Джесси Келлерман - Беда
— Не признавайся в этом полиции, — сказал Белзер. — А то вряд ли дождешься помощи.
— Если есть способ уладить, не привлекая власти…
— Сынок. Что творится у тебя в голове? То ты звонишь мне и порешь чушь как безумный, то все не так уж скверно. Выбери что-нибудь одно.
Джона примолк.
— Я понимаю, что ты уже дошел до точки. Так скажи мне — хочешь, чтобы я принял меры? Да или нет?
— Да.
— Вот и хорошо. Я позвоню ей, поговорю на нашем, на юридическом. Она быстренько угомонится.
Джона покачал головой, но ответил:
— Разумеется.
— Либо это тебя тревожит, и мы это уладим. Либо все не так скверно. В любом случае разберемся. Через пару дней позвоню тебе. Повеселись на День благодарения, и всем привет передавай.
Среда, 24 ноября 2004
Психиатрическое отделение, третья неделя практики
Мать старательно притворялась, будто ее не огорчает его опоздание к празднику.
— Хорошо уж, что вообще приедешь, — твердила она. — Хотя ты обещал.
— Я сказал: постараюсь. У меня работа.
— Каким поездом ты поедешь?
— Десять двадцать три.
— Сегодня?
— Завтра утром. В десять двадцать три утра.
— Ох! — выдохнула мать в трубку.
— Ну перестань.
— Вздыхать не запрещено, — возмутилась она. — Придет день, и ты завздыхаешь, когда твои дети предпочтут задержаться на работе, лишь бы поменьше времени проводить с тобой.
— Мама!
— Порой я плачу по ночам, как подумаю о моем опустевшем гнезде. Плачу, рыдаю… От сырости в спальне скоро плесень заведется.
— Готовь мне утку по-пекински, и я буду приезжать чаще.
— Touché,[22] мой дивный сынок.
Джона тревожно улыбался. Сердце слишком колотится. Он глянул в окно у пожарной лестницы, загороженное поставленным на попа диваном. Клеенчатое дно дивана уставилось на него. Он подтащил туда же стулья, прикроватную тумбочку, напоследок придвинул обеденный стол и сверху навалил все свои учебники. Вот и защита — по крайней мере, психологическая.
— Приеду в одиннадцать. Ты меня встретишь?
— Кто-нибудь обязательно встретит, — сказала мать. — Не стану обещать, что это буду я. Я не даю слово, если не уверена, что смогу его сдержать.
23
Четверг, 25 ноября 2004
День благодарения
Он чуть было не опоздал на десять двадцать три. До трех часов ночи его будили кошмары, а потом накрыл с головой сон, и Джона спал беспробудно, ведь ему же не вставать на работу. На кнопку будильника он, не глядя, нажимал и пять, и шесть раз, покуда радио не объявило программу новостей — в девять тридцать шесть, — и Джона только и успел, что схватить рюкзак, бутылку вина и скатиться по ступенькам. Остановил такси, печально катившее по 14-й.
— Гранд-Сентрал.
— Дейка-день, — сказал водитель.
— Простите?
— Ехаете есть дейку.
— А, верно. А вы?
— Угуууу. — Таксист подмигнул в зеркало заднего вида, воткнул наушник и затрещал на креольском.
В вагоне едва набралась горстка людей, сидели через ряд, через два: крепкая девица в балахоне колледжа Барнард; дама в обтягивающих штанах — сумку змеиной кожи она сжимала так крепко, словно та пыталась уползти; юноша в макинтоше и «Тимберлендах» — тыкал большим пальцем в портативную видеоигру. По-видимому, хорошие дети сдержали данное родителям слово и укатили домой еще с вечера.
Контролер поздравил всех с праздником. Подойдя к Джоне, он прокомментировал: «Лично я предпочитаю кьянти, но вы не обязаны».
Виды Манхэттена сменились лунным ландшафтом Бронкса. Где-то там, за киосками с пончиками, цементным дерьмом, складами рапродажной мебели, незавершенными стройками, невосстановленными парками, живут Инигесы. Празднуют ли они День благодарения? Готовят ли индейку? Приклеивают ли к внутренней стороне оконного стекла бумажных пилигримов? Читают молитву, обходят вокруг стола, благодаря Бога за прожитый год, за двенадцать месяцев, в которые Господь осыпал их своими благодеяниями, втайне проклиная его, забравшего у них Рэймонда? Молятся ли они о том, чтобы Джона Стэм, студент-медик, убийца-супергерой, шероховатая фотография в газете, погиб страшной смертью? Знают ли они, что он едет в этом поезде? Поют ли в сию минуту заклинание: Пусть сойдет с рельсов, пусть навернется? Роняют ли они слезы в фаршированную индейку, выпив на бутылку пива больше обычного?
Вялый от пересыпа, мрачный, Джона достал плейер и наушники, включил Dire Straits.
Из соседнего вагона перешел высокий, ухоженный мужчина в пригнанном по фигуре сером костюме, с плеч его свисал серый плащ. Из криво застегнутого кейса змеей выползал розовый галстук. Его зять Эрих. Рухнул на свободное место через проход от Джоны и, едва приземлившись, уснул.
— Эй!
Эрих приоткрыл один глаз.
— О, привет, — сказал он. Похоже, прикинул, обязан ли он проявить дружеское расположение. Перебрался на сиденье ближе. — Я тебя не заметил.
— Спи, раз сморило.
— Нет, нельзя. Дома посплю. — Эрих не любитель расходовать дыхание на пустую болтовню. Жестом он охватил полвагона, словно восхищаясь царским дворцом: — Мы с тобой едем одним поездом.
— Точно.
Когда они в последний раз оставались наедине? Должно быть, Джона тогда еще учился на подготовительном факультете, это было вскоре после помолвки, Кейт отправила своих мужчин выпить вместе. Те посиделки с Эрихом вспоминаются как одни из самых неприятных в его жизни, а ведь после было два года общения с Джорджем Рихтером.
Тогда они быстренько сравнили американский футбол с немецким. Эрих дважды переспросил, имеется ли у Джоны в наличии смокинг или придется брать напрокат. Джона боролся с желанием вытереть клочок пены, повисшей у Эриха на козлиной бородке.
Допивая последний глоток, Эрих как бы между прочим сказал: У нас появилась вакансия. Для новичка, но с возможностью продвинуться. Его узкий рот показался Джоне амбразурой, когда Эрих улыбнулся. Будешь работать у меня под боком. Славно.
Да, мысль, отозвался Джона.
Ясное дело, Кейт подсуропила. Джоне финансовая работа не требовалась, да Эрих и не собирался его приглашать, но ради Кейт они сидели в пабе и всерьез обсуждали эту идею, ободряюще друг другу кивали — два атеиста идут на мессу.
Вообще-то, сказал он Эриху, я поступаю на медицинский.
О? Не знал, что ты учишь химию с анатомией.
Пока что идут общие курсы.
В Европе человек выбирает профессию гораздо раньше, сказал Эрих.
Хорошо, что я родился не в Европе.
После рождения Гретхен Эрих уже не пытался завязать с шурином дружбу. Не было нужды: он утвердился в новой семье. Закрепилось его семя — закрепился он сам.
Эрих размотал шарф и помахал им в окно.
— В Германии мне нравилось ездить на поезде. Чистые, удобные вагоны. В школе мы ездили по окрестностям Берлина и дальше, осматривали замки в Баварии. Однажды я забыл в поезде радиоприемник, а через два дня, на обратном пути, проезжал через ту же станцию — и на кассе меня дожидался мой транзистор.
— Ух ты.
— Американские поезда совсем иной породы. Мне приходится ездить каждый день, никакого удовольствия. По утрам бреду из вагона в вагон, ищу, где не воняет так, словно кто-то обоссал все сиденья. — Эрих аккуратно сложил шарф на коленях. — Твоя мать рассчитывала, что ты приедешь еще с вечера.
Твоя мать, твой отец — он никогда не скажет просто «мама» или «папа». Мол, глупо разыгрывать из себя сына, когда они ему вовсе не родители. Кейт злится, аж в глазах у нее темнеет. Поначалу и Джона обижался, но теперь встал на точку зрения Эриха: в отношениях все же нужно соблюдать небольшую дистанцию.
— Работа, — пояснил он.
— А! — На том тема исчерпана. Джона хотел уж снова нацепить наушники, но тут Эрих ткнул пальцем в вино и спросил: — Можно посмотреть?
Джона передал ему бутылку.
— Тут написано, — прочитал Эрих, — что этот сорт хорошо сочетается с птицей и фруктами. — За пять лет брака он избавился от бородки, и стало видно, как широка его улыбка. — Отличный выбор.
— Я старался.
— Я никогда, наверное, не привыкну к вашему Благодарению. В Германии есть похожий праздник, но ничего похожего на тот размах, с каким готовится ваша мать.
— Да и в Америке мало кто придает этому такое значение.
— Бабушка с дедушкой водили меня в церковь на праздник урожая, Erntedankfest. С тех пор я давно уже не был.
— В церкви?
— Мы с Кейт считаем, что Гретхен должна вырасти и сама определиться с верой.
— Уверен, когда вырастет, она это оценит.
