Карин Альвтеген - Тень
— Тогда до встречи.
Ян-Эрик успел прежде, чем она отключила телефон.
— Послушайте, я хотел еще вот о чем спросить… Этот Кристофер Сандерблум, который заходил ко мне после лекции вчера, о нем ничего больше не выяснилось? Почему Герда указала его в завещании? Я имею в виду, не выяснилось, как они друг с другом связаны?
— Понятия не имею. Но вчера я заезжала к ней на квартиру взять кое-какие вещи для похорон и нашла письмо, которое она ему оставила.
— Письмо?
— Да, я отправила его по почте. Думаю, завтра он его получит.
— И вы не знаете, о чем оно?
— Нет, конечно. Разумеется, я его не открывала.
— Ммм…
— Мы спросим у него на похоронах. Должна признаться, что мне эта ситуация тоже интересна.
Разговор закончился, но тревога Яна-Эрика отнюдь не исчезла. Он, конечно, убеждал себя, что все это слишком маловероятно. Но еще недавно предположение о том, что Анника покончила с собой, тоже звучало бы как плод больной фантазии.
Он взял со стола полупустой стакан с водой, вылил содержимое в цветочный горшок на подоконнике и достал с книжной полки бутылку. Он обещал, что больше не допустит похмелья. Глоток виски он себе не запрещал.
* * *Алиса смотрела телевизор, сидя на диване. Шла непонятная программа, в которой рассказывали о богатой американке, которая хотела сделать себе пластическую операцию и стать похожей на кошку. С тех пор как в дом провели кабельное телевидение, Алиса узнала столько всего странного, что уже не знала, что и думать о человечестве. Но, поскольку другой компании у нее не было, телевизор работал постоянно. Иногда там даже показывали то, что можно смотреть.
Телефон зазвонил, когда она уже почти потеряла надежду. Целый день она разыскивала Яна-Эрика по поводу предстоящей поездки к врачу. На этот раз она себе ничего не придумала — с ее организмом явно что-то было неладно. Но несмотря на волнение, она с нетерпением ждала поездки в больницу, как если бы это было увлекательное путешествие.
Телефон продолжал звонить. Алиса протянула руку — аппарат находился на удобном расстоянии от дивана. Убавила звук на пульте.
— Ян-Эрик?
Он начал без предисловий:
— Я нашел кое-что у отца в гардеробной, и у меня есть к тебе несколько вопросов.
Ни «здравствуй», ни «как дела». Резко и отрывисто. Ей не нравилось, когда он говорил таким тоном.
Эхо их последнего разговора еще висело в воздухе. А осуждающие взгляды Яна-Эрика продолжали прожигать ее насквозь и говорить то, о чем молчали слова:
Ты виновата в том, что сделала Анника. Это твоя ошибка, что она не захотела жить. Как мать, ты должна была ей помешать.
«А Аксель?!» — хотелось кричать Алисе. Почему он ни в чем не виноват? Это он своим эгоистичным поведением и образом жизни отнял у Анники все!
Все без исключения.
Непотопляемый крейсер, который идет напролом к славе, равнодушно глядя, как все вокруг тонут…
Но Алиса ничего не сказала. Она молча выслушала обвинения, а потом позволила Яну-Эрику уйти.
…В живых может остаться лишь тот, кто станет его частью и будет кормиться с его руки.
— Зря ты роешься в гардеробной. Ничего хорошего там нет.
— Я нашел письма какой-то Халины. Тебе об этом что-нибудь известно?
Имя как удар в диафрагму. Сколько лет она его не слышала? По негласному договору, они постарались вычеркнуть его из памяти. Но даже преданное забвению, оно росло как раковая опухоль. Прошел тридцать один год, а она так и не знала правды.
Случилось ли это лишь однажды в Вестеросе? Или продолжалось долго? В конце концов это стало Алисе все равно, и она больше не пыталась узнать правду.
Было время, когда они в горячечном дурмане пытались восстановить прежний порядок, разрушенный новой реальностью. Как заколдованные, они повторяли определенный набор действий, которым хотели оградить себя от последствий случившегося. Но как можно вернуться к жизни, если не знаешь, нужна ли она тебе?
— Нет, я ничего про эту женщину не слышала.
— Письма написаны в семидесятых. То есть это имя тебе незнакомо?
— Нет.
Значит, он хранил ее письма! Как это на него похоже! Надо как-нибудь пойти в дом — посмотреть, не оставил ли он еще что-нибудь из того, что не должно никому попасться на глаза.
— Письма были не распечатаны, так что он их даже не читал. Я просто подумал, может, тебе известно, кто она.
— Нет, неизвестно.
В третий раз она говорит «нет».
И с каждым новым отрицанием случившееся тогда проступает в памяти все отчетливее.
Все происходило будто во сне. Одна секунда перевернула всю ее жизнь. То, что было в скобках, вдруг превратилось в заглавие.
До того как в дверь позвонила Халина, все было как всегда. Не считая эпизода в библиотеке. Никто еще не знал, что обратный отсчет времени уже начался. Приближался ужин, она собиралась смотреть по телевизору сериал «Богач, бедняк». Все как обычно.
И вдруг секундная вспышка безумия.
Она ужасно испугалась. Страшно испугалась. Но не тогда, когда все случилось. И не тогда, когда Аксель побежал за Халиной в прихожую, а она, униженная, осталась сидеть в кресле и слышала, как Халина снова угрожает разрушить их жизнь. И не тогда, когда встав, и взяв тяжелый серебряный подсвечник, она направилась туда, откуда слышались сердитые голоса. И даже не тогда, когда с подсвечником в руке она стояла и смотрела на неподвижное тело Халины. Нет, в эти моменты она не чувствовала ничего, кроме удивления. Она смотрела на руки, сжимавшие подсвечник, и не понимала, ее это руки или нет. Руки действовали сами по себе. Сработал древний как само человечество инстинкт. Убить, если у тебя отнимают твое.
Оказывается, она всегда несла этот инстинкт в себе.
Ей стольким пришлось пожертвовать ради такой малости. Ради возможности великого человека. И чтобы защитить эту малость, она пошла на убийство.
Но и тогда еще ей не было страшно.
Отчаянных криков Герды она не слышала, уши были словно набиты ватой. Но по лицу Герды Алиса поняла, что произошло нечто ужасное.
Аксель склонился над Халиной.
— Что ты наделала? Что ты наделала? Что ты наделала? — повторял он как мантру. И от звуков его голоса Алису вдруг охватил страх оттого, что случилось непоправимое.
В ужасе она смотрела, как руки Акселя пытаются вернуть Халину к жизни, спасти их будущее. Потом, когда стало ясно, что все усилия тщетны, наступило опустошение.
Следом пришла мысль, от которой подогнулись колени. И окончательно умерло даже то слабое чувство, что еще жило в ее душе. Этого она никогда не простит.
Отец ее детей превратил ее в убийцу.
Алиса вздрогнула, услышав в трубке голос Яна-Эрика.
— Ладно, я просто спросил. Я получил твое сообщение. Заеду завтра в восемь десять.
* * *Когда Луиза открыла глаза, уже рассвело. Проснувшись, она долго лежала в кровати, прячась за опущенными веками и прислушиваясь к звукам в квартире. Только когда хлопнула входная дверь и наступила полная тишина, Луиза почувствовала, что готова встретить новый день. Она не хотела никого видеть и поднималась не торопясь. Спешить некуда.
Прошло три дня с тех пор, как она сорвала с себя маску. Долго сдерживаемое горе выплеснулось наружу, и зрители его увидели. Завершился бесконечный фарс, который они разыгрывали с раз и навсегда установленными ролями. Яна-Эрика раздражало, если жена выходила за рамки сценария.
Ей же хотелось только одного — тепла и близости. Она рискнула последней толикой самоуважения, чтобы обратить на себя его внимание. Но он не ответил, и это говорило само за себя.
Молчаливый отъезд мужа был красноречивее любых слов.
Она пустое место.
Она ничего не значит.
Ее чувства можно не принимать в расчет.
Ночью она не могла сомкнуть глаз. Когда Ян-Эрик вернулся, она быстро потушила лампу на столике и притворилась спящей. Раздавленная последним унижением, она не могла его видеть. Хотелось бежать. Прочь от несбыточных надежд.
За вчерашний день ощущения обострились. Впервые за пятнадцать лет она вдруг позволила себе вспомнить своего бывшего мужчину. Того, кто бросил ее, но остался в ее памяти. И за годы, прожитые ею с Яном-Эриком, сделался еще более привлекательным.
Столик у окна в ресторане. Двое детей и красивая женщина. Смех, внимательные глаза. Семья.
Она наблюдала за ними, спрятавшись под козырьком подъезда на другой стороне улицы. И понимала, что у него есть все, о чем она мечтала и что с радостью разделила бы с ним — если бы он позволил ей остаться.
Если бы любил ее.
Может, все дело в ней? А она об этом и не подозревает? Она что-то делает не так? Она плохо пахнет? Но она ведь моется каждый день. Может, она мало знает? Но она старается следить за всем, что происходит в мире. У нее отталкивающее тело? Но большинство ее ровесниц сохранились намного хуже.
