Кейт Аткинсон - Преступления прошлого
17
Джексон
Джексон запил пару таблеток ко-кодамола скверным кофе. Он ждал, пока Никола и остальной экипаж выйдут из самолета. Семь утра — нет хуже времени, чтобы торчать в аэропорту. Если его не прикончит неизвестный убийца, то уж собственный зуб — точно..
Самолет уже изрыгнул из себя замызганных, ошалело озиравшихся по сторонам пассажиров. Джексон не бывал в Малаге. Раньше Джози каждый год вытаскивала его в дорогой отпуск, они снимали виллы — «виллы с бассейнами» в «райских уголках» на Корсике, Сардинии, Крите, в Тоскане. Теперь же все слилось в единое средиземноморское воспоминание: Марли, скользкая от солнцезащитного крема, в надувных нарукавниках, плещется на мелком краю; Джози читает, развалившись в мягком кресле, пока сам Джексон нарезает круги в бассейне, и его темный силуэт скользит под слоем голубой воды, как беспокойная, одержимая акула.
Наблюдение за Николой — попытка замещения. Джексон хотел бы не думать какое-то время о том, что его пытаются убить (но, как ни крути, о таком трудно забыть).
А теперь еще и эта история с Таней. О чем же ему солгала Ширли? Уолтер и Энн Флетчер, родители Кита, после убийства сына переехали в Лоустофт и, судя по всему, посредственно справлялись с заботой о своей единственной внучке. Ширли пыталась, по ее словам, поддерживать связь с племянницей, но Флетчеры велели ей держаться от них подальше. «Я сестра женщины, убившей их единственного сына, — сказала она, — так что их можно понять». В двенадцать лет Таня начала убегать из дому, а когда ей исполнилось пятнадцать — перестала возвращаться. «Я искала ее повсюду, но она ускользала, как песок сквозь пальцы».
Джексон добавил Таню в мрачную таблицу, которую вел в голове. Если предположить, что она жива, то сейчас ей двадцать пять. Оливии Ленд было бы тридцать семь. Лоре Уайр — двадцать восемь, Керри-Энн Брокли — двадцать шесть. Он надеялся, что Таня проживает свое будущее, что ей действительно двадцать пять лет и ее дни катятся вперед без остановки, в отличие от дней невинных душ — Керри-Энн, Оливий и Лор. И Нив. Старшей сестры Джексона, которой на этой неделе исполнилось бы пятьдесят.
Экипаж самолета вошел в терминал, катя за собой аккуратные чемоданчики с логотипом авиалинии. Они энергично шагали по залу, думая только о том, как бы поскорее добраться домой и начать заслуженный выходной. Если бы сейчас кто-нибудь вздумал преградить им путь и попросить порционный виски или вторую булочку, они бы просто сбили несчастного с ног и проехались по нему чемоданами. Все бортпроводники были женщинами, ни одного мужика — все равно маловероятно, чтобы Никола завела роман со стюардом, поди найди среди них гетеросексуала. Шляпки на стюардессах — как будто снятые с воспитанниц Сент-Триниана.[114] Никола шла позади, в компании второго пилота. На вид ему было за тридцать, привлекательный (как и полагается пилоту), но ростом не намного выше Николы. Он что, прикоснулся к ней? Командир экипажа — постарше и посолидней, чем второй пилот, — обернулся и что-то сказал, и Никола рассмеялась. Это уже кое-что, на памяти Джексона она смеялась впервые.
Джексон проводил их из терминала до парковки. Никола с командиром экипажа припарковались рядом (неспроста, подумал Джексон), но распрощались они вполне безразлично: ни поцелуев, ни прикосновений, ни многозначительных взглядов. Ни намека на адюльтер. Никола забралась в машину, дала по газам в лучших традициях «Формулы-1» и была такова. Джексон последовал за ней на менее суицидальной скорости. Взамен «альфы» он взял напрокат «фиат-пунто». Этот «пунто» был оранжевого цвета и бросался в глаза. Женская тачка. Его собственную до сих пор изучали в полицейском гараже криминалисты. «Полиция очень серьезно относится к диверсиям, мистер Броуди», — заявил ему новый (во всяком случае, незнакомый) старший детектив, и Джексон ответил: «Понимаю». Он не стал рассказывать им о Квинтусе. Едва ли они тут чем-то смогут помочь.
Накануне вечером он заехал к Бинки, чтобы посмотреть, не там ли Квинтус, но, когда он позвонил в дверь, никто не ответил. «Лексуса» тоже не было. Может, Квинтус повез Бинки покататься или пригласил на ужин? Возможно ли такое в принципе?
Он потерял Николу в считаные минуты и позже, остановившись на благоразумном расстоянии от лужайки перед ее крыльцом, увидел, что она уже переоделась в джинсы и толстовку и энергично обрабатывает газон электрокосилкой. Джексон вспомнил Дебору: она с таким же рвением обычно барабанила по клавиатуре. А Джози с таким рвением делала вообще все, пока Дэвид Ластингем не устроил ей степфордскую лоботомию. Никола по-прежнему была в полной боевой раскраске, что с домашней одеждой смотрелось странновато. Ее жесты были красноречивы, но лицо оставалось непроницаемой маской.
Нужно было что-нибудь купить для Тео — цветы, фрукты, хорошую книгу, — но он не подумал заранее, а теперь уже поздно. На больничной койке Тео казался меньше, не столько человеком-горой, сколько маленьким осиротелым мальчиком. Джексону хотелось хоть немного поднять ему настроение. Он рассказал, что ездил в Лондон поговорить с Эммой, но Тео, видно, неважно соображал из-за лекарств и не проявил особого интереса, зато спросил у Джексона, в порядке ли он (хороший вопрос, учитывая, кто кого навещает), на что Джексон ответил: «Смотря, что называть „в порядке“, Тео».
Джексона всерьез беспокоило то, что даже если он найдет человека в желтом свитере для гольфа (пусть шансов и немного), это ни черта не облегчит боль Тео, на самом деле ему станет еще хуже, потому что тогда дело наконец будет закрыт, а Лора так и останется мертва.
Джексон прошел по перегретым коридорам больницы от приемного отделения до детской интенсивной терапии. Он прошел в отделение беспрепятственно: дежурная медсестра узнала его и ничего не спросила. Что ему, кстати говоря, не понравилось — нельзя в такие места пускать всех без разбору.
Джексон смотрел на Ширли сквозь стеклянную стену, как сквозь одностороннее зеркало, потому что на него никто не обращал внимания. На Ширли был голубой хирургический костюм. Джексон считал, что нет ничего сексуальнее, чем женщина в хирургической форме, — интересно, он один так думает или все мужики? Может, есть опрос общественного мнения на эту тему? Ширли склонилась над инкубатором и осторожно подняла восково-бледного малыша. К его тельцу было подсоединено множество трубок и датчиков, отчего он казался странным, хрупким существом с другой планеты.
— Секундочку, я передам, что вы пришли, — сказал молодой медбрат-австралиец.
(Кто же остался в Австралии, если они бог знает зачем все перебрались сюда?)
К Ширли подошел доктор, тронул ее за плечо и что-то сказал. В этом жесте было что-то неуловимо интимное, и по тому, как она к нему повернулась, и по ее улыбке Джексон понял, что они спят друг с другом. Они оба смотрели на ребенка. Джексон чувствовал себя вуайеристом вдвойне. Узнавшая его медсестра (как же ее зовут? Элейн? Эйлин?) подошла и встала рядом:
— Трогательно, правда?
— Трогательно? — Джексон не понял, что «трогательного» в этой сцене. Женщина, с которой он недавно всю ночь занимался необузданным сексом, теперь с другим любовником воркует над больным ребенком.
— Ну, на самом деле грустно, — сказала Элейн/Эйлин. — Они не могут иметь своих детей.
— Они? Они вместе? Ширли Моррисон и этот доктор?
Элейн/Эйлин нахмурилась:
— Да, профессор Уэлч — ее муж. Он заведует педиатрией.
— Они женаты?
— Да, инспектор Броуди. Вы собираете о Ширли сведения?
— Мистер Броуди. Я ушел из полиции два года назад, Эйлин.
— Элейн.
— С чего вы решили, что я собираю о ней сведения?
Элейн пожала плечами:
— Может быть, потому, что вы мне допрос учинили.
— Извините.
Элейн придвинулась поближе и сообщила доверительным тоном:
— Вы же знаете, верно, что она — сестра…
— Да, — прервал ее Джексон. — Знаю.
Ширли Моррисон не сменила фамилию после того, как посадили ее сестру, и когда вышла замуж — тоже. В дурмане их совместного утра он спросил ее: «Ты никогда не меняла фамилию?» И она ответила: «Это было единственное, что у меня осталось». Ее муж перешел к другому младенцу-инопланетянину, а Ширли положила того, которого держала в руках, обратно в его космический корабль.
В палату вошел медбрат-австралиец и что-то сказал Ширли Моррисон. Она подняла глаза и нахмурилась, увидев Джексона. Он пожал плечами и сделал беспомощное лицо. Показал на свой неокольцованный безымянный палец, потом на нее. Она воздела очи к небу — мол, что за дурацкий способ общения. И кивнула ему на вход в палату. Дверь она приотворила всего на пару дюймов, словно Джексон мог представлять угрозу.
— Почему ты не сказала, что замужем?
