Эндрю Пайпер - Проклятые
Прибыл мой второй заказ. Я бы мог еще посидеть за столиком, однако уже объявили посадку и пора было идти в зону регистрации. Но я посчитал, что потребуется не более минуты, чтобы все-таки организовать себе такси. Я достал телефон и начал искать соответствующие службы, как вдруг он завибрировал у меня в руке.
Не входящий вызов и не текстовое сообщение. То самое приложение «домашний сторож», которое я скачал перед отъездом. На экране выплыло крупным планом изображение холла в моем доме.
Сначала показалось, что это просто какой-то сбой программы. Смотреть было не на что, потому что ничего и не было. Ничего тревожного, о чем стоило бы меня предупреждать.
Я уже собирался отключить приложение, как вдруг увидел, что дверь в холле начинает открываться.
Узкая лента ночной тьмы у края дверного полотна медленно расширялась, дюйм за дюймом.
А телефон отчаянно посылал сигнал тревоги:
Несанкционированное проникновение… Несанкционированное проникновение… Проникновение…
В комнату вошла Эш. В той же самой униформе волонтера, в которой я ее видел в больнице, когда у меня прихватило сердце. Она посмотрела прямо на видеокамеру. Прямо на меня.
И помахала рукой…
Глава 33
Бегом спускаясь вниз, в зал терминала, я раз за разом пытался дозвониться до Уиллы. Отправил ей две эсэмэски, дал согласие на вызов 911, в соответствии с которым приложение должно было сообщить, что в дом забрались неизвестные, и в промежутках отбил Уилле еще три текстовых сообщения:
«УХОДИТЕ! НЕМЕДЛЕННО!!!»
«ОНА В ДОМЕ!»
«Я не шучу!»
Потом объявили о вылете моего рейса, двери терминала закрылись, по громкой связи объявили, что ожидают на борту последнего пассажира, мистера Орчарда… Мистера Дэниэля Орчарда. Я решил оставаться там, где находился, и попытаться сделать что-нибудь отсюда, прежде чем лишусь связи в небе. Однако я знал: единственное, что можно сделать, – это попытаться самому остановить Эш. Но я не мог ничего предпринять отсюда, из Детройта, поэтому все-таки бросился к дверям и затем в самолет. Когда я усаживался на свое место, спину мне прожигали возмущенные взгляды пассажиров.
Эти час сорок восемь гула турбин в ночи между Детройтом и Бостоном стали самыми мучительными в моей жизни. Впрочем, то же можно было сказать и о детстве, проведенном с Эш, и о самой преисподней.
Мое сердце тоже не забывало подбрасывать мне новые болевые ощущения, всем своим весом толкаясь в грудную клетку. Я изо всех сил старался сдержать стоны, но не раз думал, что все-таки проиграю этот поединок с нервами. Я с трудом подавлял отчаянное желание начать стучать по креслу впереди меня или оторвать в ярости от потолка кислородную маску. Меня останавливало только то, что в этом случае нам придется совершить посадку где-нибудь в Буффало или Олбани, а меня выведут из самолета в смирительной рубашке. Требовалось сохранять спокойствие, пока не доберусь до места. И там следует быть готовым – вот только к чему? Прежде всего, надо изменить правила игры. Пора прекращать размышлять над вопросом, чего хочет Эш. Словом, спокойно сидеть в кресле самолета мне помогали только эти мысли. И еще я постоянно перебирал в голове варианты, как заставить ее в кои-то веки хоть что-то почувствовать.
Едва самолет приземлился, я вновь стал терзать телефон. Хотел отправить повторяющиеся текстовые и голосовые сообщения, но затем отказался от всего этого и вновь принялся вызывать ее, пока к самолету не подали трап.
Я позвонил около двенадцати раз, прежде чем она все же ответила. Хриплым голосом. На заднем фоне послышался звук электрического звонка: приглушенная атмосфера какого-то учреждения.
– О, Дэнни! О, боже! Это… О, мой бог…
– Детка, успокойся, ладно?
– Черт возьми! Этого не могло случиться…
– Просто скажи мне, где ты.
– В больнице.
– Эдди?!
– Он прекрасно себя чувствовал. Все было замечательно. Никто не мог поверить, как быстро он поправляется. Когда сказали, что он может отправляться домой, видел бы ты, как он был счастлив! А потом я поднялась к нему в палату, чтобы принести чего-нибудь поесть, а он…
– Что?
– Он покинул нас, Дэнни!
Дикий вой. Это единственное словосочетание, которым можно назвать звук, который я издал. Громкий, короткий и тут же стихший, потому что я изо всех сил вцепился зубами себе в руку.
Стюардесса открыла дверь самолета, и пассажиры потянулись к своим сумкам в багажном отделении над головами.
– Уилла, – позвал я, когда, наконец, смог говорить членораздельно. – Как он нас покинул?
– Он ни на что не реагирует. Словно спит… Но он не спит. Я пыталась его разбудить! Пыталась! Но не смогла!
– Кома. Он в коме?
– Они не говорят это слово. Но да – похоже на то.
Пассажиры столпились у выхода, многие бросали на меня любопытные взгляды. Они были рады, что уходят, оставляя странного чудака во втором ряду кресел наедине с его проблемами.
– Я прочитала сообщения, которые ты посылал, – сказала Уилла.
– Слишком поздно… Извини.
– Как ты узнал, что это она?
– Охранная сигнализация и камера наблюдения. Я видел, как она вошла в наш дом.
– Это она сделала с моим сыном?
– Да.
– Но ты же сказал, что все будет хорошо. Ты считал, что все закончилось.
– Я так думал. Должно быть, я ошибся. А может, и нет, но, похоже, это не имеет значения.
– Если это сделала она, что удержит ее от того, чтобы вернуться? Что ее остановит, если она захочет забрать Эдди? Если она забралась в дом, значит, она может прийти и в больницу, верно?
Полосатый халатик волонтера. Эш показывала мне, куда она собирается направиться после визита в мой дом.
– Я приеду быстро, как только смогу, – только и сказал я.
– Дэнни, что же мы будем делать?
Самолет опустел, в нем оставался только я. Стюардесса бросила на меня взгляд, в котором читалось, что ей до смерти надоели сумасшедшие, которых приходится выковыривать в конце полета из салона, словно сардины из консервной банки.
Но я направился к выходу сам. Затем торопливо бросился к терминалу, расталкивая окружающих, пробился к вывеске «НАЗЕМНЫЙ ТРАНСПОРТ». Новый приступ боли в груди не позволил мне ответить на вопрос Уиллы. Хотя, пожалуй, мне нечего было сейчас ей сказать.
Думают, что при сердечном приступе больше всего болит там, где находится сердце. На самом деле боль может присутствовать везде: в ногах, в затылке, в глазных впадинах.
У меня, например, болело все тело, пока такси неслось через туннель Каллахан и пересекало восточные районы Бостона, направляясь в центр города. Мы неслись по шоссе, и светящиеся полосы сливались в одну.
Это была сумасшедшая гонка по ночному городу. Водитель не сбавлял скорость, петляя по улицам, рассчитанным только на движение конных экипажей, и не обращая внимания на красный свет светофоров, поскольку твердо рассчитывал на обещанные ему сверх счетчика сто баксов, если мы быстро доедем.
Я был уже близко. Когда появились огни больницы, боль снова, словно крыса, принялась точить меня.
– Ну, как? – спросил меня довольный таксист, подъезжая к самому входу в больницу. Он говорил с сильным акцентом, характерным для выходцев из Дорчестера.
Я отдал ему все, что у меня оставалось.
Уилла не прикоснулась ко мне.
Я не ожидал объятий, или поцелуя, или чего-то подобного – не знаю вообще, чего я ждал. Но она отшатнулась от меня так, словно я был разносчиком какой-то болезни. И это ее инстинктивное движение заставило меня тоже отступить на шаг. Понятно, что не требовалось никакого зеркала, чтобы догадаться, какое впечатление мог на нее произвести мой внешний вид: грязный, с остекленевшим взглядом, ясно выражающим лихорадочное желание застать умирающего больного. Я был проклят в ее глазах.
Мы остановились в больничном коридоре у входа в палату Эдди и на мгновение задержались, чтобы прийти в себя. Не любовники, не муж и жена, но взрослые люди, оказавшиеся в сложном положении. Требовалось хотя бы немного взять себя в руки, чтобы стало возможно разговаривать. Уилла сказала, что диагноз насчет комы подтвердился, доктора недоумевают, как это произошло, один даже сказал, что все случилось так, словно «кто-то забрался в него и просто выключил, как выключают свет». Я рассказал ей о тех фактах, которые обнаружил в Детройте, и как я ошибся, полагая, что, узнав правду, Эш остановится. Я ошибался, думая, что ей прежде всего нужна истина.
Мы стояли и смотрели друг на друга. Я думал о том, что не могу найти слов, чтобы сказать, как мне жаль, что все так вышло. А Уилла, по-моему, изо всех сил сдерживалась, чтобы не надавать мне по лицу.
– Можно мне увидеть его? – спросил я наконец. Попросил разрешения. В этих четырех словах прозвучала моя мечта о том, что я его отец, ну, или почти отец.
