Жан-Кристоф Гранже - Кайкен
— Значит, в банковской ячейке хранились перчатки?
Пассан не счел нужным разъяснять очевидное.
— Займись лабораториями. Проверь все сейфы Гийара. У него их должно быть несколько. С Кальвини как-нибудь договоришься. И позвони ребятам в Стэн, в антикриминальную бригаду Сен-Дени.
— Зачем?
— Чтобы узнать, как Леви нашел перчатки. Придется по новой опросить всех жителей.
— Рискованная затея.
Пассан ничего не ответил. Краткое возбуждение от полученных новостей улеглось, морфин настиг его и снова погрузил в глубокий сон.
58
19:00. После уроков пришлось еще идти на совершенно неинтересный педсовет, но он наконец завершился, и Сандрина Дюма отправилась домой. Путь от Порт-де-ла-Виллет до Порт-Майо, а затем по авеню Шарля де Голля до Нантера занял почти час. Это была не езда, а битва. Ее тошнило, она обливалась потом, голова зудела, и она с трудом сдерживалась, чтобы не сорвать парик. Но, как могла, старалась поддерживать в себе боевой дух — дух крестоносцев. Ее миссия — помогать другим. Для человека, одной ногой стоящего в могиле, — как раз то, что нужно.
Сегодня вечером ее целью был Олив. Они давно уже перестали считаться друзьями, а иногда даже превращались во врагов, когда Сандрина брала сторону Наоко. Но секрет, доверенный ей полицейским, она свято хранила. Больше этого секрета не знал никто, да и сам Олив предпочитал о нем не думать.
В 1998 году у него случился страшный срыв. Он гнался за двумя грабителями по крыше дома на улице Птит-Экюри. И позвонил ей оттуда. Он не мог пошевелиться — лежал, судорожно вцепившись в цинковую кровлю, парализованный страхом, и боролся с неудержимым желанием сигануть вниз.
Она бросилась к нему на помощь. Взобралась по чердачной лестнице и оттащила его внутрь дома. Говорить Пассан не мог. Но она слышала издаваемый им ужасающий звук — он скрежетал зубами.
Тогда ей открылись две истины.
Первая: он позвал ее потому, что больше звать ему было некого. Они познакомились самым банальным образом. Годом раньше она, выходя из ночного клуба в Десятом округе, подверглась нападению грабителя. Она обратилась в полицию, заявление у нее принял он. Потом они вместе поужинали, потом вместе искали преступника, потом нашли его. Больше их ничто не связывало, но они продолжали встречаться, уже не как полицейский и потерпевшая. Она стала его близкой приятельницей и доверенным лицом. Той, кому рассказывают все и с кем не делают ничего. Но ей и этого хватало.
Вторая истина: эпизод на крыше не был случайностью. Приступ паники у Пассана свидетельствовал о приближении серьезной депрессии. Она поселила его у себя. Полицейский врач выдал ему освобождение от работы. Официальный диагноз: сердечная недостаточность. Пассану вручили длиннющий список специалистов с предписанием пройти тщательное обследование. Сандрина подсмотрела, что перед каждым визитом к врачу он принимает бета-блокаторы, чтобы снизить артериальное давление. Сама мысль о том, что начальство заподозрит его в склонности к депрессии, была для него непереносима.
Она возилась с ним несколько месяцев: кормила, давала лекарства, приглядывала за ним. Спрятала табельное оружие. Успокаивала, когда накатывали волны страха или нападал паралич. Все вокруг думали, они живут вместе, что в общем было правдой — они действительно делили кров. Но никто не знал, что их связывали отношения пациента и медсестры.
Постепенно Пассан вернулся к работе. Он еще задыхался, если приходилось проезжать туннель, плакал в туалете и запирался у себя в кабинете. Иногда его состояние ухудшалось. Порой на него накатывало, и он становился гиперактивным, подверженным приступам неконтролируемой ярости. Тогда он срывался среди ночи и исчезал до утра, а возвращался со стеклянным взглядом, в испачканной кровью одежде. Он не помнил, где был. Сандрину это приводило в ужас. Мужчина огромной физической силы, прикрытый полицейским удостоверением и вооруженный, представлял собой страшную угрозу для города. Потом он снова впадал в привычную летаргию, и она опять кормила его с ложечки.
Она много размышляла над тем, почему он такой, и пришла к собственному выводу, впрочем не слишком оригинальному. Видимо, все дело было в том, что ему с рождения пришлось вести самостоятельную жизнь. Он рос в одиночестве и привык сам выпутываться из затруднений, сам решать проблемы. Это создавало иллюзию полной независимости, но на самом деле он просто безоглядно тратил свои душевные силы. И в один прекрасный день колодец пересох, на дне осталась только грязь — страх темноты и смерти, хроническое одиночество. Все то, что, по мнению Пассана, благополучно кануло в прошлое.
Кстати, именно к такому заключению пришли психиатры больницы Святой Анны, куда его срочно госпитализировали в январе 1999 года. Они диагностировали у Пассана истощение нервной системы. Проще говоря, он дошел до ручки. Вероятно, срыв был спровоцирован каким-то событием. Чтобы установить, каким именно, и не допустить повторения, ему прописали полное погружение в себя. Курс лечения был направлен на то, чтобы вскрыть его внутренний черный ящик.
Антидепрессанты. Успокоительные. Психоанализ… Он растормошил антитела, заполонившие душу, и очистил их. Его честь полицейского была спасена. На работе никто не догадался, чем именно он болел. Что касается личной жизни, то они расстались друзьями. Вскоре у Пассана появился новый стимул жить: он встретил Наоко.
Наконец Сандрина въехала на больничную парковку. Издали разглядела нужное ей здание. В лифте до нее дошло, что она буквально обливается потом. Опять эта вонь… Она забыла прихватить духи. Ну и пусть, пожала она плечами. Все уже в прошлом.
Коридор. Жара. Запахи эфира, дезинфицирующих средств и мочи. Ежедневное посещение больницы Святого Антония окончательно избавило ее от страха перед медицинскими учреждениями. Отныне она могла бы провести отпуск в морге, не испытывая ни малейшего неудобства.
Она постучала в дверь палаты Пассана. Тишина. Сандрина приоткрыла дверь и боязливо заглянула внутрь.
— Привет.
Его было не узнать: часть волос сгорела, голова обмотана бинтами, на лице повязки из зеленоватой марли, прикрепленные белым лейкопластырем. Сандрина отказалась от идеи чмокнуть его в щеку и села на стул возле кровати, даже не сняв пиджак. Повисло молчание. С людьми, которых слишком хорошо знаешь, вечная проблема — не о чем говорить.
— Тебе что-нибудь нужно? — спросила она, устав молчать.
Он качнул головой: нет.
— Болит?
Он неопределенно помотал головой: то ли да, то ли нет.
— Долго еще тебя здесь продержат?
— Сутки. Потом снимут повязки. Ну, я надеюсь, что снимут.
Казалось, у него обгорело не только лицо, но и голос. Сандрине хотелось расспросить о том, что произошло вчера, разузнать подробности о смерти Гийара, но она не стала и пытаться: все равно правды не скажет.
— Я думаю про Наоко, — сказал он, словно предлагая ей тему беседы.
— Молодец, — шутливо отозвалась она.
— Вчера, перед тем как это все случилось, мы с ней виделись у нас в саду.
— В знаменитом дзенском саду?
Она никак не могла бросить свой ироничный тон. Но Пассан ее, похоже, не слушал. Он разговаривал сам с собой.
— Она мне показалась такой… красивой.
— А других новостей у тебя нет?
Он поднял на нее глаза — щелочки в просветах между бинтами.
— Я хочу сказать… — Он с усилием дышал через толстые слои марли. — Понимаешь, это как будто услышать по радио старую песню. Которую знаешь наизусть и давно в нее не вслушиваешься. А потом наступает миг… Сидишь себе за рулем, и вдруг тебя как окатит.
— Ну и? — В ее голосе прорвалось раздражение. — Вы что, раздумали разводиться?
Он медленно помахал рукой. Она уже жалела, что дала волю эмоциям.
— Наоборот, — прошептал он. — Но вчера я был так счастлив… Как будто увидел женщину, которую люблю. А не чужого человека, с которым вынужден жить под одной крышей.
Они снова замолчали.
— Когда бываешь в Японии, — продолжил он после паузы, — тебя так и кидает из стороны в сторону. То вдруг кажется, что ты попал на Марс. А в следующую секунду, стоит услышать чью-то реплику, заметить какую-нибудь деталь, и понимаешь, что ближе японцев у тебя никого нет.
— К чему ты ведешь?
— Я десять лет прожил с Наоко в таких вот шараханьях.
— В том-то и состоит ее прелесть.
Он что-то пробурчал себе под нос, а потом произнес уже вполне членораздельно:
— Я в последний раз целовал ее два года назад. И у меня было ощущение, что я целую собственную руку.
Сандрина подвинулась к нему. Когда она заговорила, в ее голосе прорывались интонации священника, принимающего исповедь:
— Не понимаю, зачем ты все это ворошишь. У тебя масса более срочных забот. Тебе надо поправиться…
