Томас Харрис - Черное воскресенье
— А им и не надо его опознавать. Вы дальше почитайте. Он был в Бейруте на следующий день после нашего рейда. Надо было захватить его вместе с другими, но мы не ожидали, что он тоже там. На щеке у него — шрам от пули. У ливанца на сухогрузе тоже был такой шрам. Фаузи сказал.
Фотография была сделана в каком-то кафе в Дамаске, при плохом освещении, и не отличалась четкостью.
— Если у вас есть негатив, мы можем ее подправить — на компьютере в НАСА, — сказал Корли. — Так же как они увеличивают снимки с «маринеров».[38] — Корли помолчал. — Кто-нибудь из госдепартамента разговаривал с вами?
— Нет.
— Но ваши-то ведь разговаривали?
— Корли, «наши» всегда со мной разговаривают.
— О том, чтобы вы работали только через нас. Вам должны были разъяснить, что вы будете помогать с разработкой, а действовать мы будем сами, точно?
— Точно. Уж будьте уверены, старина.
Корли подвез Кабакова с Мошевским к зданию консульства. Они подождали, пока машина не скрылась из вида, и отправились на такси к Рэчел.
— Корли же все равно знает, где мы живем, разве нет? — спросил Мошевский.
— Конечно. Просто я не хочу, чтобы этот сукин сын думал, что имеет право появляться там, когда ему заблагорассудится, — ответил Кабаков. Отвечая, он вовсе не думал ни о Корли, ни о квартире Рэчел. В мыслях у него был Фазиль, Фазиль, Фазиль.
На первом этаже у Ландера, в комнате для гостей, Мухаммад Фазиль лежал на кровати, тоже глубоко погруженный в свои мысли. У него было пристрастие к швейцарским шоколадным конфетам, и сейчас он поглощал их одну за другой. В полевой обстановке он довольствовался грубой солдатской пищей, но, оставаясь наедине с собой, он любил подержать шоколадку в пальцах, пока она не растает. Тогда он слизывал шоколад с пальцев, получая от этого невероятное удовольствие. Таких тайных пристрастий у Фазиля насчитывалось довольно много.
Внешне он производил впечатление человека горячего и эмоционального. Однако эмоции эти, распространявшиеся на довольно широкий круг явлений, не проникали в глубь его существа. На самом же деле он был человеком достаточно глубоким. И холодным. И в этой холодной глубине скрывались чувства слепые и дикие, они наталкивались одно на Другое и боролись друг с другом в ледяной, беспросветной тьме. Он знал о себе все. Узнал это довольно рано. И тогда же заставил соучеников узнать о себе побольше. И его оставили в покое. Рефлексы у Фазиля были — лучше не бывает. Он не знал ни жалости, ни страха. Зато злобы в нем было — хоть отбавляй. Фазиль являл собой живое свидетельство того, что физиогномика — лженаука. Он был, что называется, человеком приятной наружности: стройный, довольно красивый. И он был — чудовище.
Любопытно, что разгадывали его либо самые проницательные, либо самые примитивные из тех, кто имел с ним дело. Боевики восхищались им на расстоянии и восхваляли его храбрость в бою, не понимая, что его хладнокровие объясняется чем-то иным, а не мужеством. Но Фазиль не мог позволить себе тесно общаться с самыми невежественными из них, с теми, кто жевал баранину и поглощал чечевичную похлебку у костра. У этих мужчин, полных странных верований и предрассудков, инстинкты были обнажены, не обызвесткованы цивилизацией. Они очень скоро начинали испытывать неловкость в его присутствии и, как только приличия позволяли им это, отходили от него подальше. Если он собирается возглавить их в один прекрасный день, ему придется как-то решать эту проблему.
Вот и Абу Али. Этот малорослый умник, психолог, проделавший сложный и извилистый путь по лабиринтам собственной психики, тоже распознал Фазиля. Однажды, сидя в кафе за чашечкой кофе, Али описал Фазилю одно из своих самых ранних воспоминаний: ягненка, бродящего по дому. И спросил, что — из самого раннего детства — запомнилось ему. Фазиль ответил, что помнит, как мать убила цыпленка, сунув его головой в огонь. Только после, уже сказав это, Фазиль понял, что разговор их вовсе не был праздной болтовней. К счастью, Абу Али не мог повредить Фазилю в глазах Наджира, ведь Наджир и сам был человеком со странностями.
Гибель Наджира и Али оставила широкую брешь на самой верхушке «Черного сентября», и Фазиль намеревался эту брешь самолично заполнить. По этой причине он очень торопился вернуться в Ливан. В смертельной междоусобице, столь обычной для политических лидеров Движения, соперник мог значительно укрепить свои позиции за время отсутствия Фазиля. А Фазиль знал, что после мюнхенской бойни его престиж взлетел до небес. Ведь это его обнял сам полковник Каддафи, когда оставшиеся в живых боевики прибыли в Триполи и их приветствовали как героев. Фазилю, правда, показалось, что правитель Ливии с большим рвением обнимал тех, кто реально был в Мюнхене, чем самого Фазиля, который спланировал всю операцию. Тем не менее Каддафи явно был потрясен. И разве Каддафи не выделил «Аль-Фатаху» пять миллионов американских долларов в награду за мюнхенскую акцию? Это тоже было результатом его, Фазиля, усилий. Если дело с Суперкубком выгорит и если Фазиль сможет приписать этот успех себе, он станет самым знаменитым партизанским вожаком в мире, более известным даже, чем этот идеалист Че Гевара. Фазиль был убежден, что в таком случае он вполне может рассчитывать на поддержку Каддафи — и ливийской казны, — когда станет претендовать на руководство организацией «Черный сентябрь». Со временем он может даже сменить Ясира Арафата, лидера «Аль-Фатаха». Фазиль прекрасно знал, что все, кто пытался сменить Ясира Арафата, мертвы. Ему нужно выиграть какое-то время, чтобы подготовить себе прочную базу, потому что, как только он сделает рывок к власти, явятся арафатовы убийцы.
Ни одну из этих целей не удастся осуществить, если он подставится и погибнет в Новом Орлеане. Первоначально он и не намеревался принимать участие в самой акции, точно так же, как это было с мюнхенской. Он вовсе не трусил, просто его никогда не покидала мысль о том, кем он может стать, если сохранит жизнь. Не случись этого безобразия на «Летиции», он не уехал бы из Ливана.
Фазилю было совершенно ясно, что, если план будет осуществлен в теперешнем виде, ему вряд ли удастся уйти чистеньким из Нового Орлеана. Он должен обеспечить мускульную силу и огневое прикрытие в новоорлеанском аэропорту Лейкфрант, когда бомбу будут прикреплять к гондоле дирижабля. Невозможно привинчивать кожух к гондоле в каком-нибудь другом месте: наземная бригада техобслуживания и причальная мачта совершенно необходимы, так как корабль нужно держать в полной неподвижности, пока идет работа.
Ландер, конечно, мог бы на несколько секунд вкрутить механикам мозги, вроде того что этот кожух содержит какое-то необычное телевизионное оборудование, но такая лажа — ненадолго. Придется применить силу, и после того как «пузырь» поднимется в воздух, Фазиль останется один на открытом пространстве летного поля, может, даже посреди сужающегося кольца полицейских. Эта роль, считал он, гораздо ниже его возможностей. Выполнение подобной функции вполне можно было бы поручить Али Хассану, если бы тот не был убит на «Летиции». И уж точно эта работа не стоила того, чтобы он, Мухаммад Фазиль, рисковал из-за нее своей жизнью.
Если он не попадет в ловушку на летном поле, самым лучшим способом благополучно уйти был бы захват самолета и посадка в дружественной стране. Но аэропорт Лейкфрант, частный аэродром на берегу озера Понтчартрейн, не обслуживает дальних пассажирских рейсов. Можно было бы захватить частный самолет, способный долететь до Кубы, но этого делать нельзя. Бессмысленно рассчитывать, что Куба предоставит ему убежище. Кастро терпеть не может похитителей самолетов и по требованию возмущенных американцев вполне способен его, Фазиля, им выдать. Кроме того, в частном самолете у него не будет целой кучи заложников, да и сам самолет не обладает достаточной скоростью, чтобы соревноваться с американскими истребителями, которые с ревом бросятся за ним вдогонку с пяти — десяти береговых авиабаз.
Нет, он не испытывал страстного желания упасть в Мексиканский залив в клубах дыма, рвущихся из кабины пилота, и знать, что все кончено, когда воды залива ринутся навстречу, чтобы его поглотить. Это было бы просто глупо. Фазиль достаточно фанатичен, чтобы с радостной готовностью умереть ради Дела, если такая смерть могла бы удовлетворить его амбиции. Но умереть глупо — нет уж, это не для него.
Даже если ему удастся пробраться в Новоорлеанский международный аэропорт, вряд ли там найдется хоть один гражданский самолет, способный долететь в Ливию без дозаправки. Возможности же безопасной посадки для дозаправки предельно малы.
В «Доме войны» возмутятся. Как не возмущались со времен Перл-Харбора. Фазиль помнил слова японского адмирала после налета японцев на Перл-Харбор: «Боюсь, мы разбудили спящего великана, и теперь по нашей вине он преисполнен устрашающей решимости».
