Камилла Гребе - На льду
– И сколько вероятных кандидаток? – спрашивает Санчес.
– Три, – отвечает Бергдаль и прикрепляет три фото на доску. – Вильгельмина Андрен, двадцать два года из Стокгольма. Находится на принудительном психиатрическом лечении в отделении «140» – для шизофреников – в больнице Дандеруда. Была отпущена на выходные домой и не вернулась. По словам родственников, приступов агрессии с ней не случалось. Болезнь проявляется по-разному. Она верит, например, что может общаться с птицами. Уже исчезала раньше. Обычно ее находили в парке, где она общалась со своими пернатыми друзьями.
– Птицами? – удивляется Манфред.
– Именно так. Но ее рост ниже, чем у жертвы, хотя мы пока не отвергаем этот вариант. Следующая вероятная жертва – двадцатисемилетняя воспитательница детского сада Ангелика Веннерлинд из Броммы. Она собиралась поехать со своей пятилетней дочерью в отпуск в день убийства в доме Орре и бесследно пропала. Родители сказали, что она сняла домик, но они не знают где. Возможно, там просто нет мобильного покрытия, но эта женщина очень похожа на жертву. К сожалению, труп не в том состоянии, чтобы родители могли его опознать, но мы ждем снимок от дантиста.
– А третья? – спрашивает Санчес.
Бергдаль поправляет смешную шапку и показывает на третью картину.
– Эмма Буман, двадцать пять лет. До последнего времени работала продавщицей в одном из магазинов «Клотс и Мор», то есть там же, где был директором Йеспер Орре. Но это ничего не значит, поскольку там работают тысячи людей. Живет одна в квартире на Вэртавэген в центре Стокгольма. Родители мертвы. Тетя объявила о ее исчезновении три дня назад и связалась с нами, увидев потрет в газетах. Утверждает, что уже неделю не может связаться с племянницей и что она похожа на фотографию, за некоторыми различиями. По ее словам, у Эммы волосы длиннее, но она могла постричься, так что эту версию мы прорабатываем. Мы заказали зубные снимки всех троих, а затем судебный врач-ортодонт скажет свое заключение.
– Эмма, – произносит Манфред.
– Как в том письме, – говорю я, показывая на листок, пришпиленный вместе с другими материалами к доске.
– Что? – недоумевает Бергдаль.
– Мы нашли письмо дома у Орре. Подписанное Эммой. Судя по всему, у автора письма был роман с Орре, и она забеременела.
Бергдаль кивает.
– Недавнее?
– Этого мы не знаем. Мы нашли только письмо без конверта в кармане его джинсов.
– Можем сравнить почерк с почерком Эммы Буман? – спрашивает Манфред.
– Конечно, – отвечаю я, – но думаю, ортодонт успеет с заключением раньше.
Санчес смотрит в бумаги.
– Фатима Али, судебный врач, пишет, что жертва была беременна или родила ребенка. У Ангелики есть ребенок, что с другими женщинами?
– Мы знаем только про Ангелику. Но, возможно, кто-то из двух других тоже был в положении. Если Эмма Буман и есть та Эмма, что написала письмо, то она тоже была беременна.
После паузы Манфред продолжает:
– Я говорил со стекольщиком. Две недели назад он менял стекло в окне в подвале дома Йеспера Орре. Орре сообщил ему, что к нему в дом влезли, но ничего не украли. Он сказал, что Орре был взвинчен, но больше ничего подозрительного он не заметил.
Краем глаза я вижу, как Ханне делает записи в блокноте. Судя по всему, с годами она стала более аккуратной: строчит по бумаге так, словно боится упустить хоть одно слово. Десять лет назад она такой не была. Несобранная, легкомысленная, богемная. И она никогда ничего не записывала. У нее была отличная память. Санчес поднимается и поправляет блузку.
– Мы также получили информацию от наших коллег из местной полиции. Это они расследуют пожар в гараже Орре. Он идет по статье поджог с целью убийства, поскольку гараж тесно прилегает к жилым постройкам. Их выводы подтверждают версию страховой компании о поджоге. Криминалисты нашли на месте пожара следы бензина и пару канистр. Орре в тот вечер был в Риге на встрече с директорами магазинов. Сам он поджог устроить не мог, если в его планы входило получить страховую выплату.
– Он мог кого-то нанять, – предполагаю я. Санчес кивает и снова поправляет блузку, которая постоянно лезет вверх, открывая татуировку на плоском как доска животе.
– Разумеется. Но ничто не говорит о том, что Орре нуждался в деньгах. И к тому же у нас есть свидетельские показания соседки. Она утверждает, что видела, как какая-то женщина стояла на улице и смотрела на огонь. Она не может описать ее внешность, но помнит, что это точно была женщина.
– Прохожая? – интересуется Манфред.
– Возможно. Или это она подожгла гараж. Точно мы не знаем. Единственное, что нам известно, это что она была там и смотрела на огонь, как смотрят на майские костры. Цитирую соседку.
Эмма
– Мне нужно к врачу. Я уйду в четыре. Прости, другого времени не было, – говорю я с виноватой миной. Манур вопросительно поднимает безупречно выщипанные брови и медленно кивает, словно тщательно обдумывая эту информацию.
– Конечно. Но это означает красную метку, – она взмахивает рукой на календарь на стене.
Я киваю в ответ.
– Я знаю, но мне действительно нужно.
Ольга, сидящая за столом с чашкой чая в руках, закатывает глаза. Манур стремительно поворачивается к ней.
– Я все видела.
– Что? – с невинным видом спрашивает Ольга, широко распахивает глаза и склоняет набок белокурую голову.
– Да брось. Я не дура. Я бы на твоем месте выказывала побольше уважения. У тебя… – Манур поворачивается к календарю и медленно проводит пальцем по колонке с именем Ольги. – Пять меток только в этом месяце, – довольно констатирует она, поворачивается и выходит из комнаты для персонала с таким видом, словно эти факты говорят сами за себя. Ее шаги стихают, смешавшись с надоедливой музыкой из динамиков.
– У нее что, несварение? – бормочет Ольга, кусая ноготь.
– Будь осторожна, – говорю я. – Это не самая интересная работа в мире, но это работа.
Она пожимает плечами.
– И? Я могу работать в клининговой конторе Алекса. Мне достаточно только слово сказать. Там всегда есть работа.
– Тебе так не терпится убираться на паромах в Финляндию?
Ольга морщится.
– Лучше каждый день есть говно на обед, чем такая уборка.
– Да ладно. Это нормальная работа. У тебя есть образование? Другие навыки работы? Думаешь, легко найдешь новую работу, если тебя уволят?
У Ольги опускаются плечи. Она внезапно выглядит старше своего возраста.
– Хватит, зачем говорить столько гадостей.
– Прости. Я только пытаюсь тебе помочь. Я не хочу, чтобы ты потеряла работу только потому, что Манур перешла на сторону противника. Оно того не стоит. Будь гибче. Не реагируй на ее слова, засунь свою гордость подальше.
– Другими словами, быть как ты? – шепчет она, но я слышу в ее голосе резкие нотки.
– А я-то тут при чем?
– Ты так ведешь себя со своим парнем. О котором мне уже все уши прожужжала. Ты сама прекрасно знаешь, что нужно забыть прошлое и идти дальше. Но знаешь что? Мне уже осточертело слушать об этом твоем придурке. Все время одно и то же. Это не прикольно. Жалуйся кому-нибудь другому на свою скучную личную жизнь.
Я лишаюсь дара речи. Йеспер разрушил мою жизнь. Всего пару дней назад я потеряла ребенка, а теперь эта вульгарно накрашенная славянская шлюха говорит, что ей это не прикольно.
– Это не одно и то же, – шепчу я.
– Да ты просто с катушек слетела. Сделай уже что-то с этой зависимостью. Любовь проходит. Такое случается. Это надо принять. Заведи себе какое-нибудь хобби. Проводи время с друзьями.
Ольга поднимается. Потягивается, как кошка.
– Мне нужно покурить. – И уходит в коридор, не приглашая меня присоединиться.
На часах четыре, когда я вхожу в прокат автомобилей. По помещению слоняются сотрудники. Всем им на вид лет восемнадцать. Они похожи на баскетболистов: высокие, долговязые, без признаков щетины.
– Мне нужна машина на сутки, – сообщаю я Шину – имя написано у него на бейдже, – не обязательно большая, но с вместительным багажником.
– «Тойота Королла», – предлагает он, потирая прыщавый подбородок.
– Подойдет.
Я протягиваю ему кредитку и права. Он зачитывает мне условия аренды. Машину нужно вернуть не позднее шести часов вечера следующего дня с полным баком. Ключи можно бросить в почтовый ящик. У меня есть вопросы?
Я качаю головой.
– Тогда я желаю вам счастливого пути.
– Кто сказал, что я отправляюсь в путешествие?
– Простите. Тогда ведите осторожно.
– Постараюсь, – улыбаюсь я. – Номер шесть, да? Он кивает. Отходя, я слышу, как он уже начинает разговор со следующим клиентом.
В магазине краски много народу. Стокгольмцы выстроились в очередь, чтобы купить лампы в виде рождественских звезд, масло для ламп и вязанки для камина – все, чтобы развеять осеннюю грусть. Дождь стучит в окно, и атмосфера в магазине оживленная, как будто они ждут посадки на чартер к морю, а не в очереди в кассу.
