Что ты сделал - Макгоуэн Клер

Джейк воткнул в банку трубочку, не поблагодарив.

— Как ты? — спросила я.

— Нормально, — ответил он, пожав плечами.

— Как другие? Они… агрессивные?

Он снова пожал плечами:

— Охранники пресекают все это… Почти никто не лезет ко мне.

— О господи. Ну, хорошо.

Мы смотрели друг на друга. Этот мальчик едва не зарезал моего мужа, едва не убил его. А я все равно почему-то чувствовала свою вину перед ним.

— Я хочу, чтобы ты знал. Я понимаю, почему ты сделал то, что сделал. Ты очень разозлился на него.

Не отвечая, он громко хлюпал соком. Я старалась не раздражаться.

— Но ты ранил его. И он при смерти. Джейк, врачи говорят, что ему нужна трансплантация печени.

Раньше я разговаривала с этим парнем как с ребенком, вроде Бенджи, и теперь не знала, как следует с ним общаться.

— Ты понимаешь, о чем я говорю? Он очень-очень плох.

Никакой реакции не последовало. Но разве я ожидала от Джейка сочувствия? Ведь он хотел убить Майка. Может быть, даже жалеет, что не получилось. Мне до сих пор не верилось, что это тот самый милый и добрый мальчик, который так горько плакал в день нашего переезда.

— Верю, ты не хотел этого, — рискнула сказать я и почувствовала подступающие к глазам слезы. — Джейк, мы подвели тебя, уехав тогда из города, и после слишком редко виделись с тобой. Прости. Можно было бы попробовать это изменить.

Джейк слегка наклонил голову.

— Почему вы здесь? — спросил он наконец.

— Потому что Майк плох, ему нужна трансплантация, но чтобы получить донорский орган, надо ждать целую вечность. У нас нет на это времени. Другой шанс — живой донор, у которого возьмут кусочек печени. Ты знаешь, наша печень может расти заново. Но донор должен быть родственником. Я не подхожу. Кэсси…

Ее имя слегка оживило его. Он чуть подался ко мне, сцепив руки — нежные, чистые. Я представила их покрытыми тюремными татуировками. Кэсси он любил, даже если и ненавидел нас с Майком.

— Она тоже не подходит по медицинским показаниям. — К горлу подступил комок.

Я надеялась, что к этому моменту Джейк все поймет и выскажется. Но он продолжал сидеть молча, и его глаза были темными и пустыми, как у акулы. Тогда я решила выпалить все одним махом:

— Дело в том, что подойти можешь ты. Не думаю, что ты хотел убить его. Просто был в состоянии аффекта. А если он умрет, случится худшее: тебе придется надолго застрять здесь. Помогая ему, ты тем самым поможешь и себе. Вероятно, срок заключения сократят. Понимаешь?

Меня изумило, как рационально и прямо я изложила Джейку суть дела. Наконец-то сказав нечто правдивое, я испытала облегчение. Отдай мне кусок своей плоти, позволь разрезать тебя. Искупи своей кровью то, что сделал, и тогда, если повезет, выберешься отсюда.

— Вот. Так что ты подумай об этом. Конечно, у тебя возникнут вопросы. Мы можем… Врач может позвонить и объяснить все подробно. Но решать нужно быстро.

Не знаю, кончилось ли уже время посещения и вообще как полагалось завершать свидание, но мне нестерпимо хотелось убраться подальше из этой комнаты, поэтому я встала, со скрежетом отодвинув стул.

— Просто подумай.

Джейк молча смотрел на меня, замерев. Он не рассмеялся мне в лицо, услышав, что часть его печени поможет спасти человека, которого он хотел убить. Его отца, того, кто, возможно, изнасиловал мать. Мне и этого хватило, чтобы не отчаиваться. Но уйти, не выступив в свою защиту, я не могла.

— Я хочу, чтобы ты знал… Я понятия не имела, что Майк… с твоей мамой… Правда понятия не имела.

Карен однажды говорила, что отец Джейка — иностранец. Наверное, испанец. А сейчас Джейк смотрел на меня такими же голубыми глазами, как у моих детей, и я узнавала глаза Майка. Все эти годы я была слепа, а истина находилась прямо передо мной.

— Тогда ты полная идиотка, Эли, — громко произнес Джейк.

Раньше он никогда не называл меня просто по имени и не говорил со мной так. Пораженная, я не знала, что сказать, а он встал и направился внутрь тюрьмы.

В машине меня начали сотрясать рыдания. Я не понимала, почему, увидев Джейка, почувствовала такую боль, словно он был моим ребенком. Хотя одно время так почти и было. Вероятно, мне было стыдно просить его о том, от чего я хотела избавить свою дочь, — дать вырезать у себя частицу органа, чтобы спасти отца. Человека, который вряд ли этого заслуживал. Но как же Майк не подозревал, что Джейк его сын? Наверное, как и я, просто прятал голову в песок.

Утерев слезы, я вспомнила, что надо включить телефон. Сразу же посыпались пропущенные вызовы и сообщения. На миг возникло искушение проигнорировать их. Наша нервная система выдерживает много бед и потрясений, пока не становится безразличной ко всему. Похоже, что я уже близка к такому состоянию. И тут телефон зазвонил. Мой домашний номер. Я ответила и услышала дрожащий от страха голос матери:

— Элисон?

Я уже заводила мотор, когда она сообщила мне, что случилось.

— Нам надо вернуться, — сказал Билл, — а то завтрак пропустим.

Мне же хотелось до полудня пить коктейль из шампанского с соком — это было бы так по-декадентски! Но я боялась разрушить то хрупкое, что возникло между нами. Мы долго бродили по паркам, я приподнимала подол платья над лужами, переходили мостики, смотрели на реку с плывущими по ней лодками с гребцами, слушали окрики рулевых. Будто мы попали в какой-то фильм о молодой оксфордской элите.

Я, как обычно, завидовала невероятно образованным детям исключительно заботливых родителей, которые подгоняли и везде пропихивали своих чад. Какой могла вырасти я, если бы воспитывалась так же? По крайне мере, знала бы латынь и, наверное, мыслила более взвешенно. Но теперь мое заурядное детство не имело значения. Сейчас я в шелковом платье гуляла с парнем, одетым в смокинг, и мы не спали всю ночь, обсуждая книги, музыку и все на свете. Я чувствовала себя вычерпанной до дна — такие беседы меняют жизнь.

Но вот наступило завтра, все изменилось и уже никогда не будет прежним. И я не обязана была оставаться той Эли, которой меня воспитали. Я могла стать какой угодно и кем угодно.

Мы направлялись обратно, мое платье чуть слышно шуршало. Билл — он был из числа галантных парней — отдал мне свой пиджак, и я все думала, как мы с ним выглядим, такие усталые утром выходного дня: он идет, засунув руки в карманы слишком широких брюк, а я иду, спрятав руки в рукавах его смокинга.

Я повернулась и посмотрела на него.

— Что? — спросил Билл.

— Ничего. Просто вижу тебя.

— Видишь меня?

— Ага.

Я смотрела, как красиво спадают ему на лоб волосы, какие у него классные подтяжки, как подвернуты рукава на запястьях и как сами эти смуглые изящные запястья хороши. Он щурился на утреннее солнце и поджидал меня, если я вдруг отставала. Майк всегда бежал вперед, и это меня бесило. Мы же с Биллом так естественно держались за руки. И молчали. Я почти чувствовала, как сказанное невпопад слово может все разрушить.

— А я всегда тебя видел, — произнес он.

— Я знаю.

Теперь я смотрела не на него, а только перед собой и размышляла. Дойдя до колледжа, мы впервые поцеловались. Мы должны были сделать это три года назад, а потом стереть Майка из моей жизни и начать все сначала — на этот раз правильно. Я поехала бы путешествовать с Биллом и так же легко пошла бы с ним по жизни, как шла сейчас. Не надо было бы делать выбор, решать, просить ли Майка взять меня с собой в Клэпхем, искать работу. Не сложнее, чем выбрать между двумя направлениями на перекрестке.

Пальцы Билла ласкали мою ладонь, его пиджак согревал тело. Вот так, рука в руке, мы подошли к колледжу и сразу поняли: что-то случилось. Слишком много людей собралось снаружи. Они толпились на тротуаре и даже на проезжей части. Кое-кто из девушек был в куртках, но некоторые мерзли и обнимали себя руками, пытаясь согреться. В воздухе висел гул голосов, но отнюдь не радостный. Возле ограды была припаркована желто-зеленая машина скорой помощи. Кажется, только тогда мы расцепили наши руки.