Жан-Кристоф Гранже - Кайкен
Именно сюда раз в год и водили на медицинский осмотр ребятню из всех учреждений социальной опеки Девяносто второго департамента. Оливье хорошо помнил выложенные кафелем кабинеты, каменные своды и тянувшуюся вдоль стен галерею. Пока они, раздетые до трусов, ждали своей очереди в предбаннике врачебного кабинета, холод продирал их до костей. А из коридора в окна пялились обитатели дома и его постоянные пациенты — беззубые, с безумным взглядом, они прижимались носами к стеклу и неистово онанировали.
Дверь распахнулась — явился Фифи собственной персоной. Пассан присмотрелся и заметил, что у его коллеги суженные до двух точек зрачки. Неужели опять подсел на героин? Так бросивший курить человек под влиянием стресса хватается за сигарету…
— Ну, ты как? — нервно спросил панк.
— Нормально.
— Наоко сказала, ты просил меня зайти.
— Слушай, не в службу, а в дружбу… Раздобудь машину для скрытого наблюдения. Так, чтобы никто ни о чем не догадался.
— Машину со спецоборудованием?
— Спрячь все мониторы в доме. Чтобы Наоко их не видела. Позвони Супер-Марио, он поможет.
Фифи держал в пальцах зажженную сигарету. На драконовские порядки в больнице ему было плевать.
— Постой, я не врубаюсь. Мы что, продолжаем видеонаблюдение?
— Я хочу быть уверенным на сто процентов.
— Разве это не Гийар?
— Я сам не знаю. Когда я увидел его там… Как он сидел по-турецки, в позе буддистского монаха, и поджаривался, я понял, что парень дошел до ручки. Его допекло. И это жуткое тело, которое ему досталось. И сдвиг в мозгах, вынуждавший убивать. И страх, что не сегодня завтра я его поймаю. Он хотел умереть и прихватить меня с собой. Зачем ему было пугать Наоко? И отыгрываться на мальчишках? В этой истории что-то не вяжется…
Фифи молчал. Казалось, ему стоило немалого труда переварить вновь полученную информацию.
— Тут многое не сходится, — надтреснутым голосом продолжал Пассан. — Во-первых, даты. Кровь у детей начали брать задолго до Стэна.
— Ну и что? Гийар мог уже давно вынашивать план мести.
— Нет, для этого он был слишком осторожен. К тому же не забывай: он ведь буквально накануне похитил Лейлу Муавад. Значит, его донимали совсем другие заботы.
— И?
— Надо продолжать видеонаблюдение.
— Может, вам лучше переехать?
— Если орудует кто-то другой, сменой адреса проблему не решишь. От Леви новости есть?
— Пусто. Либо он уже далеко, либо под землей.
— Сделаешь то, о чем я прошу?
Фифи провел рукой по лицу и сделал затяжку. Его усыпанные прыщами скулы блестели в утреннем свете, глаза лихорадочно мерцали.
— Ладно, что-нибудь придумаю, — наконец сказал он, открыл окно и щелчком выбросил окурок.
— Смотри, чтобы Наоко ни о чем не узнала. Я могу на тебя рассчитывать?
— Ну ты сам подумай. Я же повезу ее домой. А там полно оборудования. Мониторы в гостиной, кабели, провода…
— Позвони отсюда и попроси все убрать. С этой минуты наблюдение должно вестись только снаружи дома. Capisce?
Фифи неуверенно кивнул.
— А главное, убери камеру у нее из спальни. Еще не хватало, чтобы парни разглядывали мою жену в чем мать родила.
— Это все?
— Нет. Поставь двоих ребят около школы. И организуй слежку за Наоко. Нам понадобится подкрепление.
— Чего-то я не врубаюсь. Выходит, дело не закрыто?
— Я не собираюсь рисковать. Так могу я на тебя рассчитывать?
Панк подошел к кровати и с силой сжал ему плечо.
56
За ветровым стеклом разбегались дороги. Шоссе, развязки, подвесные мосты… Весь этот абсолютно безлюдный пейзаж производил странное впечатление бесполезности, доходящей до абсурда. Дороги, которые никуда не ведут и никому не нужны. Медленно поднимавшееся солнце напоминало диск из нечищеной меди; редкие облака в его лучах приобретали оттенок темного табака. Вдалеке виднелись скопления одноэтажных домишек, расплывчатые пятна жилых микрорайонов и лес башен, похожих в красноватых рассветных лучах на объятые пламенем стволы.
В Японии дороги и магистрали всегда проходят через лес. Они пронзают зеленые массивы, чужеродным телом вклиниваясь в природу. А здесь всякая растительная жизнь давным-давно умерла. Редкие деревца, клочок газона, общипанные кусты кажутся неуместными и только усиливают ощущение мертвечины.
Наоко ругала себя за резкость. Это еще мягко сказано. Самое главное, ее агрессия была совершенно неоправданной. Отец ее детей едва не погиб, а она накинулась на него, как на мальчишку, пойманного на вранье. У французов есть поговорка: «Не стреляй в машину „скорой помощи“». А она ее не просто расстреляла. Она ее динамитом взорвала.
Перед глазами снова всплыло лицо Пассана — почерневшее, опухшее. Голова в бинтах. На самом деле ее переполняла печаль и ощущение собственной беспомощности. Но лучшая защита — это нападение.
— Он сказал, что его собираются вызвать на ковер, — вдруг обратилась она к Фифи. — Это правда?
— Формальности. Не бери в голову. Все путем.
Она затолкала назад рвущиеся из груди рыдания. Вот так всегда. Они ее успокаивают, оберегают от волнений, будто маленькую девочку. Несут всякую ахинею.
— Вы уверены, что в дом вломился именно этот тип?
— Конечно.
Фифи умел лгать не лучше Пассана. Они не верят, что опасность миновала. Не могут утверждать, что мужчина, совершивший нынче ночью акт самосожжения, был именно тем злоумышленником, что проник к ним в дом. Но, не желая разделить с ней свои тревоги, предпочитают вешать ей лапшу на уши.
— Следовательно, все наши проблемы в прошлом? — настойчиво допытывалась она.
Панк с легкостью отбил удар.
— Все зависит от того, что ты называешь проблемами, — хохотнув, ответил он.
— Обезьяну в холодильнике. Вампира, сосущего кровь из моих детей.
— С этим покончено. Все зарыто и забыто. Вместе с Гийаром.
Что толку упорствовать?
— Почему он скрывал от меня все это? Как он мог?
— Все, что он делал, он делал ради тебя.
— Мне такая жизнь не нужна, — с сухим смешком решительно произнесла она.
Такая жизнь. Поначалу замысел казался благородным. Пассан действовал во имя справедливости: ловил негодяев, защищал общество, отстаивал республиканские ценности. Но потом призвание стало профессией, а профессия — наркотиком. Отныне Добро для него превратилось в абстракцию, зато Зло являлось в своей реальности каждый день.
— Я по кольцу поеду, ты как?
Она молча кивнула.
Они мчались через квартал Дефанс. Пустыня из сланцев, кварца и прочих минералов, химический состав которых предполагает такие свойства, как рефракция и люминесценция. Ископаемые останки давно минувшей эры.
Она взглянула на часы — почти семь утра. Чувствуя себя совершенно разбитой, позвонила Сандрине. В который уже раз. Со вчерашнего вечера с детьми сидела Гая, потом ее сменил вооруженный полицейский — алкоголик и наркоман. Они виделись с отцом, который собирался убить человека. А проснуться им предстоит в обществе Сандрины, чье присутствие невозможно объяснить никакими разумными причинами. И это все, что она может им предложить в качестве стабильной семьи?
Одно она знала наверняка: какие бы опасности им ни грозили, свой дом она не бросит.
Даже если непрошеным гостем был вовсе не Гийар, то есть угроза нового вторжения оставалась по-прежнему актуальной, она не собиралась сниматься с места. Она встретит врага лицом к лицу. Вместе с детьми. Тем более что в засаде наверняка спрятан целый полк полицейских. Она ни капли не сомневалась: Пассан, что бы он там ни плел, ни за что не снимет с дома наблюдение.
В душе снова зашевелилось смутное искушение. Вернуться с мальчишками в Токио. Оставить весь этот ужас позади, удрать за тысячи километров. На глаза навернулись слезы. Она уже не различала окружающего пейзажа. Все расплывалось и теряло очертания. Нет. Это не выход. И никогда им не станет. Никакие тысячи километров не решат ее проблем. От себя не убежишь.
Вернуться в Токио значит открыть собственный ящик Пандоры.
Машина остановилась. Наоко вынырнула из мрачных мыслей, словно пробудилась после страшного сна. Сквозь пелену слез ее глазам предстало крыльцо дома.
— Все, приехали, — без всякой иронии произнес Фифи. — Конечная.
III
Убить
57
— Это было в семидесятые. Стиви Уандер[26] давал пресс-конференцию. Какой-то шибко умный журналист задал ему вопрос: не слишком ли это тягостно, родиться слепым? Стиви Уандер на секунду задумался, а потом ответил: «Ну, все могло быть намного хуже. Я мог родиться черным».
Пассан попытался улыбнуться. Это едва заметное напряжение мышц вызвало волну боли: как будто кожа лица под пропитанными мазью бинтами пошла трещинами.
