Карин Альвтеген - Тень
Потушив сигарету в грязной пепельнице, он вернулся на прежнее место и протянул книгу Кристоферу. «Ветер шепчет твое имя». На обложке нарисован силуэт уходящей женщины.
Перевернув книгу, Кристофер прочитал аннотацию на обороте.
Джорж, мрачный мужчина средних лет, оставил надежду обрести большую любовь. Но после встречи с Соней им овладевает сильное чувство, и он вынужден изменить отношение к жизни. Однако Соню мучают воспоминания, которые медленно отравляют их существование…
С удивительной достоверностью Торгни Веннберг описывает, как гибнет мужчина, потерявший самую большую любовь своей жизни. Главные герои, Джорж и Соня, рассказывают нам о своих самых сокровенных переживаниях, заставляя задуматься об искусстве быть человеком.
— Возьми, если хочешь. Я знаю, чем там все кончилось.
Он попытался улыбнуться, поднес банку к губам, но, обнаружив, что она пустая, смял и бросил на пол, после чего взял ту, которую предлагал Кристоферу.
— Возможно, она покончила с собой. Когда ей становилось плохо, она угрожала, что сделает это.
Кристофер молчал.
Почему он такой, какой он есть? Унаследовал ли он от нее какие-нибудь черты?
Что повлияло на него?
Он уже был готов задать свои вопросы. Когда вдруг понял, что смертельно боится ответов.
Он сглотнул.
— Что с ней было не так?
Торгни пожал плечами.
— Черт его знает. Когда она чувствовала себя хорошо, то не хотела это обсуждать. А когда ей становилось плохо, она не понимала, что больна. Но ты должен знать — твоя мать была удивительной женщиной. Во время приступов она, конечно, собой не владела… Но обычно она была здорова. Пока она принимала лекарства, все было в порядке. Только иногда по ночам ее мучили кошмары. Я помню, как она кричала во сне, и я с трудом успокаивал ее. Убеждал, что все это ей только снится. Я мог успокаивать ее часами. — Вздохнув, Торгни закурил новую сигарету. — Думаю, больше всего она боялась, что ее бросят. Ей столько страшного пришлось пережить, и неудивительно, что в ней что-то сломалось. Собственное убогое детство кажется почти праздником в сравнении с ее опытом. Черт, даже думать об этом страшно.
— Расскажите.
И Кристофер услышал, что его мать была еврейкой. Она родилась в Польше в 1938 году, попала в концлагерь и потеряла всех родных. Ее мать застрелили, а отца перевели в другой лагерь, и там его следы затерялись. Сестра умерла у нее на глазах в лагере, и она осталась совсем одна.
Торгни рассказывал, Кристофер слушал и только через какое-то время осознал, что речь идет о его семье. Оказывается, он родом из Польши, а не из Швеции и всех его близких уничтожили. Чем больше он узнавал, тем растеряннее становился. В конце концов Кристофер попросил бумагу и ручку, чтобы все записать.
— Сам подумай, тебе шесть лет, и ты видишь, как твоей матери простреливают голову. А тот, кто стрелял, смеется. Он поспорил с другим солдатом, что попадет в глаз. И мать Халины стала случайной мишенью.
Бабушка. Это его бабушка. И мама, которой довелось такое пережить. Тут Кристоферу вспомнился Йозеф Шульц. Выступление Яна-Эрика Рагнерфельдта. Наверное, эта история задела в нем какие-то глубинные струны. Унаследованная память о пережитом злодеянии напомнила о себе.
— Кто-то говорил мне, что Халина вернулась в Польшу. Вполне возможно. Хотя родственников у нее там не осталось, но родом она все-таки оттуда. По-польски она говорила свободно, здесь ее ничто не держало. Увы.
Он сделал глоток пива.
— Она никогда не любила меня так, как я ее. Иначе она бы не ушла.
Веннберг замолчал и опустил глаза в пол.
— Она сразу отдалялась, когда я демонстрировал ей свои чувства. Как будто считала, что не имеет права радоваться. Мне даже казалось, что лучше всего она ко мне относится, когда я к ней равнодушен. Стоило мне ответить на ее любовь, она снова пряталась.
Кристофер слушал молча. Торгни прерывал речь задумчивыми паузами. И Кристофер вдруг подумал, что Торгни уже давно ни с кем не разговаривал. Он посмотрел на книгу, которую держал в руках. Женщина на обложке смотрела куда-то вдаль.
— И не думай, что твоя мать была слабоумной, потому что у нее были проблемы с нервами. Умнее ее я людей не встречал. Когда она была здорова, она… Она была… Эх, это не описать…
Торгни улыбнулся и огляделся, словно в поисках подходящих слов:
— Как же нам с ней было хорошо! Да, черт возьми, таких, как она, больше нет. Я знаю, я искал…
Замолчав, он погрузился в воспоминания.
В наступившем молчании Кристофер почувствовал бесконечную усталость, но понимал, что разговор еще не окончен. Нужно узнать больше. Хотя теперь он не понимал зачем.
— Вы сказали, что это нарисовал мой отец.
Кристофер кивнул в сторону картины, и Торгни фыркнул.
— Да, этот ублюдок. К счастью, он подох от перепоя раньше, чем я успел его убить.
— То есть он умер?
— Да, давно, и ты должен этому радоваться. Его звали Карл-Эверт Петерсон. Он был художник, но так сильно пил, что с ним никто не хотел иметь дела. Надравшись, он сходил с ума, начинал дебоширить и скандалить. Однажды, когда он был пьян, он сделал это.
— Что сделал?
— Изнасиловал ее.
Кристофер переменил позу, словно хотел стряхнуть с себя услышанное. Всё. Он больше ничего не хочет знать.
— Она работала натурщицей. Чтобы немного заработать. Она хотела стать писателем, но не смогла ничего издать.
Торгни внезапно замолчал, как будто сболтнул лишнее.
Кристофер почувствовал, как все рушится. Мечты о родном доме. Воображаемый мир, в котором жила надежда. Представления о том, как обрадуются родители, когда после отчаянных поисков обретут сына.
— Мы встретились, когда Халина была беременна. Она была в смятении, потому что не хотела… Да, лучше сказать все как есть. Это было изнасилование, а закон о разрешении абортов приняли только через несколько лет. Так что ты должен быть благодарен.
У Кристофера сильно закружилась голова.
— Но потом, когда ты родился, она была рада. Она стала хорошей матерью, правда. Только когда ей было плохо, она порой обращалась с тобой немного жестко.
Пытаясь встать, Кристофер ухватился за спинку стула.
— У нее наверняка был приступ, когда она оставила тебя в Скансене. Иначе она никогда бы этого не сделала.
С книгой в руках Кристофер вышел в прихожую.
— Кристофер!
Торгни продолжал сидеть в комнате на диване. Не отвечая, Кристофер взялся за ручку входной двери. Уличную обувь он так и не снимал.
— Ты позвонишь еще, Кристофер? Мы с тобой еще увидимся, да?
Кристофер вышел на площадку и закрыл за собой дверь. В ушах звенело. Рука, опершаяся на перила, дрожала, а ноги свело так, что он не мог сделать ни шага.
Все разрушено.
Его тайный мир, сверкавший, как далекий оазис, манивший благословенными обещаниями, растворялся и исчезал. Бесконечное ожидание. Потерянные секунды. Надежда, которая заставляла идти дальше. Как признаться себе, что все это время ждал напрасно? Его никогда не искали, он никому не был нужен. Откуда-то из глубины души поднималось горе, которое он всегда гнал прочь.
Отвоевывая свои позиции, горе обрушилось на него, подкосив ему ноги. Прислонившись к стене, Кристофер сполз на пол.
Он ничего не хочет знать!
Ему нужно только одно — вернуть надежду.
Надежду, необходимую для жизни. Веру, что однажды все разъяснится и наступит наконец благословенное примирение с прошлым.
* * *Когда в дверь позвонили, Аксель и Алиса все еще сидели в библиотеке. В доме уже давно пахло едой, Герда должна была вот-вот позвать на ужин. Они переглянулись, из прихожей донеслись шаги Герды. Аксель поднялся, но Алиса уже поняла, кто стоит у двери.
— Мне нужен Аксель Рагнерфельдт.
— Его нет дома.
— Он дома. Я видела его в окно.
Несколько секунд молчания.
— К сожалению, он занят.
— Скажите, что я хочу поговорить с ним. Это в его же интересах.
Алиса встала, прошипев:
— Ради бога, иди и помоги Герде.
Аксель торопливо вышел. Он с удивлением отметил, что очень боится. Даже в детстве он никогда так сильно не боялся.
Рагнерфельдт появился в прихожей как раз тогда, когда Герда снова попыталась закрыть дверь. Халина сопротивлялась, пытаясь проникнуть внутрь, но при виде Акселя растерялась и ослабила натиск.
— Я хочу поговорить с тобой.
Во взгляде Герды читалось отчаяние, и Аксель понял, как мучительно ей все происходящее. Быстрым кивком он отпустил ее, и она, поджав губы, ушла, не удостоив его взглядом.
Халина переступила через порог.
— Где твоя жена? Я хочу, чтобы она тоже присутствовала при нашем разговоре.
Покосившись через плечо, Рагнерфельдт увидел Алису, стоящую в другом конце коридора у дверей гостиной. Он снова повернулся к Халине, но не решался смотреть на нее. Всклокоченные грязные волосы. И взгляд такой же, как тогда у издательства. Он отдал бы все что угодно, только бы этого не видеть.
