Тара Янцзен - Безумно холодный
— Рад был повидаться, — сказал он и, кивнув еще раз, исчез в толпе.
Кид был так благодарен парню за то, что тот ушел, что поначалу даже не мог пошевелиться, просто стоял на месте, держа ее за руку и молясь, чтобы она посмотрела на него.
Но она не посмотрела.
Но и руку не отняла.
Тупик. Глубоко вздохнув, он повел ее к танцплощадке. На ней были самые возмутительные сапожки: на высокой платформе, с короткими воротничками на лодыжках, из пурпурной лакированной кожи с серебряными завитками.
И платье.
От этого платья ему становилось жарко. Как та черная юбка, что была надета на ней в день их знакомства, платье едва прикрывало ее попку — на самом деле «едва». У него не было рукавов, не было спины, и почти не было боков.
Кусочки розового и пурпурного атласа и шелковый шнурок — вот, что представляла собой эта чертова штуковина. У него не было никаких сомнений в том, что она сделала его сама; кусочки ткани были разрисованы вручную. Он просто хотел, чтобы ткани было больше — пока не повернул ее в своих объятьях и не скользнул руками по ее обнаженной спине. Ее кожа была гладкой, и мягкой, и теплой, а прикосновения к ней рождали тысячи воспоминаний. Сапожки придавали ей несколько дюймов роста — и она расположилась идеально на уровне его груди.
Притянув ее ближе, он почувствовал, как она расслабилась, как ее руки скользнули на его плечи, и в первый раз за день узел напряжения, сжимавший его сердце в тисках, немного ослаб. Это было опасно — отпускать напряжение, но ради нее он хотел это сделать, ради возможности получить немного ее: немного ее тепла, немного жизни, пульсирующей в ней.
Прижимая ее ближе к себе, он наклонил голову и откинул Никки назад в медленном танце покачивающихся бедер и едва двигающихся ног. Держать ее в объятьях было прекрасно. Если бы выбор был за ним, то он предпочел бы не двигаться вовсе, просто обнимать ее, просто прикасаться к ней, просто уткнуться лицом в изгиб ее шеи, вспоминая.
Но цена сегодняшней ночи — победа, а он хотел выиграть больше, чем просто воспоминания о том, как они занимались любовью. Он хотел потеряться внутри нее. Он хотел ненадолго забыть, кто он, а она была единственной, той единственной, кто мог подарить ему забвение.
Короткая улыбка скривила уголок его рта. Она пахла как Никки и немного краской, словно ее платье еще не до конца высохло. Еще она пахла теплом и сладостью, женщиной. Ее аромат окутал его, проник в поры, наполнил его, и еще один слой напряжения расплавился.
Это поможет. Он, наконец, смог разглядеть путь, ведущий от пропасти. Может быть, все будет хорошо.
Короткий вздох вырвался из его рта, и он поцеловал ее в макушку, потом позволил губам скользнуть ниже: к виску, к щеке, к нежной коже ее шеи. Боже, это было похоже на рай — чувствовать губами мягкость ее кожи, касаться ее и чувствовать ответную дрожь. Он раскрыл рот около ее уха, согревая ее теплом дыхания, осторожно покусывая мочку — позволяя телу рассказать ей о силе своего желания. О силе своей жажды.
Даже в тропической жаре колумбийских джунглей, он чувствовал внутри себя лед. Те последние дни после отъезда Хокинса превратились в ад — настоящий ад, вскоре ставший кошмаром. Тело Джей Ти, упакованное в трупный мешок, отпечаталось в его памяти навсегда. Эта картина преследовала его во сне. Она же поджидала его и на рассвете — но Никки могла спасти его. Он должен был верить в это, верить в нее. У него не осталось ничего, кроме нее.
Он скользнул рукой вниз по ее спине, под платье, прикасаясь к позвонкам, лаская шелковистую кожу, воскрешая в памяти шелковистые изгибы. Дрожь прокатилась по ее телу, и он, полностью осознавая неуместность своих действий, но все же, отвернувшись от толпы, скользнул ладонями вверх и, достигнув грудной клетки, начал ласкать нижнюю часть ее груди большим пальцем.
Она замерла в его объятьях, дыхание ее перехватило. Он перестал притворяться, что пытается танцевать.
— Я скучал по тебе. — Он не боялся рассказать ей так много. — Мне так не хватало тебя, что это причиняло боль. — Он боялся рассказать ей, что боль оставалась до сих пор, что она была повсюду, одновременно в каждой клеточке тела. Он боялся рассказать ей, что, если ей не под силу спасти его, то он будет потерян. Навсегда.
Ее рука сильнее сжала его плечо.
— Я тоже скучала по тебе. — Ее голос был таким тихим, что, не держи он ее в объятьях, не услышал бы этих слов.
Но он все же услышал ее, услышал все возможные причины, по которым ему стоило отдаться желаемому и получить даже больше, чем он рассчитывал.
— Есть здесь место, куда мы можем уйти? — Он не хотел, чтобы в его голосе слышалось отчаяние, но боялся, что так оно и было.
— После шоу? — спросила она, подняв глаза.
Глубоко вздохнув, он бросился в наступление:
— Нет. Сейчас. Я… эх… действительно хочу поцеловать тебя. — Ну это прозвучало не так уж и плохо. Поцелуи — это не так уж и плохо. — Действительно хочу поцеловать тебя, — признался он и попытался улыбнуться. Он хотел, чтобы она почувствовала себя увереннее, но, судя по выражению ее лица, он лишь напугал ее.
Он не мог винить ее. Умная девушка убежала бы от него так далеко, как только смогла бы. Он был надломлен. Он понимал это и не был уверен, как долго еще сможет скрывать это — а чем дольше они стояли там, тем тяжелее билось его сердце. Что если он все испортил? Господи Иисусе, он даже не был уверен, что сможет самостоятельно вернуться на Стил Стрит. Ему нужна была помощь. Ему нужно было что-то, и он хотел, чтобы этим стала она.
Твою мать. Он не слишком хорошо все это распланировал. Его отец был в таком жутком состоянии, что он просто не мог остаться дома, но он мог пойти к Супермену. Дилан взял курс на Вашингтон, а Куин, проклятье. Куин только что поехал обратно в то единственное место, где Кид сегодня не смог находиться, но Хокинс был поблизости — где-то. Черт, при крайней необходимости сгодилась бы и Скитер. Немного сумасшедшая, но надежная — совершенно точно одна из своих. В некоторых ситуациях Скитер разбиралась даже лучше, чем он сам.
Но он хотел Никки. Боже, как он хотел ее.
Она спокойно окинула его взглядом, серые глаза задержались на его лице, словно оценивая. Это лишал его последних сил. Сегодня он точно не выглядел как человек, с которым стоило бы попытать счастья.
— Пошли, — сказала она, полностью ошеломив его.
Взяв его за руку, она провела его через галерею к двери, расположенной на дальней стене. Когда они вошли, она развернулась и закрыла ее на замок.
— Мы можем спрятаться здесь на пару минут, — сказала она. Он услышал щелчок выключателя, но ничего не произошло. — О, света нет, извини. Думаю, это кабинет, а может, кладовка. Какая-то она маленькая, правда? — Кажется, она нервничала.
Страшно нервничала.
Его ночное зрение было отлично развито, а окно, выходившее в переулок, давала достаточно уличного света, чтобы он прекрасно видел.
Возможно, небольшой кабинет, мысленно согласился он, или кладовка. Около одной стены лежала целая куча произведений искусства, в угол был задвинут офисный стул, около двери стояла вешалка от шкафа, на которой весела какая-то одежда, а под ней — письменный стол.
Его руку она так и не отпустила и, повернувшись, оказалась практически в его объятиях. В таком положении она выглядела очень неуверенной.
— Кид, я…
Подняв руку, он приложи палец к ее губам. Он не хотел говорить, ни о чем. Разговоры ни к чему не приведут. Ему нужен был ее рот, ее тело. Ему нежна была она, совсем близко, до тех пор, пока он не сможет думать.
Именно этого он и хотел — не думать. Он очертил пальцем ее скулу, потом прошелся по носу. Очередная ухмылка скривила уголок его рта.
Он «разрисовывал» ее той ночью чистой кистью, проводя тонкими мягкими щетинками по ее коже, восхищаясь своей способностью к самоконтролю, которого той ночью почти не оставалось.
Но она знала, чего он хотел. По большей части он был честен.
Он снова потер пальцем ее губы и почувствовал, что дышать стало сложнее. Он сказал ей, что хочет поцелуя. Она знала.
Он наклонился к ней, уговаривая себя не торопиться, не давить на нее слишком сильно, не действовать слишком быстро, не поглотить ее. Он был в два раза больше ее, и хотел заниматься с ней любовью, а не раздавить ее.
Он почувствовал скольжение ее языка, первое интимное прикосновение, и поднял вторую руку, чтобы обхватить ее лицо, понимая, что никогда в жизни не был так счастлив и жалок за всю свою жизнь. Это лишало его последних сил, но он знал, что хотел именно этого, жаждал именно этого — ее рта, горячего и сладкого под его губами.
Он раскрыл рот шире, требуя большего, и она подчинилась ему, сильнее прижимаясь к его телу. Его омыло желанной волной удовольствия — чувством самым чистым из тех, что сопровождали его многие дни, и он позволил себе упасть, свалиться с самого края земли. Ее язык был мягким и нежным, а ощущение его во рту походило на чудо.
