Монс Каллентофт - Зимняя жертва
«Бордо», — думает Малин. Именно так, должно быть, сама Карин обозначает этот цвет.
Карин качает головой, приближаясь к Малин, которая топчется у входа в мастерскую.
— Насколько мы можем судить, здесь кровь исключительно животных, но потребуется не один день, чтобы обследовать каждый квадратный сантиметр помещения. Если хочешь знать мое мнение, здесь они забивали животных.
— Давно?
— В последний раз несколько дней назад.
— На многих из них сейчас охота закрыта.
— Это я определить не могу, — говорит Карин.
— Однако это не мешает кое-кому охотиться круглый год, — продолжает Малин.
— Браконьерство?
Карин морщит лоб, словно ей неприятна сама мысль о том, что можно бродить по лесу в тридцатиградусный мороз с винтовкой за плечами.
— Вполне возможно, — отвечает Малин. — Ведь это деньги. Когда я жила в Стокгольме, то часто спрашивала себя, откуда в магазинах свежая лосятина круглый год.
Карин направляет взгляд в сторону гаража.
— Похоже, то же самое и с машиной. Насколько можно судить сейчас.
— Кровь животных?
— Да.
— Спасибо, Карин, — говорит Малин, улыбаясь сама не зная чему.
Карин смущена.
Она поправляет шапку так, что показываются мочки ушей, в каждой из которых мерцает по маленькой сережке с тремя бриллиантами.
— С каких это пор, — спрашивает она, — мы стали благодарить друг друга за выполнение служебных обязанностей?
На полу магазина при бензоколонке выстроились черные мешки для мусора, наполненные оружием. «Это не обычный магазин, — думает Малин, — с горячей колбасой и хот-догами, а просто центр бензоколонки». Несколько обязательных плиток шоколада да гудящий в углу ржавый холодильник для напитков, остальное — моторные масла, запчасти, автомобильные аксессуары.
Янне бы здесь понравилось.
Винтовки из Хюскварны.
Гравюры с изображениями косуль и лосей, мужчин, пробирающихся сквозь лесную чащу, цветов.
Охотничьи ружья «смит-и-вессон».
Пистолеты «люгер», кольт и «ЗИГ-Зауэр Р-225» — штатное оружие полиции.
Ни маузеров, ни пневматических ружей. Насколько может судить Малин, здесь нет оружия, из которого могло быть прострелено окно Бенгта Андерссона.
В домах нашлись только охотничьи дробовики и ружья. Может, у братьев есть тайник в другом месте? Или же, несмотря на весь этот арсенал, они не имеют никакого отношения к выстрелу в окно, как и утверждают?
Самое интересное: два армейских автомата «Карл-Густав М/45» и ручная граната. «Похожа на яблоко, — замечает про себя Малин, — на неправильной формы яблоко нездорового зеленого цвета».
— Слово даю, что эти пистолеты и граната с оружейного склада в Кварне, который был ограблен пять лет назад, — говорит Бёрье. — Тогда было украдено десять таких пистолетов и ящик гранат. Черт меня возьми, если это не оттуда.
Он кашляет, бродит взад-вперед по комнате.
— Со всем этим они могли бы начать войну, — говорит Зак.
— А может, уже начали, — отвечает Бёрье, — когда повесили Бенгта Андерссона на дереве.
Якоб и Элиас Мюрвалли сидят по обе стороны от своей матери за кухонным столом в ее доме. На заднем плане — выдвинутые ящики, на тряпичном ковре на полу груды фарфоровой посуды.
Братья напряжены, словно в ожидании приказа, который надо будет выполнить любой ценой. «Совсем как на войне, — думает Малин, вспоминая слова Бёрье, — готовые вот-вот подняться из окопа и ринуться на врага».
Ракель Мюрвалль, почтенная матрона, сидит между ними: нижняя челюсть слегка выдвинута, голова откинута.
— Вы, Малин и Зак, берите этих, — сказал Свен Шёман. — Надавите на них, припугните.
Полицейские в форме ждут за дверью, в гостиной — на всякий случай.
Зак и Малин сидят напротив этой троицы. Все давно расписано, ход допроса — рутина. Все старо как мир: есть зло и есть добро. У Зака глаза волка, почуявшего запах крови посреди замерзшей равнины.
— Хоть самого черта.
— О’кей. А ты выдержишь?
— Рядом с тобой я спокойна, как слон.
Малин нагибается через стол, смотрит сначала на Якоба, потом на Элиаса и их мать.
— Вы нажили себе кучу неприятностей.
На лицах никакой реакции. Все трое глубоко и ровно дышат, как будто их сердца и легкие работают в одном ритме.
— По пять лет каждому. Как минимум, — продолжает Зак. — Кража со взломом, незаконное хранение оружия, браконьерство, а если мы найдем человеческую кровь, речь будет идти об убийстве.
— Кража? Какая кража? — недоумевает Элиас Мюрвалль.
— Тсс… Ни слова больше, — шипит их мать.
— Или вы думаете, мы не можем взять вас за армейские пистолеты?
— Никогда, — шепчет Элиас. — Никогда.
Малин видит, как что-то в голосе Элиаса Мюрвалля выводит Зака из себя. Такое бывало и раньше — когда он, словно выдернув из себя предохранители, вдруг превращается в сгусток энергии, клубок мускулов и адреналина. Единым движением он огибает стол, хватает Элиаса Мюрвалля за шею и давит, прижимая его голову к деревянной столешнице так сильно, что у того белеют щеки.
— Проклятый индеец, — шепчет Зак. — Я повыдергиваю перья из твоей задницы и запихаю их тебе в глотку.
— Тихо, Якоб, — говорит мать. — Тихо.
— Это вы убили его, черт, вы сделали это? Там, в мастерской? Как паршивую собаку. А потом вывесили на дереве на всеобщее обозрение, чтобы вся проклятая равнина знала, как тягаться с Мюрваллями. Вы сделали это?
— Пусти, — шипит Элиас Мюрвалль, а Зак давит все сильнее. — Пусти меня, — скулит тот, и Зак убирает руку.
«Железная хватка, — думает Малин. — Ты и один бы справился с братьями, если бы потребовалось».
— Я понимаю, — спокойно говорит Малин, когда Зак возвращается на место, — вы не могли избавиться от мысли, что это Бенгт изнасиловал вашу сестру, и захотели отомстить ему так, чтобы это видели все.
— Какое нам дело до всех? — подает голос Якоб Мюрвалль.
Хозяйка откидывается на спинку стула, сложив на груди руки.
— Ни слова, мать, — говорит Элиас Мюрвалль.
— Разве этого не достаточно? — спрашивает Зак. — Мы, конечно, найдем кровь Бенгта на пикапе, и у нас будут все основания, чтобы предъявить обвинение.
— Вы не найдете там его крови.
— Вы должны были сильно разозлиться. В прошлый четверг вы поддались злобе. Это был день мести? — У Малин мягкий голос, в глазах сочувствие.
— Берите мальчиков за браконьерство и хранение оружия, — говорит мать. — Об остальном они ничего не знают.
«А ты знаешь?» — думает Малин.
— А вы знаете?
— Я? Я не знаю ничего. Расскажите ей об охоте, мальчики, и об избушке у озера, расскажите, и отделаемся наконец от этого.
39
Избушка, Малин.
Лес.
Нечто крадется между стволами там, на морозе.
Братья и мать.
Малин, это они причинили мне боль? Это они стреляли в мое окно, а потом повесили меня на дереве? Они покрыли ранами мое тело?
Они упираются. Пытаются сохранить то, что принадлежит им.
Или это были подростки?
Или язычники?
Вопросам нет конца.
Малин, поговори с родителями мальчиков, я знаю, что сейчас нужно делать вам с Закариасом. Внеси ясность. Подойди еще ближе к той правде, которую ищешь.
Где-то там, снаружи, есть ответ.
Где-то там, Малин.
Действуй по плану.
Не нарушай данной тебе схемы.
Ничего не оставляй, пока не будешь знать наверняка.
Объективность, Малин.
Любимое слово Свена Шёмана.
Перед ней двери, приоткрытые и закрытые, как эта.
Палец Зака на кнопке звонка. Над входом небольшой красный козырек, свет в окне рядом с дверью. Там кухня, но в ней никого нет.
Улица Палласвеген.
Около тридцати домов, построенных, судя по архитектуре, в конце семидесятых, разбросаны на забытом клочке земли сразу же за муниципальным пляжем Юнгсбру. По краям обледенелых, но тщательно посыпанных гравием дорожек выстроились мертвые белые кустарники, перед каждым подъездом расстилается небольшой, покрытый снегом газон.
«На виллу не тянет, — думает Малин. — Жилье ни то ни се, для тех, у кого нет средств на большее. Интересно, люди в этих домах тоже превращаются в ни то ни се? Даже гаражи за окруженной кустарником парковкой имеют какой-то расхлябанный вид».
Мама Иоакима Свенссона — Маргарета.
«Она дома, — думает Малин. — Почему же не открывает?»
Зак звонит снова, из его рта струится пар, белый в сгущающихся вечерних сумерках.
Когда они припарковались, часы в машине показывали 17.15. Вечер, или, может, ночь, будет долгим.
