Жан-Кристоф Гранже - Кайкен
— Сейчас пойдешь к прокурору.
— Почему не в суд?
— Дюкло не стал подавать жалобу. Везет тебе, парень. Зато уж в отчете он такого понапишет…
Оливье обхватил голову руками. У него отберут детей. Выгонят с работы… Придется…
— Наоко сообщили?
— Только не мы. Но ты не переживай: она обо всем узнает, адвокат позаботится. Я тут навел кое-какие справки. Сволочь, каких поискать, но со связями. В том числе в нашей конторе. Где она только такое говно подцепила?
Пассан нервно потер плечи. Поразительная осведомленность Дюкло находила свое объяснение. Возможно, Наоко и не продавала его с потрохами.
— А утром-то ты где шлялся?
— Нигде.
— Ты ходил к дому Гийара.
— Ничего подобного.
— Будет врать-то. Альбюи и Малансон засекли тебя на парковке прямо напротив.
Он предпочел оставить эту реплику без ответа.
— Что ты там нарыл? — продолжал допытываться Фифи.
Пассан не собирался рассказывать о своей позорно проваленной слежке. Молча сидел, вжавшись в стену и уставившись взглядом в пол. Но вот что ускользало от его понимания — почему Фифи задает эти вопросы. Очевидно, что-то произошло. Некое событие, связанное с его передвижениями — или с передвижениями Гийара.
— Что случилось? — в конце концов спросил Пассан.
На Фифи была широкая майка с изображением короля рэгги Питера Тоша, утопающего в дымных клубах анаши.
— Леви исчез.
— Как это?
— Не пришел сегодня утром на работу. Не отвечает на мобильник. И тачки его нигде нет.
Зная характер этого типа, можно было найти тысячу объяснений его отсутствия: отсыпается с перепою, отлеживается с намятыми кредиторами боками, нарочно прячется, готовя очередную махинацию, слинял за границу…
— Когда с ним связывались в последний раз?
— Вчера вечером. Он ходил к Гийару.
— Один?
— Больше чем один. Отослал ребят пропустить по рюмке, пока он будет беседовать с подозреваемым.
— И где все это было?
— У автосалона в Обервилье.
— Как долго отсутствовали парни?
— С полчаса. Потом Альбюи с Малансоном вернулись на пост, но Леви уже след простыл. С тех пор от него ни слуху ни духу.
— А Гийар?
— Спокойно пошел домой.
Гипотеза: Леви что-то нашел и решил припугнуть Гийара — или пошантажировать. Что закончилось для него плохо. Связано ли это с его полуденной гонкой через весь город? Пассан решительно тряхнул головой: вряд ли. Слишком напоминает дешевый детектив.
Тем не менее одно обстоятельство представлялось более или менее ясным. Если Леви захотел обвести вокруг пальца Гийара, значит он уже мертв.
— Ты подумал то же, что и я?
Оливье не ответил. Стены темницы угрожающе надвинулись на него со всех сторон.
Фифи забарабанил в дверь. Потом через плечо обернулся к Пассану:
— Пошли. И давай там с прокурором не лезь на рожон. Другого билета на выход тебе не дадут.
52
19:00. Наоко остановилась неподалеку от дома и стала поджидать Пассана. С детьми она предпочла не встречаться — слишком тяжело потом расставаться. Со своего наблюдательного поста она слышала их крики и смех, доносившиеся из ванной комнаты. Сердце наполнилось болью…
Она спряталась в том заветном уголке участка, который Пассан называл своим дзенским садом. С одной стороны его ограничивала высокая тенистая сосна тунбергия с растущими горизонтально ветками; с другой — клен, чья листва по осени краснела, приобретая цвет крови. Оливье посадил эти деревья, едва купив дом, даже до того, как в нем начали делать ремонт. Затем добавил две японские сосны — по одной в честь рождения Синдзи и Хироки — и, разумеется, вишню. В центре располагался оазис из серой гальки. Чуть дальше, справа, за несколькими валунами, было устроено озерцо размером чуть больше лужи; по его берегам росли камыши и папоротники и даже одна плакучая ива. Подойдя поближе, можно было заметить кувшинки — идеальный образ погруженности в покой. Сверху в озерцо спадал, до блеска омывая камешки, крохотный водопадик.
Наоко никогда не говорила Пассану, но, с точки зрения настоящего японца, его садик был устроен не совсем правильно. Во-первых, он ошибся, определяя направление по солнцу. Традиционно «каменное море» всегда располагают на северо-востоке, а здесь это было не так. Но гораздо более трогательным ей казалось то, что этот садик олицетворял самого Пассана: за кустарниками и папоротниками, за всеми этими «взлетающими камнями» она видела страсть и терпение человека, своими руками уложившего каждый булыжник, определившего место каждому клочку мха и трудившегося с упорством Почтальона Шеваля.[25]
Когда Наоко сообщили о катастрофе, которой закончилась встреча с психиатром, она немедленно примчалась к дому. Действовала не раздумывая. Пусть способность к состраданию и не входила в число главных черт ее характера, но на сей раз она понимала, что провинилась перед бывшим мужем. Она разговаривала с адвокатом, высказала ему свои подозрения, хотя сама в них не верила. А Рэн ухватился за них как за золотую жилу и разыграл эту партию, даже не посоветовавшись с ней.
Открылись ворота, пропуская Пассана и Фифи. Первый был в измятом костюме, второй — в наряде, похоже позаимствованном у помешанного на роке огородного пугала. Бледные, лохматые, оба выглядели так, словно шлялись неизвестно где ночь напролет, хотя вечер только наступал. За их спинами маячили церберы, явившиеся охранять дом. В каком мире она живет?
Панк приветственно махнул ей рукой и прошмыгнул в дом. Пассан подошел к жене. Он не улыбался и выглядел постаревшим лет на десять: щеки ввалились, лицо покрывала неопрятная трехдневная щетина.
— Ты что, за детьми? — настороженно спросил он.
Она чувствовала его с трудом сдерживаемую ярость. Но не только. Он казался таким измотанным и уязвимым, что сердце Наоко пронзила жалость.
— Вовсе нет. Это ведь твоя неделя, вот пусть твоей и остается.
— Твоя неделя! Иногда меня мучает вопрос, чего в тебе больше — гордыни, упрямства или приверженности правилам?
— Ты хочешь сказать, что я японка?
Он расхохотался — дурное настроение развеялось, как дым.
— Именно это я и хотел сказать, — согласился он, пригладив волосы. — Пройдемся?
— Жалко топтать твои тропинки.
— Да брось. Не до них сейчас.
Они нырнули под ветви азиатской черной сосны. Обоим показалось, что они попали в другое измерение. В вечерних сумерках все вокруг окрасилось в зеленоватые тона: это был рассеянный зеленый цвет, одновременно уютный и грустный, перемежаемый тысячью полутеней. Свет колыхался, как на дне аквариума. Наоко закрыла глаза и вдохнула влажный воздух. Это был уже не сад — она перенеслась в свое детство.
— Я пришла извиниться, — тихо проговорила она.
— Не похоже на тебя.
— Адвокат меня даже не предупредил. Он считает, что мы вышли на тропу войны.
— А этот психиатр? Он что, сам это все придумал?
Наоко медленно покачала головой. У нее не было сил спорить.
— Послушай. Я сваляла дурака. Наболтала чего не следовало. А адвокат уцепился за мои слова и подослал к тебе этого психиатра.
— Кто дал ему мои рецепты?
— Какие рецепты?
— Те, что мне выписывали, когда… когда я лечился от депрессии.
Лишь с опозданием она поняла, что Рэн и эксперт провели настоящее расследование. Они носом землю рыли — и нарыли немало.
— Я тут ни при чем. В то время мы с тобой даже не были вместе. Наверное, они обзвонили больницы, откуда мне знать? Говорю тебе, мой адвокат вышел на тропу войны.
— А ты?
Она остановилась на тоби-иси — плиточной дорожке, уложенной вровень с землей и служащей посетителю сада подобием путеводной нити. В воздухе пахло влагой, и эта сырость пронизывала Наоко насквозь. Она почувствовала себя частью сада — чем-то вроде кусочка мха.
— Я — нет. Мы же договорились о разводе. Зачем нам ссориться из-за деталей?
Она старалась говорить как можно мягче, но природная сухость голоса сводила ее потуги на нет, да и акцент не улучшал дела.
— Не я же предложил нанять двух адвокатов.
— Я думала, так будет проще.
— И вот результат.
— Еще не поздно все поменять.
— В каком смысле?
— Найдем другого адвоката. Одного на двоих. Забудем об этой экспертизе и прочих гадостях.
— Только зря деньги на ветер выбросили.
— Я оплачу его услуги сама.
Оба замолчали. Она протянула ему руку, но он не торопился ответить тем же: стоял, уставившись в какую-то видимую ему одному точку над поверхностью озерца, укрытого от чужих взглядов древесными стволами и зарослями тростника.
— Ну ладно, там видно будет, — наконец промолвил он и зашагал по тропинке.
Она поплелась за ним. Последние лучи солнца, вырвавшись из-за туч, пали на землю и заструились сквозь листву. В их неярком свете мох заиграл, словно покрылся крохотными серебряными пузырьками. Лишайники, обычно серо-зеленые, вдруг показались лиловыми. Давно уже она не наблюдала подобной красоты. А не такой уж плохой сад у него получился…
