Тара Янцзен - Безумно холодный
Боже, она была так прекрасна. Он прижался к ней сильнее, потерся об нее.
— Никки, — прошептал он, целуя ее губы, щеки, ресницы. Все в ней было таким нежным, так вкусно пахло. Она была всем, в чем он нуждался: ее руки, скользившие вверх по рубашке, ее дыхание, мягко касавшееся его кожи.
Медленней, приказал он себе, поднимая ее платье над бедрами — довольно короткое путешествие, учитывая, что она остановила его, накрыв руки своими.
Хорошо. Он просто хотел прикасаться к ней. Он просто хотел свободно дышать, не чувствуя боли в груди, а поцелуи помогали. Он опустил еще один барьер, раскрылся немного сильнее, просто чтобы впустить ее, чтобы подобраться ближе к ее теплу.
Взяв за талию, он посадил Никки на письменный стол и встал между ее ног, стремясь туда, где ему так нужно было оказаться. Все в ней возбуждало его, и осознание этого приносило громадное облегчение. Он не был уверен, что будет способен на это физически. Все было настолько плохо.
Все.
Так чертовски паршиво.
Он притянул ее ближе, борясь с небольшим приступом паники.
Она была теплой и щедрой — вот, о чем ему стоило думать. Не о Джей Ти.
Еще одна волна паники проникла в вены, и он сжал ее сильнее, поцеловал жестче — слишком жестко. По слабому звуку боли, рожденному в глубине ее горла, он мог точно сказать, когда именно слишком жестко сработал языком. Она попыталась оттолкнуть его, и на секунду, на одну короткую секунду, он задумался: отпустит ли он ее? Его замкнуло на ней, словно самонаводящуюся ракету на цели, и, да поможет ему Бог, он хотел лишь большего. Он не хотел отступать. В мыслях мелькнуло: если он продолжит, просто продолжит давить на нее, сопротивление ослабнет, она сдастся и позволит ему сделать желаемое.
О, черт. Он разорвал поцелуй и замер на месте, придя в ужас от своей последней мысли. Он прижался лбом к ее лбу, сердце бешено колотилось. Дерьмо. Он сжимал ее слишком сильно, и поняв это, мгновенно ослабил хватку — но отпустить ее не смог. Не смог. Господи Иисусе, он просто больной. Его карман был битком набит презервативами, у него была эрекция и полноценный приступ паники, из-за которого сердечный ритм опасно зашкаливал. Он быстро катился по наклонной черт знает куда, и если отпустит ее, случится что-то ужасное. Что именно, он не знал. Просто знал, что это будет ужасно — это было настолько иррационально, что он начал опасаться, что уже слишком поздно.
Никки слышала, как колотиться его сердце, слышала его сбившееся дыхание, и все это до ужаса напугало ее. С ним что-то было не так. Его лицо раскраснелось в галерее, улыбка была слабой — жалкий изгиб губ, но, Боже, он был таким красивым, а его рот, его рот… именно по его рту она так скучала, именно его она хотела с тех пор, как он уехал, хотела до тех пор, пока его поцелуй не стал слишком яростным.
Его тело под ее ладонями походило на закаленную сталь — твердое как скала. В нем не осталось ни грамма мягкости, никакого защитного слоя. Он был сточен до костей и сухожилий, и все это было устрашающе сосредоточено на ней.
— Кид? — она прошептала его имя, испугавшись, что он сломается прямо сейчас, у нее на руках. Так сильно он напрягся.
Он попытался стянуть с нее одежду едва ли через пять минут после того, как снова объявился в ее жизни, из которой так быстро ушел когда-то, и она понятия не имела что ей обо всем этом думать. Она хотела целовать его. У нее было такое ощущение, что она могла целовать его вечно, но она не знала, чего хочет после этого — но была уверена, что должна иметь гордость и не позволять ему раздевать себя догола в кладовке.
А может, и нет.
Он был на грани срыва — и причины этому были ей хорошо известны.
— Кид? — снова прошептала она. Он был настолько неподвижен, что она не смогла этого вынести.
Повернувшись, она снова поцеловала его мягким прикосновением губ к щеке. Он не ответил, просто стоял там, склонив голову и закрыв глаза. Паническая дрожь прокатилась по сознанию и внезапно она поняла, что не посмеет потерять его, потерять его таким образом. Она помнила, как чувствовала себя во время занятий любовью с ним: желанной. Он был так нежен, так осторожен.
Сегодня все будет по-другому. Когда они занимались любовью впервые, она была девственницей, но наивной не была. В своей мастерской она раскрыла слишком много мужчин, чтобы оставаться наивной в их отношении. Он не просто так снимал ее одежду. Ее ошибка состояла лишь в том, что она недооценила серьезность его намерений.
Снова целуя его, она задрала платье наверх и прижала его руку у своей груди, позволяя ему почувствовать биение своего сердца, куда более спокойное, чем его бешеный пульс. Потом, более не задумываясь, она окончательно стянула с себя платье через голову и бросила его шелковой лужицей рядом со своим бедром.
Это привлекло его внимание. Его руки снова сомкнулись на ней, так осторожно, а губы скользнули к изгибу ее уха. Волна дрожи прокатилась по его телу.
— Я не причиню тебе боли, Никки, — прошептал он, снова целуя ее. — Обещаю, никакой боли.
Намеренно он не обидит ее. Это она знала, но иллюзий насчет того, что получит прежнего нежного любовника, тоже не испытывала. То было до того, как его брат погиб в Колумбии, делая Бог знает что. До того, как Кид не смог спасти его.
— Я тоже не причиню тебе боли, — прошептала она, едва касаясь его горла между поцелуями. Она была совершенно искренна в своих словах. Этой ночью она будет обнимать его, будет любить так, как только сможет, и надеяться, что ей удастся спасти его от самого себя.
ГЛАВА 17
ВЗГЛЯД ТРЭВИСА снова вернулся к двери кладовки, уже в сотый раз. Он догадывался, что именно там происходит. Он видел выражение лица Кида и знал, зачем тот явился: за своей женщиной. Он хотел получить ее при любых условиях: даже в крохотной, захламленной кладовке размером со шкаф, среди самой важной ночи вышеупомянутой женщины.
Будь это любой другой парень, он бы не волновался. Никки была стойкой. Она всегда поступала по своему, но только не с этим парнем. Кид Хаос порезал ее сердце на мелкие кусочки. Трэвис выслушивал это каждый день последние два месяца. Никки МакКинни, самая старая девственницы Боулдера, наконец сдалась на милость морпеха-снайпера одной жаркой июньской ночью, а парень сделал ноги.
Этого Трэвис не хотел. Проклятье, совсем не хотел.
Кид разбил ей сердце и привел в полное замешательство — хотя, по всей видимости, он отбыл на какую-то операцию, к которой был приписан. Они с Никки разобрали по косточкам всю ситуацию: с первого поцелуя до посткоитального сна, и он заверил ее, что все прошло совершенно нормально — разве что парень свалил, пока она спала. Он понял, что секс прошел хорошо, хотя она и не рассказал ему всего. Она знал Никки лучше, чем кого-либо, знал, что она удивительно чувствительна, и решил, что парень просто не мог быть полным недотепой. Но она была только рада в очередной раз уверить его в этом, и, да поможет им Бог, ей хотелось говорить об этом — снова, и снова, и снова.
Он не возражал.
Кид подарил ей потрясающий оргазм, и Трэвис должен был признать, что именно по этой причине парень ему нравился. Ее первый раз — и она кончает. Это был отличный, достойный жест. Это всегда не просто для женщины в первый раз, а порой и в сто первый, если уж на то пошло. Но, если парню действительно не все равно, он может понять это и не торопить события. А это никогда не было просто — не торопиться в первый раз. Уровень возбуждения обычно зашкаливал еще до того, как ее одежда слетала прочь.
Да, такие первые раз имели тенденцию проходить безумно быстро.
Но этот рывок в кладовку после двух месяцев, в течении которых не было сказано ни слова, просто потому что парень сильно горевал по погибшему брату… Насчет этого он сомневался. Сегодня на лице Кида была написана лишь боль, но, черт, это был довольно тяжелый ход — тащиться в кладовку с презервативом. А Киду уж лучше прихватить с собой презерватив.
Трэвис сочувствовал парню, правда, но Никки он любил. На артистической сцене они были родственными душами. Они открывали друг для друга иные миры, недоступные для других. Разве что кто-то замечал отголосок этого в картинах Никки, а выражение лица Кида сказала Трэвису, что он балансирует на опасной грани и оправдывает свое имя — Хаос — полностью.
Но, черт возьми, он так и не смог убедить себя подойти и постучать в дверь кладовки.
Тихо чертыхнувшись, он заставил себя посмотреть в какое-нибудь другое место. Ночка выдалась странная, с какой стороны не посмотри. Алекс Чэнг, парень из галереи, был так взвинчен, что Трэвис начал опасаться, что тот просто просто взорвется, расщепится на молекулы или еще чего. Парень дошел до нервного истощения, а Катя Деккер, мировая знаменитость, очень влиятельная и очень-важная-для-карьеры-Никки Катя Деккер так и не объявилась. Это немного испугало Никки.
