Все лгут - Гребе Камилла

– Колумбия? – Мария морщит лоб и качает головой. – Колумбия, – повторяет она, намеренно растягивая слово, словно желая распробовать каждый слог на вкус. – Она закрывает глаза и внезапно снова их открывает, выпрямляет спину и складывает руки на столе. – Боже правый. Я знаю, кто она.

29

Я лежу в постели и смотрю в ореховые глаза Билли. Он наклоняет голову набок и поводит носом, а кудрявые уши дрожат от возбужденного ожидания.

– Sorry, никакой еды у меня нет, – сонно говорю ему я, подавляя отрыжку.

Пиа тихо смеется у меня под боком, а потом сбрасывает с себя одеяло.

Я смотрю на ее обнаженное тело, покрытое узором татуировок.

– Он что, снова хочет есть? – спрашивает она.

– Выглядит он так, будто хочет съесть меня.

– Да ладно тебе, он же ласковый, как ягненочек.

Она встает с постели и выходит из комнаты, даже не подумав одеться. Через несколько секунд – она, должно быть, не закрыла дверь в туалет – я слышу, как она справляет малую нужду. Вернувшись, Пиа останавливается в дверном проеме, рукой придерживаясь за наличник. Она сутулится, излучая при этом крайнюю степень уверенности в себе.

Я пробегаю взглядом по ее телу. Она красива: пропорционально сложена и в меру стройна. Кожа гладкая и загорелая. Наверное, татуировки, на мой вкус, крупноваты, но я не привередничаю.

Полагаю, что должен ощущать что-то типа мужской гордости от того, что уложил в постель такое юное и прекрасное существо – примитивное удовлетворение при мысли о том, что я все еще могу соблазнить женщину на двадцать лет младше себя. Но все, что я сейчас испытываю, – это скука и тошнота. Не по отношению к ней, а к самому себе.

Мой взгляд на ее тело, ее плоть – это взгляд алкоголика на пустые бутылки, бликующие в лучах утреннего солнца. Взгляд молодой женщины на только что купленную одежду, когда она подсчитывает в уме долг по кредитке, ломая голову, чем ей теперь платить за жилье. Взгляд игрока на бесполезные лотерейные билеты, на которых крестиком отмечены все неверные окошки.

– Гуннар Вийк, – произносит она с расстановкой, словно мое имя – название блюда, которое она только что приготовила и собирается предлагать гостям.

– Это я.

– Мне нужно идти наверх, к маме. Становится поздно.

– Иди.

– Не знаю, насколько близко вы знакомы, но Билли – ее сокровище. Если я не приведу его в ближайшее время, она может сильно распереживаться.

Я не упоминаю о том, что знаком с ее матерью ближе, чем она может себе представить.

С Пией я познакомился, когда ее мать укатила на автобусную экскурсию, смотреть «Сокровища искусства Центральной Европы». Она такое любит, Черстин. Высокая культура. Посещает выставки, ходит по театрам и в кино несколько раз в неделю. Пару раз она делала попытки затащить туда и меня, но мне это не интересно. Однажды я предложил ей посмотреть комедию в местном кинотеатре, но в ответ она рассмеялась и посмотрела на меня, как на дурака.

Так вот, пока Черстин обозревала сокровища культуры в Будапеште, Вене и Праге, ее дочь Пиа переехала в ее квартиру на четвертом этаже, чтобы присматривать за Билли, поливать цветы и оплачивать счета. Мы познакомились во время весеннего субботника, который организовало правление жилкооператива. То, что начиналось как невинная вежливая беседа, завершилось самым обыкновенным образом – в моей кровати.

Пиа в охапку собирает с пола одежду.

– Я приму душ.

– Валяй, – отвечаю я, встаю с кровати и накидываю старый халат, пояс от которого уже давно утрачен. Я направляюсь в кухню. Из ванной доносятся журчание воды и булькающие звуки, когда Пиа переступает ногами.

Я насыпаю кофе в кофеварку и запускаю ее. Через короткое время внутри что-то хлюпает, и горячая жидкость начинает капать в чашку. Билли стоит у моих ног и заискивающе заглядывает мне в глаза, медленно помахивая хвостом.

В дверь кто-то звонит.

Я не собираюсь открывать – что бы там ни было, это может подождать. Однако в следующий миг Билли стрелой мчится к двери, оглашая все вокруг безумным лаем.

Я запахиваю полы халата, выхожу в прихожую и отодвигаю песика с дороги.

– Тихо! – шиплю я на него, но Билли все так же заходится лаем.

Я открываю дверь.

– Привет, – говорит мне Черстин, протягивая пластиковый пакет с булочками. – Я подумала…

Умолкнув на полуслове, она озадаченно морщит лоб.

– Билли?

Билли выскакивает в тамбур и принимается возбужденно скакать вокруг нее.

– Билли? – повторяет она, переводя взгляд с меня на пса и обратно. – Что это значит? Почему…

За спиной хлопает дверь. Я оборачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как из душа выходит Пиа. Бедра она обернула полотенцем. Груди и плечи блестят капельками воды, а волосы собраны в кичку на макушке.

– Мама? – вытаращив глаза, выдыхает Пиа.

– Пиа? Что, во имя Всевышнего, ты здесь делаешь?

Улыбка на лице Черстин гаснет, и накрашенный красной помадой рот сжимается в ниточку. Костяшки пальцев на руке, в которой она держит кулек с плюшками, заметно бледнеют.

– Жалкое существо, – бросает она, влепляя мне такую смачную пощечину, что я едва не теряю равновесие. Затем, повернувшись ко мне спиной, Черстин направляется к лестнице.

Билли бросает на меня полный сомнений взгляд, прежде чем со всех лап припустить вслед за своей мамулей.

Мы стоим перед роскошным особняком на улице Страндвеген в центре Стокгольма. Запрокинув голову, я разглядываю фасад, украшенный колоннами, ангелами и стилизованными лавровыми венками.

Крупные снежные хлопья ложатся мне на лоб.

– Нехило тут всего налеплено, – говорю я, повернувшись к Манфреду.

– А чего ты хотел? У них денег куры не клюют.

– Как у тебя?

Манфред, ничего не говоря в ответ, окидывает меня долгим взглядом. Он подходит к воротам и, стащив перчатку, прижимает пухлый палец к маленькой панели с кнопками.

– Какой код?

– Девятнадцать – двадцать девять, – отвечаю я. Начало великой депрессии. Эти цифры явно подходят всем в доме.

Манфред нажимает нужные кнопки, и дверь с жужжанием поднимается вверх.

Попав в холл, мы изучаем латунные таблички на стене и делаем вывод, что де Веги проживают на шестом этаже.

– Хорошенькое дельце, – говорю я, разглядывая стенные фрески в охристо-золотых тонах.

Манфред ничего не говорит, но насупленные брови выдают его озабоченность.

Порой мне кажется, что он испытывает дискомфорт оттого, что принадлежит к высшему сословию и живет в паре кварталов отсюда, в окружении обеспеченного меньшинства, которому не приходится в пятницу прикидывать, хватит ли зарплаты на кусок говяжьего филе или бутылочку настоящего шампанского. Большинство полицейских живут иначе. Основная их масса – так называемые «обычные люди». Вопрос, конечно, заключается в том, что вкладывается в понятие «обычный человек». Я вот не уверен, что хоть раз с таким встречался. Манфред во многих отношениях вполне обычен: он развелся, снова женился, растит маленькую дочь. Забирает ее из садика, ссорится с бывшей, борется с лишним весом.

Манфред вообще прост, как валенок.

Возможно, что ненормальный здесь я, хотя я, конечно, не желаю в этом признаваться.

Мы входим в лифт, внутри которого имеются кожаная банкетка и два зеркала в золоченых рамах. Манфред запихивает перчатки в карман и нажимает на кнопку шестого этажа.

– Так Амели де Вег – в Швеции? – уточняет он.

– Наездами. Но постоянно они с мужем живут в Швейцарии.

– А что с этой квартирой?

– Она в собственности у Казимира. Это ее сын.

Лифт, вздрогнув, останавливается. Мы выходим наружу, оглядываясь по сторонам. На площадке шестого этажа обнаруживаются две двери, на одной из которых висит табличка «фон Эссен», а на другой – «де Вег».

Манфред звонит в дверь, тут же принимаясь расстегивать пальто, которое ему тесновато.

Через несколько секунд дверь открывает мужчина лет сорока. У него густые волосы оттенка пепельный блонд и атлетическое телосложение. Одет он в джинсы и свитер из поярковой шерсти с дыркой на одном локте.