Николь Нойбауэр - Подвал. В плену
– Что ты вчера хотел мне рассказать?
– Если бы я хотел, я бы рассказал, да? Я могу вообще ничего не говорить. Это мое право.
– Ты все больше становишься похожим на своего отца.
Оливер поджал губы и замолчал. С полминуты диктофон записывал лишь белый шум. Потом зажужжал телефон Ханнеса. Он молча взял его, вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь.
– Из-за чего ты поссорился с отцом в прошлую пятницу? Подумай, ты можешь и не отвечать на этот вопрос, если речь идет о твоем отце.
– Тогда я не буду. Мы не ссорились.
– Я думал, ты совсем ничего не помнишь.
– Не имею понятия.
– Твой отец нам все рассказал. Что была ссора, что он тебя избил.
Оливер закрыл лицо руками, застонал. Сквозь пальцы он произнес:
– Почему вы просто не оставите нас в покое?
– Доброе утро, – сказала продавщица, ее брови высоко изогнулись.
Ранняя покупательница, которая вошла сразу после открытия, мешала расставлять товары на полках. Когда Элли показала значок уголовной полиции, брови продавщицы изогнулись еще больше.
– Лучше я позову коллег. – Она колебалась.
Элли уже боялась, что ее отправят к черному ходу, чтобы не пугать платежеспособную клиентуру обычной полицейской работой. Но ей милостиво разрешили подождать в отделе кухонной посуды и побродить среди полок. Кастрюли Элли интересовали только в том случае, если были чем-нибудь наполнены. В общаге они обходились посудой, которая выглядела старше, чем они сами. Каким-то загадочным образом эта посуда размножалась или исчезала, когда одна из девчонок сжигала на плите чили кон карне[48]. У их кастрюль была собственная биография и годовые кольца.
У стенда с ножами Элли прошлась еще раз. В настоящий момент она просто не могла видеть ножи, не то что обсуждать весь сверкающий ассортимент этих полок. К ней вернулся металлический запах крови из квартиры убитой. Плохой фен-шуй.
Магазин медленно заполнялся домохозяйками, которые обсуждали достоинства лезвий с волнистой кромкой и кастрюль с многослойным дном – рождественский обмен подарками все еще шел полным ходом. Где-нибудь в параллельном мире Элли могла бы сейчас пить кофе в «Глокеншпиле», покупать какую-нибудь шмотку в супермаркете Бека, совершенно не подходящую по сезону, и туфли, марка которых стоит больше, чем кожа, из которой они сделаны. Сегодня она была частью другого мира. Дело об убийстве окружало Элли, словно пузырь. С тех пор как она прочла документы Джудит Герольд, где скрупулезно описывалось все то, чему подверглась маленькая девочка, Элли не покидало чувство, что она бродит в чужом кошмаре. Больше не принадлежит ни собственному миру, ни миру спящих.
Короткий телефонный разговор с Ханнесом сделал все вокруг еще более нереальным. Ханнес казался по телефону таким ранимым! Так не должно быть, она хотела вернуть прежнего Ханнеса, тот не боялся ни смерти, ни дьявола. Когда это расследование закончится, Элли обязательно возьмет выходной и отправится в Мюллеровские бани, будет париться ночь напролет, смоет с себя эту вонь. Только тогда она сумеет убедить себя, что в жизни все устроено правильно. Сейчас ей казалось, что нормальность представляет собой лишь тонкий налет цивилизации.
Только бы не взглянуть вниз.
– Добрый день, вы, наверное, из полиции. Та самая дама с ножом. – Продавец потер руки.
– Я дама без ножа. Поэтому и пришла сюда. – Элли протянула ему увеличенный пиксельный снимок. Техники всячески старались сделать картинку более контрастной, но без особого успеха. – Вы не подскажете, что это может быть за нож?
– Хм… – Он отодвинул фото подальше. – А снимка получше у вас нет?
– К сожалению.
– Ну, не беда. Если такой нож у нас есть, мы его обязательно найдем. А у нас есть все.
Напевая себе под нос, продавец ходил по рядам, брал в руки одну коробку за другой, что-то бормотал и клал обратно.
– Мне кажется, мы ищем японскую модель. На этикетке, похоже, написаны не буквы. – Он уверенно направился к одной из полок и пошарил по коробкам. – Ага, вот, взгляните, это может подойти. Красный прямоугольник на ручке. И надпись… – Он снял коробку с плексигласовой консоли и презентовал Элли, как дорогую бутылку вина. – Нож «Хакума». Завозится из Японии, дамасская сталь, это «мерседес» среди ножей.
Продавец достал его из коробки и помахал перед лицом Элли.
– У японских ножей сталь закалена по-особому, они режут практически сами.
Элли отпрянула:
– Вы не могли бы… Мне еще дорог мой нос, и моя прическа все еще мне нравится такой, какая она есть… Спасибо.
– Прощу прощения. Хотите попробовать, как он лежит в руке? Рукоятка и клинок идеально сбалансированы. Вы и веса его не почувствуете.
Она нерешительно обхватила рукоятку и взмахнула в одну и другую сторону. Продавец был прав. Нож идеально лежал в руке, и силы никакой не требовалось, чтобы им резать.
– Судя по фото, это может быть филетировочный нож от «Хакума». Это лучший разделочный нож на рынке, проходит сквозь толстый кусок без труда… Ой! – Он внезапно побледнел. – Вы вроде бы сказали, что вы из комиссии по расследованию убийств? Тогда вы наверняка не хотите этого знать…
– Напротив, именно это я и хотела узнать, – ответила Элли и положила нож на черный бархат, словно сокровище. – Я возьму один.
Этот звук заставил его вздрогнуть в испуге. Входная дверь. Но папа еще во Франкфурте, он хотел вернуться только на следующий день. А пока его не было дома. Не важно, куда он уехал, главное, что его не было. Он ждал слишком долго. Вот дерьмо.
Он отправил компьютер в режим ожидания, погасил экран, прислушался. Шаги раздавались на первом этаже, кто-то поднимался, скрипели деревянные ступени лестницы.
Еще четыре, три, две, одна. Шаги стихли.
– Оливер?
Нет.
Он вжался в нишу между шкафом и дверью, прищурил глаза, прислушался.
Видел ли папа свет в его комнате?
Под шагами скрипели половицы. Он прошел вдоль коридора. Если папа поймает Оливера, ему конец.
– Оливер, ты там?
Дверь распахнулась, ударила его по плечу. Оливер даже не пикнул, вжался глубже в свою нишу, затаил дыхание.
«Уходи, пожалуйста, уходи».
Он слышал дыхание отца. Их разделяли всего лишь четыре сантиметра деревянной двери.
Дверь закрылась. Через несколько секунд дверь из коридора в кабинет хлопнула, щелкнул замок.
Он выдохнул. Мобильник, ключи, деньги – для остального нет времени. Только бы уйти отсюда прочь. Спустя минуту, когда в коридоре уже ничего не было слышно, он как можно тише открыл дверь, проскользнул мимо кабинета. Его сердце оглушительно стучало в груди. Он спустился по лестнице – чертовы ступеньки всегда так скрипят! Его куртка лежала в прихожей там же, где он ее бросил. Входная дверь не заперта, сигнализация выключена. И вот он на улице.
Какое-то мгновение он стоял, застигнутый врасплох холодным зимним ветром, потом снова открыл глаза.
Велосипед. Он лежит посреди дороги, покрытый тонким слоем снега.
Папа знал, что он дома.
Спящий Аспид проснулся, поднял голову. Оливер схватил велосипед, поставил ногу на педаль и оттолкнулся. И больше ничего не осталось перед глазами, кроме пути для бегства. Подъездная дорожка лежала далеко позади, как в перевернутом бинокле. Переднее колесо заскользило по гладким камням. Он спрыгнул, высоко задрав колесо, рама ударила по ноге. Но тело совсем онемело. Он бросился вперед, сделал пару шагов, снова нажал на педаль.
И тут чья-то рука схватила его за волосы.
И потащила.
– Оливер, Оливер, с тобой все в порядке? – Он потряс его за плечо.
– Да, о господи!
Слава богу, он снова здесь – это, по крайней мере, вменяемый Оливер.
– Я могу поговорить с папой?
– Нет. Мне очень жаль.
Оливер помотал головой:
– Все равно это бессмысленно. – Он отодвинул от себя сэндвич на середину стола. – Я отчаялся. Я не смогу этого сделать. Я не тот ребенок, который был ему нужен. Подкидыш.
– Что ты имеешь в виду?
– Извините. Просто забудьте.
– У тебя хорошо получается, – сказал Аспид.
– Я больше так не смогу.
– Тебе просто нужно это оставить для себя. Это был просто сон. Ты не можешь доверять своим снам, ты такой же, как твоя мать.
– Она не была больна.
– Ты знаешь, что она болела. Не доверяй себе. Не доверяй никому. И этому толстяку тоже.
– Он слушает меня.
– Он разрушит твою семью.
– У меня уже давно нет никакой семьи. Я даже не знаю, может, я живу под одной крышей с убийцей.
– МЫ ПРОПАЛИ! ЧЕРТ ТЕБЯ ПОДЕРИ, МЫ ПРОПАЛИ!
– Тебе нужен перерыв?
Оливер покачал головой. Он выглядел так же, как и при последнем разговоре: дрожащие плечи, мертвенная бледность, судорожно сжатые кулаки.
