Лесли Форбс - Лед Бомбея
КРИСТОФЕР МАРЛОУ, «ДОКТОР ФАУСТУС»[11]
Я повернулась к киномеханику:
– Вы не могли бы еще раз повторить сцену смерти?
– Вы хотите посмотреть саму сцену падения, мадам?
– Да, пожалуйста.
В прямоугольнике открытой двери – темная фигура, точнее, две. Дальняя фигура видна нечетко.
Одна из теней отходит назад в полосу света. Женщина спотыкается, поворачивается к нам, издает душераздирающий крик.
Быстрый переход к крупному плану: ее расширившиеся от ужаса глаза и рот. На какое-то мгновение лицо заполняет объектив, оно само становится объективом и спускается вниз на семь этажей, и мы видим лица прохожих. Затем камера вновь отдаляется в тот момент, когда девушка падает через балконные перила. Ее толстый шарф цепляется за балкон пятого этажа, и она снова издает вопль, за которым следует завершающий этап падения и тот самый кадр красного цвета.
– Критики все в один голос заявляли, что этот образ символизирует рост насилия в нашем обществе, – сказал ассистент, севший рядом со мной во время демонстрации последнего эпизода.
– Когда это было снято? – спросила я, представив свою сестру на месте женщины на экране.
Ассистент пролистал каталог до нужной страницы.
– А, вот. «Циклон». Снято через два года после смерти миссис Шармы. Остальная часть фильма к ее смерти не имеет никакого отношения, только этот кусочек. Это история женщины, узнающей о том, что она неизлечимо больна раком, и кончающей с собой в сезон дождей. Фильм получил второй приз на Венецианском кинофестивале.
– А я думала, «Циклон» – фильм Калеба Мистри.
– Один «Циклон» действительно начинал мистер Мистри много лет назад, но он так и не вышел в прокат. А «Циклон» мистера Шармы основан на исходном материале мистера Мистри.
– А почему все-таки версия Мистри не вышла в прокат?
Ассистент покачал головой.
– Фильм Мистри о самоубийстве женщины, утратившей веру в партию госпожи Ганди Индийский Национальный Конгресс и не пережившей смерти сына-идеалиста в полиции. Другими словами, он не вышел в прокат по политическим мотивам.
В зале зажегся свет. Техник показал на часы над экраном:
– Мы закрываемся, мадам. И вам тоже надо поторопиться домой. У облаков по краям появился красноватый оттенок. Верный признак приближающейся бури.
* * *Где провести черту между вымыслом и фактом? У меня возникает ощущение, что я пытаюсь предсказать уже прошедший циклон, проследить его направление по поваленным деревьям, разрушенным домам, которые он оставил за собой, но после урагана уже миновало так много времени, что следы его едва различимы.
Когда Пиддингтон, великий пророк бурь, писал свой шедевр, он с радостью принимал любой источник информации, каким бы незначительным он ни казался. Метеорологи и моряки всех стран мира делились с ним своими наблюдениями.
Два капитана из Бенгальского залива сообщают, что рыбацкие сети в момент приближения урагана поднимают из морских вод всю грязь. Еще один упоминает, что в преддверии циклона он наблюдал множество черепах, плывущих по волнам в состоянии практически полного оцепенения посреди абсолютно спокойного моря.
В судовых журналах многих капитанов отмечена «чудовищная тишина, в продолжение которой ртуть почти не видна в барометре», и последовательность особых звуков, предшествующих урагану и вновь возникающих уже после его окончания. «Жалобные», – характеризует эти звуки один из авторов заметок, а другой описывает их как «жуткий, глухой отдаленный грохот», завывание, то усиливающееся, то еле слышное, подобное тому, что раздается порой в старых зданиях зимними вечерами; этот загадочный вой во многих областях английского побережья именуется «зов моря».
Капитан Смит, захваченный ураганом в южной части Индийского океана, пишет, что звук напомнил ему пароходный свисток. Подслушав разговоры членов команды – малайцев, он добавляет: «Они называют его голосом дьявола».
«Акт IV, сцена I, – прочитала я в сценарных заметках Проспера. – Просперо внезапно начинает говорить, после чего под странный глухой и неясный шум Жнецы исчезают».
Одна из примет считается среди специалистов абсолютно точной, и о ней тоже пишет Пиддингтон: это цвет, который приобретает все вокруг перед приходом циклона. Некий мистер Бердетт, пассажир с «Экзетера», захваченного майским ураганом 1840 года, описывает свои переживания в калькуттском «Инглишмене»:
«Утром тридцатого числа день, казалось, начался на целый час раньше положенного, и все вокруг окрасилось в ярко-малиновый цвет. Паруса, людей, море и даже облака, всю атмосферу мало-помалу охватило пламя; море превратилось в океан кошенили, корабль и все, что находилось на борту, тоже окрасилось в этот же цвет, так, словно было залито кровью».
Первое мая оказался самым чудесным днем из всех, которые помнил мистер Бердетт. Второго мая корабль свободно, уверенно и спокойно мчался по волнам. Но в ночь на третье разразился ураган, продлившийся до утра четвертого. Он был такой силы, что судно вначале потеряло все свои мачты, а затем пошло ко дну. Большинство пассажиров погибло вместе с командой. Те же немногие, кому удалось спастись, на всю жизнь запомнили необычайные цвета того дня, что предшествовал урагану. «Огненно-красный» называли они его. Ярко-малиновый. Дымка на горизонте цвета кирпичной пыли. Цвета засохшей крови.
Мне начинает казаться, что я научилась предсказывать погоду.
11
Час до встречи с Рэмом я провела в «Рице», просматривая свои заметки, составляя список всех совпадений и ошибок за последнюю пару дней и расставляя знаки препинания в нужных местах. Я сопоставляла собственные данные с той информацией, которую мне в самом начале предоставил Рэм, замечая, что на результат сильное влияние оказывает мое желание из наблюдателя сделаться участником.
Конечно же, я ни в малейшей степени не доверяю ни моему очаровательному свояку, ни его дружку мистеру Энтони Анменну. Ну и что из того? Я ведь точно так же не доверяю лидерам большинства политических партий мира. И не верю им не потому, что считаю их убийцами. По крайней мере не всех из них.
Я ходила по замкнутому кругу, пытаясь придумать гипотезу, которая прояснила бы все собранные мною факты или по меньшей мере указала бы какое-нибудь одно направление, а не пятьдесят, – и тут зазвонил телефон.
– Для вас посылка, мадам, – сообщил служитель отеля, – из «Таймс».
В посылке оказались три фотокопии с фотографий, сделанных в момент смерти Майи. Банни сделала приписку:
«Сумела вытащить несколько снимков из нашего морга. Позвоните, если вам понадобятся копии лучшего качества».
Я ей тотчас же позвонила.
– Очень жаль, мадам, но она только что ушла, – сказала секретарша. – Что-нибудь передать?
– Передайте ей, пожалуйста, что Роз Бенгал хотела бы получить фотографии лучшего качества. Она поймет.
Я с досадой взглянула на мутные, размазанные копии. Правда так близко и все же недостижима.
* * *– Я обнаружил, что твой друг Роби обычно работает у Мистри в вечернюю смену, – сообщил Рэм. – От шести до полуночи. Дневная смена заканчивается в пять тридцать. Большинство бомбейских киностудий работает в две смены. А Мистри сейчас снимает в две смены, потому что торопится с завершением фильма. Он, конечно, собаку съел в кинопроизводстве и всегда работает с одним и тем же составом съемочной группы, но даже ему удается за всю смену отснять лишь полчаса полезного материала. Парень, который сидит у них на телефоне, сказал, что Роби, наверное, будет сегодня вечером на студии, хотя он и не очень в этом уверен, так как не знает точно, кто им сегодня потребуется: мелкие негодяи или бандиты-тяжеловесы.
– А как насчет ночного представления «Рамаяны» накануне гибели Сами?
Рэм достал блокнот из сумки.
– После того как ты позвонила мне от Проспера, я связался с несколькими религиозными группами и обнаружил, что представление было организовано большой благотворительной организацией, называющейся «Общество Тилака».
– Тилак... Он же был упомянут в плакате, который держал в руках мертвый Сами, – сказала я.
Рэм кивнул.
– Но не слишком радуйся. «Общество Тилака» занимается только организацией религиозных празднеств, восстановлением и ремонтом древних храмов и других исторических достопримечательностей. Я подыскал кое-какую информацию относительно старика Тилака. Когда англичане в 1894 году запретили многолюдные политические собрания, он заявил, что поклонение Ганеше на пляже Чоупатти – исключительно религиозное мероприятие, и сумел распространить свой политический призыв среди собравшегося народа, замаскировав его под драму с танцами. И все-таки я не могу представить себе, какое отношение это имеет к Сами.
