Мартин Смит - Красная площадь
— Ренко! — крикнул Петер Аркадию, когда тот уже был на тротуаре. — Держитесь подальше от банка.
Аркадий шел не останавливаясь.
— Ренко! — прокричал Петер вдогонку. — Передайте Федорову, что я сказал.
Аркадий купил мыло и веревку, вернулся в пансионат, выстирал рубашки и белье и повесил сушиться. С нижнего этажа доносились дразнящие запахи сдобренной специями баранины. Есть, однако, не хотелось. Им овладела такая апатия, что он еле двигался. Он постоял у окна, глядя на улицу в сторону стрелочных путей и следя за лениво маневрирующими поездами. Рельсы блестели, как след улитки, — наверное, сразу пятьдесят параллельных линий и столько же стрелок, переводящих локомотив с одной линии на другую. Как легко и незаметно для себя человек движется параллельно той жизни, которую он думал прожить, а потом — спустя годы — прибывает к месту назначения и видит, что оркестр ушел, цветы завяли, любовь осталась в прошлом. Лучше быть дряхлым и сгорбившимся, опирающимся на палочку, чем просто так вот опоздать.
Он повалился на кровать и сразу же погрузился в тяжелый сон. Ему снилось, что он в локомотиве. Он машинист, обнаженный до пояса, сидящий в кабине с приборами и рукоятками. За окном летит синее небо. На плече — легкая женская рука. Он не поворачивает головы, опасаясь, что ее там не окажется. Они едут по берегу моря. Локомотив идет без рельс, вздымая песок. На волнах вдали играют, отражаясь, солнечные лучи. Прибрежные волны лениво накатываются друг на друга и исчезают в песке. Над волнами носятся прекрасные чайки. Ее ли это рука или только воспоминание о ней? Он радовался тому, что не надо оглядываться и что можно поддерживать движение поезда одним усилием воли. Но колеса со скрежетом останавливаются. Солнце садится. Волны поднимаются черной стеной и уносят с собой дачи, автомашины, милиционеров, генералов, китайские фонарики и праздничные пироги.
Аркадий в панике открыл глаза. Он лежал в темноте. Поглядел на часы: десять вечера. Он спал десять часов, проспал звонок Петера Шиллера, если только тот звонил.
Кто-то стучал в дверь. Он поднялся и смахнул с веревки развешенные сушиться рубашки и брюки.
Он не узнал гостя — грузного американца с торчащими жесткими волосами и выжидательной улыбкой.
— Помните меня? Я Томми. Прошлой ночью вы были у меня на вечеринке.
— А, вы были в каске. Верно? Как вы меня разыскали?
— Узнал у Стаса. Я не отстал от него, пока он мне не сказал, где вас искать. А потом стучал в каждую дверь, пока не нашел вас. Можно поговорить?
Аркадий впустил его и стал искать рубашку и сигареты.
Вельветовый пиджак Томми едва сходился на животе. Он вошел на цыпочках, неловко держа руки.
— Вчера я говорил вам, что изучаю вторую мировую войну — для вас Великую Отечественную. Ваш отец был одним из известнейших советских генералов. Мне бы, естественно, хотелось еще поговорить с вами о нем.
— Не помню, чтобы мы вообще о нем разговаривали, — Аркадий сел и стал натягивать носки.
— Вот именно. Дело в том, что я пишу книгу о войне. С позиций советского человека. Не мне говорить вам о жертвах, которые понес ваш народ. Во всяком случае, одна из причин, почему я работаю на Радио «Свобода», — это чтобы собирать информацию. Когда приезжают интересные люди, я с ними беседую. Я слышал, вы скоро уедете из Мюнхена, поэтому и пришел к вам.
Аркадий занялся поиском ботинок. Он слушал Томми невнимательно.
— Вы берете у них интервью для станции?
— Нет, только для себя, для книги. Меня интересует нечто большее, чем военная тактика, — столкновение личностей. Я надеялся поглубже понять личность вашего отца.
За окном, на пристанционных путях, — созвездие сигнальных огней. Аркадий различал бегающие по товарным вагонам лучи фонарей и слышал тяжелый стук сцепок.
— Кто вам сказал, что я скоро уезжаю? — спросил он.
— Говорят.
— Кто говорит?
Томми приподнялся на цыпочках.
— Макс, — прошептал он.
— Макс Альбов? Вы его хорошо знаете?
— Макс возглавлял русский отдел. А я работаю в «красных архивах». Мы много лет работали вместе.
— Что такое «красные архивы»?
— Самая большая на Западе библиотека с материалами о Советском Союзе. Она находится на Радио «Свобода».
— Вы дружили с Максом?
— Хотелось бы думать, что мы все еще друзья, — Томми достал магнитофон. — Для начала я хотел бы остановиться на решении вашего отца остаться у немцев в тылу и вести партизанскую войну.
Аркадий спросил:
— Вы знаете Бориса Бенца?
Томми, откинувшись, ответил:
— Встречались однажды.
— Каким образом?
— Как раз перед отъездом Макса в Москву. Разумеется, никто не знал, что он уезжает. Он был с Бенцем.
— И с тех пор больше не видели Бенца?
— Нет. Да и эта встреча была случайной. Мы с Максом не ожидали увидеть друг друга.
— Вы встречались с Бенцем только раз и тем не менее запомнили его.
— Учитывая обстоятельства, да.
— Кто там был еще?
Томми трудно было усидеть на стуле, подол рубашки совсем вылез из-под пиджака.
— Персонал, клиенты. Никого из них я с тех пор не видел. Может, сейчас неподходящее время для нашей беседы?
— Самое подходящее. Место, где вы встретились с Бенцем и Максом?
— «Красная площадь».
— В Москве?
— Нет.
— Значит, в Мюнхене.
— Это клуб.
— А сейчас он открыт?
— Конечно.
— Покажите мне его, — Аркадий взял пиджак. — Я расскажу вам все о войне, а вы мне о Бенце и Максе.
Томми сделал решительный вдох.
— Если бы Макс все еще работал у нас на радио, вы бы не вытянули из меня ни слова…
— Машина есть?
— Что-то вроде, — ответил Томми.
Аркадию никогда еще не доводилось ездить на гэдээровском «Трабанте» — бочонке из стекловолокна с килями позади. Два его цилиндра издавали отрывистый треск. Дым валил не только из выхлопной трубы, но и из керосиновой печки, расположенной на полу между ногами. Они ехали со спущенными ветровыми стеклами, потому что задние стекла были закреплены наглухо. Всякий раз, когда их обгоняли другие машины, «Трабант» подпрыгивал в их выхлопной струе.
— Ну и как? — спросил Томми.
— Все равно что ехать по шоссе в инвалидной коляске, — ответил Аркадий.
— Это скорее средство вложения капитала, чем автомобиль, — сказал Томми. — «Траби» — часть истории. Если не считать, что он тихоходный, опасный и загрязняет воздух, это, возможно, самый эффективный образец современной мировой техники. Он дает пятьдесят миль в час и может ехать на метане или дегте, а возможно, и на средстве для ращения волос.
— Это уже ближе к русскому.
И действительно: по сравнению с «Трабантом» «Жигули» Аркадия казались роскошной машиной. Даже польский «Фиат» и тот был лучше.
— Через десять лет за ним будут гоняться коллекционеры, — пообещал Томми.
Они выехали за город: темная равнина с цепочками огней, обозначавшими шоссейные магистрали. Аркадий повернулся посмотреть, не следует ли кто сзади, и сиденье под ним затрещало.
— Все немецко-русские отношения — абсолютно немыслимая вещь, — начал Томми. — Исторически немцы всегда двигались на восток, а русские всегда на запад. Добавьте к этому расистские законы нацистов, объявлявших всех славян «недочеловеками», пригодными лишь для того, чтобы быть рабами. С одной стороны Гитлер, с другой — Сталин. Вот вам и война.
На лице вновь появилась уверенная, дружелюбная улыбка. «Одинокий человек, — подумал Аркадий. — Кто другой поздно ночью отправился бы с русским следователем?» По полосе обгона их нагнала автоцистерна и, засасывая воздух, с ревом промчалась мимо. «Траби» отчаянно затрясло, а Томми засиял от удовольствия.
— Я близко познакомился с Максом еще до того, как перешел в «красные архивы». Тогда я руководил секцией обзора программ. Я не составлял программы: у меня были сотрудники, которые их готовили. Радио «Свобода» работало строго в соответствии с указаниями. Самые ярые антикоммунисты у нас — это, например, монархисты. Считается, что мы, и это само собой разумеется, проводники демократии, но порой в наши передачи вкрадывается антисемитизм, порой — чуточку сионизма. Для равновесия. Мы также переводим программы, чтобы президент знал, что идет в эфир. Так или иначе, но мне жилось легче, когда Макс был руководителем русского отдела. Он понимал американцев.
— Почему, на ваш взгляд, он вернулся в Москву?
— Не знаю. Мы все были просто поражены. Ясно, что, прежде чем вернуться, он должен был связаться с Советами. И те сполна использовали его появление в Москве. Однако никто не пострадал. Если бы такое случилось, вряд ли ему оказали бы на вечеринке такой прием.
— А как относятся к нему американцы на радио?
— Начну с того, что директор Гилмартин был очень огорчен Макс всегда ходил у него в любимчиках. Представить, что КГБ проник в «Свободу», было бы страшным ударом. У меня на вечеринке вы познакомились с Майклом Хили. Он заместитель директора. Он разобрал станцию по косточкам в поисках «кротов» — вражеских агентов. Теперь вроде ясно, что Макс вернулся просто делать деньги. Как капиталист. За это его не упрекнешь.
