Микаэль Крефельд - Пропавший
С этими словами врач скрылся за дверью.
Хауссер закрыл глаза. Надо разыскать Мюллера. Чтобы тот арестовал Мидаса. Отправить его сразу в ящик. Немедленно найти телефон. Главное – сосредоточиться. Делать все постепенно, шаг за шагом. Надо подняться с кровати. Когда встану, то смогу и одеться. А одевшись, можно дойти до поста, на котором дежурит сестра и воспользоваться ее телефоном.
На то, чтобы одеться, у Хауссера ушло полтора часа. Он не стал снимать больничную рубашку. Несмотря на большую дозу морфина, тело было еще в шоковом состоянии, Хауссера трясло как в лихорадке.
– Позвоните… по этому номеру… в службу безопасности.
Молодая сестричка за барьером испуганно подняла на него глаза. Он сунул ей через стол записку и служебное удостоверение; заглянув в него, она обомлела. Она торопливо сняла трубку и набрала номер:
– Там… там не отвечают.
– Это номер службы безопасности… Кто-нибудь обязательно снимет трубку… Попробуйте еще раз.
Сестра снова набрала номер, и опять безуспешно.
– Туда сейчас названивает полгорода, это из-за демонстрации. Наверное, поэтому. Помочь вам дойти до палаты?
– Вызовите мне такси!
Под возмущенные протесты врачей травматологического отделения Хауссер в конце концов добился, чтобы его выписали и переправили в заказанное такси, – старенькая «Волга-24» уже стояла у подъезда.
По пути в центр шофер то и дело поглядывал в зеркало заднего вида, словно проверяя, жив ли там еще странный пассажир. По мере приближения к Александерплац движение все замедлялось и под конец совсем заглохло в пробке. Хауссер выглянул в боковое окно. Вся мостовая кишела народом, люди ходили среди машин.
– Что происходит? – спросил Хауссер.
– Демонстрация. Все идут на Александерплац. Прямо светопреставление! Говорят, вышло миллион человек, а народу все прибывает. Там собралось все партийное руководство. Наверное, пытаются как-то пережить бурю.
– Пускай их пытаются…
Голова болела все сильнее, а сквозь головную боль слышались звуки расстроенного рояля и голос Лу Рида, монотонно выводящий «Perfect Day»[28]. Хауссер не мог бы сказать, откуда доносится песня: звучит ли она из радио или рождается у него в голове.
Под вечер они наконец подъехали к главному подъезду управления. Чугунная решетка ворот была закрыта, а за ней стояло четверо караульных с автоматами наперевес. Таксист помог Хауссеру выбраться из машины, у ворот он предъявил дежурному свое удостоверение, его впустили. На машине его подвезли к корпусу семь и проводили на второй этаж. Переступив порог, Хауссер тотчас же услышал шипящий шорох работающей машины для уничтожения документов. Группа сотрудников еле успевала загружать в четыре машины пачки бумаг. Вокруг громоздились горы бумажного конфетти. Словно наступил Судный день. Дотащившись до кабинета Штрауса, Хауссер постучал в дверь, прежде чем войти.
В кабинете его встретил Мюллер. Он вытаскивал документы из архивного шкафа и грузил их на тележку. Штрауса не было видно на месте.
– Что с вами случилось? С вами все в порядке? – спросил Мюллер.
– Сам видишь, что нет. Что ты делаешь в кабинете Штрауса?
– Подчищаю. Нам велено скрыться и не высовываться – таков приказ из Дома номер один.
– Из-за каких-то там демонстрантов в центре города?
– Демонстранты дело десятое. Главное, что там все руководство. Включая самого Вольфа[29]. Я видел его по телевизору, он говорил об открытости и свободе собраний. – Мюллер не мог удержаться от усмешки.
Хауссер прислонился к стене:
– Маркус Вольф? Сам Маркус?
Мюллер кивнул.
Хауссер сел на диван:
– И Штраус там?
– Штраус ушел в отпуск. В бессрочный.
– Он арестован?
Мюллер засмеялся:
– Нет. Бежал в Венгрию, ну а оттуда, думаю, еще подальше. Кстати, вместе со Шрёдером и какими-то танцовщицами. Жену и детей этот старый козел бросил здесь. Коньячного драже? – Он взял со стола вазочку и протянул Хауссеру.
Хауссер мотнул головой и тут же его резанула боль.
– Надо арестовать Мидаса. Это его рук дело, – сказал он, указывая на себя.
– Мне казалось, вы хотите, чтобы он бежал из страны.
– Правильно, хотел. Но похоже, время упущено. Сейчас я уже больше не могу откладывать, пора поместить его в Хоэншёнхаузен.
– К сожалению, аресты приостановлены. Такая директива поступила из Дома номер один.
– Что это, черт возьми, значит? Я хочу, чтобы он сегодня же ночью был в ящике.
Мюллер молча опустил глаза.
– Мюллер! Ты понял, что я сказал?
– Да. Но это невозможно. Я съездил с кузнецом в Хоэншёнхаузен, и мы разобрали ящик.
– Что вы сделали?
– Затем он разрезал двери и вывез их на свалку.
– Ты велел кузнецу разломать мой ящик?
– Он мастер своего дела. Так что – да. Мы не можем оставлять после себя улики, Хауссер. Тем более такие. В ближайшие дни нас сметут. – Мюллер кивнул на окно, как будто ждал этого в буквальном смысле. – А к тому времени я не хочу, чтобы меня застали здесь. – Он осторожно улыбнулся Хауссеру, но тот был погружен в собственные мрачные мысли. – Я знаю, где вы держите абсент. Хотите, принесу?
– Да, Мюллер, спасибо.
В голове снова заиграл рояль и запел Лу Рид.
Спустя несколько минут Хауссер уже пригубил бокал с абсентом. Из уголка рта у него текла струйка крови; попав в прозрачную жидкость, она заклубилась там пурпурным облаком. Кто-то за все это поплатится!
51
Кристиансхавн, апрель 2014 года
– Ты проснулся? – послышался чей-то голосок.
Томас открыл глаза. Вверху смутно различил лицо. Он не был уверен, вправду ли он проснулся, или это сон. Под лицом показалась рука и постучала в грязное стекло иллюминатора над кроватью. Только тут до него дошло, что это Луиза смотрит на него с палубы, заглядывая в каюту.
– С добрым утром! – сказала она. – А я принесла тебе кофе.
В окошке показалось донышко кофейного стаканчика и мешочек с выпечкой.
Томас кивнул и поднялся с подушки:
– Дай мне две минуты, и я выйду к тебе.
Он встал с кровати и вошел в тесную ванную комнату, где за шестьдесят секунд совершил утренний туалет, включая чистку зубов. Плеснул водой в лицо и на голову, чтобы уложить растрепавшиеся волосы, и переменил майку. Брюки для джоггинга, в которых спал, переодевать не стал – придется ей потерпеть его в таком виде.
Томас вышел на палубу к Луизе. Сидя на пластиковом стуле, она скармливала Мёффе круассан. Пес явно признал ее своим лучшим другом.
– С добрым утром! – повторила она с улыбкой.
– А разве ночь уже кончилась? – спросил он, садясь на стул напротив.
– Половина девятого, – сообщила Луиза, протягивая ему пластиковый стаканчик с кофе.
– Что привело тебя сюда в такую рань?
– Я ехала в архитектурную школу и решила, почему бы не завезти тебе горячего кофе в знак благодарности за оказанную помощь.
– Мне кажется, за это ты меня уже отблагодарила.
Они обменялись улыбками.
Томас взял из мешочка круассан. Сняв крышку со стакана, он окунул круассан в горячий кофе латте.
– Что с твоим лицом? Подрался? – с озабоченным видом спросила Луиза.
– Наткнулся на шкаф.
– На шкаф? Каким образом?
– Это долго и скучно рассказывать, – сказал он, надкусив круассан. – Ты написала брату?
Она кивнула и опустила глаза:
– И не один раз, но не получила ответа.
– Может быть, он просто хочет, чтобы его оставили в покое – с этой Берлинкой.
– Поэтому я и ей тоже написала.
– Да ну? – Томас уважительно кивнул. – И она ответила?
Луиза покачала головой:
– Нет.
– Может быть, стоит повторить попытку.
– Я писала ей четыре раза. – Луиза тяжело вздохнула, затем продолжила: – В каждом письме я просила ее сообщить мне, когда она в последний раз обменивалась письмами с Могенсом. Не виделась ли она с ним с тех пор. В последнем электронном сообщении я просила ее передать Могенсу, если он там, у нее, чтобы он мне написал. Но это сообщение не было доставлено.
– Почему?
– Потому что аккаунт внезапно закрыли.
Томас пожал плечами:
– Мало ли почему это могло случиться.
– Знаю. Но складывается впечатление, что она намеренно хочет скрыть свое знакомство с Могенсом. Ведь если он уехал к ней, то она последняя, кто его видел.
Томас доел круассан.
– Почему ты не хочешь пойти в полицию и рассказать им все это? Они могли бы направить обращение в немецкую полицию или проверить, кому принадлежит этот электронный адрес.
Луиза смяла картонный стаканчик.
– Я не могу вмешивать в это полицию. Я только хочу убедиться, что у Могенса все хорошо. Поэтому я постаралась узнать имя этой женщины и выяснила, что во всем Берлине есть только три жительницы с этим именем.
– С каким именем? Берлинка? – улыбнулся Томас.
– Нет. В электронном адресе, которым она пользовалась, стояла фамилия Шуман, за которой следовал номер. В другом электронном сообщении, посланном Могенсу, она говорит, что ее зовут Ренатой. Прозвище Берлинка дал ей сам Могенс, и тогда она стала подписываться этим ником.
