Все лгут - Гребе Камилла

Криминалисты наконец заканчивают отчет и отправляют его мне на электронку. Он имеет необычный формат – тело ведь находилось в воде, на глубине примерно двадцати двух метров. Ныряльщики обследовали место обнаружения и составили список находок. Среди них – старая покрышка, пивные банки, детское автокресло, рукоять яхтенной лебедки и финские сани старой модели, предположительно пятидесятых годов. Коврик, в который было завернуто тело, криминалисты также идентифицировали. Он оказался икеевского производства, дата колеблется от тысяча девятьсот девяносто пятого до тысяча девятьсот девяносто шестого, модель – «Карлсхольм». Это хорошо – теперь, по крайней мере, нам известно, что тело не могло оказаться в море до тысяча девятьсот девяносто пятого года. С другой стороны, основываясь на выводах судебного эксперта, мы таких предположений и не делали.

Из Национального центра судебной экспертизы, НЦСЭ, сообщают, что выделить ДНК из останков им не удалось. При этом подчеркивают, что надежда остается – они намерены проводить дальнейшие исследования, однако мы решаем отправить зуб и несколько фрагментов кости в ту лабораторию в Германии, где смогут провести изотопный анализ.

Сережка была очищена в соответствии со всеми правилами и подверглась сравнению с той, что носила Ясмин, по фото. Они оказались, насколько я могу судить, идентичными. Клейма свидетельствуют о том, что украшения были произведены во Франции, что лишь подтверждает предположение о том, что сережка принадлежала Ясмин. Серьги ей подарила мать, когда они еще жили в Париже.

В газеты просачивается информация о находке, и они тут же начинают спекулировать на этой теме. Репортеры приходят к вполне ожидаемому выводу, что останки могли принадлежать Ясмин Фоукара. Они осаждают меня звонками, и я каждый раз вежливо, но твердо отказываюсь комментировать находку.

Время идет.

Дни становятся короче, ночи – длиннее. Они потихоньку отгрызают маленькие кусочки дневного света, пока вместо него не остается лишь грязно-серый полумрак. Столбик термометра опускается вниз, и люди извлекают из шкафов зимнюю одежду. Кусочки мозаики в нашем расследовании постепенно складываются один за другим. Хоть мы до сих пор не можем увидеть целостную картину и восстановить цепочку событий, которые привели к убийству на Королевском Мысе. И еще мы до сих пор не выяснили, кем была женщина, завернутая в ковер и столько лет пролежавшая под толщей вод.

Это не дает мне покоя. Как может человек умереть, не оставив после себя ничего? Как может исчезновение молодой женщины, матери, остаться незамеченным?

Я с головой ухожу в изучение старого расследования убийства Ясмин, решив, что тогда мы, должно быть, что-то упустили. Всегда что-нибудь упускаешь – такова действительность. Я изучаю свидетельские показания, отчеты криминалистов и другие материалы – там есть фотографии, выписки с банковского счета Самира, списки пассажиров всех рейсов, вылетевших из Арланды в течение двух суток после исчезновения Ясмин.

Я делаю все, что от меня зависит, но ничего нового не нахожу.

Женщина со дна моря как была загадкой, так ею и остается.

В понедельник, двадцать шестого ноября, Манфред врывается ко мне в скворечник ровно в тот момент, когда я собираюсь отстричь причиняющий мне боль кусок ногтя на пальце ноги – он немного врастает, поэтому я всегда держу на работе маникюрные ножницы.

Лицо у Манфреда пунцовое, со лба струится пот. В руке он сжимает стопку каких-то бумаг.

– Черт побери, – выдыхает он, плюхаясь на стул возле письменного стола. Хлипкий стульчик в знак протеста против столь внезапной нагрузки издает громкий скрип, а Манфред извлекает из кармана пиджака носовой платок и промокает вспотевший лоб.

– Я весь внимание, – сообщаю я, убирая кусачки в ящик стола и натягивая носок.

Манфред, наморщив лоб, глядит на мою ступню.

– Что? – спрашиваю я, прекрасно сознавая, что Манфред, очевидно, подпиливает ногти в каком-нибудь эксклюзивном салоне в городе, где посетителям подают зеленый чай и включают музыку по их выбору.

– Эксперты из той лаборатории в Германии, – произносит он и, все так же наморщив лоб, не отрываясь глядит на мою ступню.

– Ну?

– Они выдвинули предположение, откуда она была родом.

Манфред кладет бумаги на стол передо мной, и я пробегаю глазами отчет о проведении какого-то АСИ – анализа стабильных изотопов. Передо мной оказываются различные цифры, карты и диаграммы.

– Я ни черта не понимаю, – честно признаюсь я.

– Наплюй на все это, переходи сразу к выводам.

Я пролистываю страницы, водя пальцем по строчкам, и останавливаюсь на последнем абзаце.

– Вот это номер. Они в самом деле в этом уверены?

– Очевидно, – говорит Манфред. – Нам нужно попросить Биргитту еще разок связаться с Интерполом. И, наверное, тебе стоит заглянуть к Марии Фоукара. Она ведь там прожила много лет. Возможно, помнит эту девушку.

28

Когда я паркую машину возле дома Марии Фоукара на Королевском Мысе, уже темно. Промозглый осенний ветер пронизывает куртку, и я спешу к дому.

Мария открывает сразу же, словно стояла в прихожей и ждала меня.

– Гуннар? – вопросительно произносит она, явно сбитая с толку. – Что-то случилось?

– Нет, просто я проезжал мимо, – лгу я. – Можно зайти на минутку? Мне нужно тебя кое о чем спросить.

– Конечно, входи.

Она проводит рукой по потрепанной джинсовой рубашке и отступает назад, освобождая место для меня. Откуда-то из глубины дома доносится дикий рев, после чего следует звук удара. В следующее мгновение мимо нас в гостиную пробегают две маленькие девочки.

– Я приглядываю за дочками Тома и Николь, – поясняет Мария, широко улыбаясь.

Я киваю и прохожу в дом. Скидываю ботинки и снимаю куртку.

– Позволь мне, – говорит Мария и с тревогой на лице смотрит на мою старую куртку. – Сколько еще ты планируешь ее носить?

– Как получится. Она теплая.

– Да, ты упоминал.

Мария вешает ее на вешалку и с задумчивым выражением на лице слегка расправляет рукава, проводя по ним ладонью. Жест получается почти интимным, так что внутри меня откликается нечто, для чего я даже названия не могу подобрать. Прежде никто не комментировал мою одежду. Кроме Будил, конечно, – та упрямо твердит, что я должен купить новые сандалии.

Из гостиной снова доносится рев. В следующий миг девчонки врываются в прихожую.

– Это Эбба, – представляет свою подопечную Мария, положив руку на светловолосую головку девчушки лет пяти, одетой в колготки и розовую балетную пачку с юбкой из фатина. Две зеленые сопли висят у нее под носом, а круглые щечки раскраснелись.

– А я – Адриенна, – самостоятельно представляется вторая девочка, слегка склонив голову набок. На вид она немного младше. Светлые волосы завязаны в хвост на затылке. Встретившись со мной взглядом, Адриенна принимается изо всех сил косить глазами.

– Здравствуйте, Эбба и Адриенна, – улыбаюсь я. – Меня зовут Гуннар, и я – знакомый Марии.

– Ясно, – говорит Эбба, делает книксен и упирает руки в бока.

– Гуннар – странное имя, – заявляет вторая, сморщив нос.

В следующее мгновение они снова исчезают в гостиной.

– Они дают мне жару, – признается Мария, приподняв одну бровь. – Будешь вкусный кофе?

– С удовольствием.

Мы проходим в кухню, Мария разливает кофе по чашкам, ставит их на поднос, выкладывает на него немного пряного имбирного печенья, а потом опускает поднос на стол. После этого она зажигает свечу. В колеблющемся свете пламени она кажется моложе: кожа и волосы приобретают теплый оттенок, морщинки сглаживаются, и я вижу перед собой молодую женщину, какой она когда-то была. Ту, что еще не встретила свою большую любовь – человека, который, как потом выяснится, станет убийцей.

– Как поживаешь? – спрашивает она.

– Не могу жаловаться. А сама?

– Да тоже неплохо. Как мне кажется. Если только девчонки не разрушат этот дом.