Эндрю Пайпер - Проклятые
Мама потянулась ко мне через грязный пол и похлопала мне по руке, как делала это, когда я был ребенком.
– Понимаешь, в этом месте можно умереть по-разному, но это здесь случается. И это ужасно.
Помолчав, она продолжала:
– Когда ты возвращаешься сюда в следующий раз, все остается по-прежнему. Ты снова оказываешься в своем здесь. За тем исключением, что с каждым разом все меньше солнца, меньше порядка, меньше надежды. Все меньше того хорошего, что ты еще можешь вспомнить с той поры, когда был живым.
Хорошее. Что для нее означало это понятие? Уверен, «хорошее» – это я. Но мать не могла думать обо мне и не думать одновременно об Эш. И мысль об этом доставила мне мучительную горькую радость.
Мама не всегда была такой. На фотографиях, которые были сделаны до нашего рождения, родители часто смеются, на них смешные шляпы в честь новогоднего маскарада. Папа кружит ее в каком-то танцевальном па, а она делает вид, что совсем потеряла голову. На одной из фотографий они буквально сияют от счастья и целуются у церкви в день венчания.
Лучший день ее жизни должен был быть где-то там. Начиная со встречи с папой и покупки дома на окраине тогда еще процветающего города. И, если я не ошибаюсь на этот счет, тогда все это означает для матери обратную сторону, темную изнанку той жизни. Она приговорена к одиночеству в доме, на приобретение которого отец потратил все, что мог себе позволить, обречена забываться от алкоголя в холодной ванне.
Ее ПОСЛЕ – это ад, посланный в наказание за нежелание признать очевидность. Ее пребывание здесь доказывает, что мы заслуживаем наказания и если не делаем того, что должны делать, и если совершаем какие-то поступки, зная, что поступаем неправильно.
Это касается и неправильной молитвы, и неправильной сделки.
– Я рада, что ты их носишь, – сказала мать, указав на часы на моей руке.
– Почему ты не передала их мне сама?
– Ты был в таком месте, куда я не могу попасть. Но вещи иногда могут проходить через барьеры, даже если мы не можем.
Я поднялся и подал ей руку, чтобы помочь встать, однако она отказалась. Похлопав ладонью по луже на полу, словно показывая, что ей и тут хорошо, она посмотрела на меня снизу вверх.
– Можно тебя попросить кое о чем, Дэнни?
– Конечно.
– Ты ведь знаешь, что Эш была со мной, когда я умерла, да?
– С тобой? Как?
– Здесь, в этой комнате. Возле ванны…
– И она тебе не помогла.
– Не помогала, нет. Скорее ее помощь заключалась в другом.
Мать посмотрела на меня как доктор, ожидающий, когда сделанная инъекция даст результат.
– Она утопила тебя?!
– Господь знает, это оказалось нетрудно.
– Мама! Боже мой!!!
– Самое забавное, что я подумала, будто она собирается помыть мне голову. У нее было такое почти доброе лицо. Почти ласковое…
– Она убила тебя!!!
– Она просто положила руку мне на голову и удерживала так под водой. Она не казалась ни сердитой, ни раздраженной, ничего такого. Не сказала ни единого слова. Это выглядело так, будто ей ужасно интересно смотреть, как я захлебываюсь, как изо всех сил хватаюсь за ее руку, чтобы вырваться на поверхность. Я, помню, видела ее прекрасное лицо и подумала: кажется, будто она смотрит телевизионное шоу. А потом я подумала: шоу, которое она уже видела.
Мама помотала головой, словно отгоняя воспоминание о розыгрыше, участником которого стала, и теперь ей предлагалось восхититься сообразительностью участников.
– Я собираюсь найти ее. – Мне показалось, что комната завертелась вокруг меня. – Я собираюсь остановить ее, чтобы она больше никому не могла причинить зло.
– Остановить ее?
– Поэтому я здесь. Надо положить этому конец.
– Но это и есть конец.
Я попробовал что-нибудь возразить, но как-то не нашел подходящих слов. В этой ситуации были неуместны реплики типа:
Мне очень жаль.
Ничего не поделаешь.
Она потеряла свою душу в день, когда родилась.
Прежде чем я открыл рот, чтобы ляпнуть что-нибудь подобное, мама сказала:
– Тебе лучше идти. Днем тут плохо. Но ночью… по ночам совсем не хочется выходить.
Я нашел на полке массажную щетку и расчесал ей волосы. Положил ей на ноги сухое полотенце. Склонился, чтобы поцеловать ее в щеку. Она удивила меня, когда повернулась ко мне, чтобы ответить на поцелуй.
– Прощай, мама.
– Пожалуй, я не буду отвечать тебе тем же, если ты не против, – улыбнулась она. – Я постараюсь сохранить подольше мысль о том, что ты можешь когда-нибудь вновь навестить меня.
Она отвернулась от меня и стала смотреть в маленькое прямоугольное окошко ванной комнаты, где виднелись только клубы тумана, которые колыхал, но так и не мог разогнать завывающий ветер.
– С днем рождения, Дэнни, – прошептала она.
Глава 35
Мне было достаточно дойти до тротуара, чтобы увидеть, что моя мать была права. Это ПОСЛЕ имело разные уровни.
Требовалось только посмотреть по сторонам, чтобы убедиться, что это Фарнум-авеню находится значительно ниже, чем то место, куда меня приводила Эшли. Меньше солнца, меньше порядка, меньше надежды. Когда-то аккуратно подстриженные лужайки и уютные садики теперь заросли чертополохом. Толстые ветви вьющихся растений карабкались на стены, заползали в разбитые окна и переплетались между собой, словно пытаясь затянуть дома под землю, в могилы. Мостовая растрескалась, и ее куски торчали, напоминая льдины на скованной морозом реке.
И все это окутывала пелена тумана, совсем не похожего на туман. Матовая вуаль скрывала истинные формы и размеры, то исчезая, то появляясь вновь. Из-за этого практически не удавалось точно определить расстояние до тех или иных объектов, да и сами предметы в серой дымке могли оказаться совсем не тем, за что их принимало зрение.
Больше всего настораживали пронзительные вопли. Каждые две минуты откуда-то раздавался крик агонии или протеста, некоторые в отдалении, где-то в полумиле, другие не далее чем в соседнем дворе или квартале. И никаких сирен. Никаких ответных выстрелов.
Каким путем идти? Куда?
Туда, где может находиться она.
В те места, которые Эш знает, которые для нее что-то значат, являются своего рода эмоциональными вехами. Где с ней случились самые ужасные вещи. Если бы речь шла о большинстве людей, короткий список таких адресов наверняка мгновенно пришел бы на память. Но эта девушка чувствовала совсем не так, как другие, поэтому такие места могли находиться где угодно. Или вообще их могло не быть.
Меня здесь нет.
Я посмотрел по сторонам в поисках чего-то, что могло пригодиться. Прежде всего, требовалось средство передвижения. В этом смысле мой старый велосипед фирмы «Райли» мог оказаться кстати, и я перепрыгнул через ограду на заднем дворе нашего участка, где обычно хранились оба наших байка – мой и Эш. Осмотрел все, заглянул также в сарай. Ничего, что имело бы колеса, ни там, ни там. Та же картина на соседних дворах и в гаражах. Немногочисленные автомобили, припаркованные прямо посреди улицы или на участках, что некогда были газонами, пришли в негодность давным-давно. Теперь они стояли на проржавевших дисках, с отвалившимися крыльями, распахнутыми дверями и выбитыми стеклами. Город моторов остался без машин.
Я пошел в западном направлении. Часы на руке показывали полдень. Собственно, они это показывали с того момента, как я тут оказался. Попытки их завести, постучать по ним, вообще как-то реанимировать ни к чему не привели.
Я вышел на Мейн-стрит, пересек ее и направился дальше, к нашей школе, находившейся в паре кварталов. Этой же самой дорогой я ходил туда, когда был подростком, и она вновь вызвала у меня ощущение того же самого благоговейного трепета. Эш никогда не позволяла мне идти с нею рядом. Вместо этого она уходила далеко вперед или принимала приглашение одного из старшеклассников, притормаживавших возле нее свои авто, и так добиралась на занятия, хотя школа находилась всего в четверти мили от нашего дома. Порой мы встречались с нею в школьном коридоре на переменах, и тогда, заметив ее, я спешил повернуть куда-нибудь и делал вид, будто что-то забыл у себя в шкафчике или еще где-то. Лишь бы не видеть, как она не замечает меня. Разговаривая с приятельницами или смеясь над шутками какого-нибудь парня из баскетбольной сборной, Эш всегда оставалась в центре всеобщего внимания, независимо от того, кто находился в компании на тот момент. А мимо меня она всегда проходила, даже не подавая виду, что заметила.
Это случалось позже, после возвращения домой. Тогда она обнаруживала мое присутствие.
«Ах да! Я видела тебя сегодня», – говорила она таким тоном, словно, заметив меня, получала новое доказательство моего дурного воспитания.
Возможно, именно поэтому я пробрался через кирпичные завалы и осколки стекла туда, где некогда находился главный вход в школу, и вступил под грязные пыльные своды здания. Может быть, Эш, как всегда, шла впереди меня и уже здесь.
