Китти Сьюэлл - След крови
Минуту они молча смотрели друг на друга. Сейчас они знали друг друга довольно хорошо. Правильнее сказать, он знал ее как свои пять пальцев. Видел насквозь.
— Да, Эдмунд. Я ваш друг.
Она на самом деле так считала, несмотря на свое отношение к его преступлениям. Она подумает об этом на обратном пути. Длинная дорога всегда предоставляет возможность поразмыслить над такими понятиями, как искренность или, по крайней мере, компромисс в отношении ее дружбы с убийцей-психопатом.
Эдмунд прижался лицом к двери, пытаясь получше рассмотреть гостью. Она напомнила себе, что психопаты на самом деле не влюбляются, что бы им ни казалось. Он зациклился на ней, но она не слишком-то переживала из-за этого. И в его взгляде не было похоти. Однажды он признался, что сексуальная сторона жизни его больше не интересует, и она ему поверила. Все из-за матери, которая привила ему отвращение к собственному пенису, — как бы то ни было, тот, по-видимому, и так «работал не как часы». Эдмунд был преждевременно состарившимся пятидесятидвухлетним мужчиной; он никогда не был женат, не имел ни детей, ни братьев, ни сестер, ни каких-нибудь иных родственников.
— Слушайте, — сказал он, — расскажите о дьяволе… Еще одном вашем приятеле.
Он на секунду нагнулся, затем поднес руку к заслонке. По ней бежал маленький желтый муравей.
— Я обнаружил немало этих жучков в своей камере.
— Вероятно, это самые истребляемые создания в цивилизованном мире, — улыбнулась. — Это Мономориум фараонис — фараонов муравей. Они вольготно живут в госучреждениях, наверное, потому что здесь тепло и светло, а рядом большая кухня. Эти ребята знают, что им нужно. Для насекомых они очень умные.
— Этот маленький парнишка хочет сказать… — Эдмунд поднес руку ко рту и продолжил писклявым голосом: — С днем рождения, повелительница муравьев!
Мадлен изумилась.
— Откуда вы узнали?
— Должно быть, вы сами упоминали об этом.
— Нет, я никогда не сообщаю пациентам… — Она запнулась. — То есть я хотела сказать…
Эдмунд смерил ее гневным взглядом.
— Значит, на самом деле мы не друзья.
Он хлопнул ладонью по руке, и Мадлен подпрыгнула. Эта ужасная вспышка агрессии заставила ее вспомнить о том, что забрать жизнь другого человека для Эдмунда сущие пустяки. Какое-то время они стояли молча. Эдмунд покачал головой, вероятно, сожалея, что раздавил муравья. Не в его интересах отпугивать Мадлен: она единственная, кто навещает его в тюрьме.
— Черт возьми! Я смогу смириться с тем, что я ваш пациент. Все лучше, чем быть объектом благотворительности, — заявил он.
— Ох, Эдмунд, перестаньте. Вы ни то и ни другое.
Она понимала, что бессмысленно пытаться отрицать или оправдываться, хотя эти глупые слова просто сорвались у нее с языка.
Он задумчиво разглядывал пол, злые искорки в его глазах потухли. Его грубое морщинистое лицо резко контрастировало с гладкой, белой как снег макушкой, которая в полоске яркого света блестела, как бильярдный шар. Если бы он отпускал волосы (то есть если бы они вообще у него росли), они, вне всякого сомнения, были бы белыми — судя по белоснежным бровям и ресницам. Он был почти альбиносом, таких она раньше не встречала; по крайней мере, в Великобритании альбиносы были большой редкостью. Как-то раз она поинтересовалась цветом его волос, и он признался, что в качестве наказания за то, что он писался в постель, мать заставляла его пить отбеливающий раствор. От этого он весь стал белым (неужели подобное возможно?). Он получил ужасное воспитание, жизнь сурово обошлась с ним, поэтому неудивительно, что он выглядит настоящей развалиной.
Вспомнив эту беседу о его матери, случившуюся месяцев восемь назад, Мадлен смягчилась. Глубоко внутри этого приземистого, отбеленного человека жил маленький мальчик, который ужасно страдал. Вне всякого сомнения, его мать применяла к сыну жестокие и необычные наказания, и в результате у мальчика рано развилось маниакально-навязчивое расстройство, а критичности он сохранил ровно настолько, чтобы окончательно не свихнуться. Еженедельные визиты Мадлен стали для него настоящей опорой, а ритуал приготовления к ним занимал у него целый день. Эдмунд прервал поток ее мыслей.
— Ладно, раз мы уж затронули этот вопрос… Какого черта вы на это пошли? Зачем тратите свое драгоценное время на эту так называемую дружбу со мной, особенно если учесть, что каждую неделю вы встречаете десятки людей с нервными расстройствами? Зачем вам эти поездки и все остальное?
Мадлен задумалась, понимая, что он дает ей возможность исправить оплошность. Мадлен могла бы ответить на этот вопрос подробно, но тогда следовало погрузиться далеко в прошлое. Был ответ и покороче.
— Не уверена, почему я это начала, — сказала она, — но сейчас я приезжаю потому, что искренне жду наших встреч. Я работаю неполный рабочий день, а получаю довольно много, поэтому общение с вами кажется мне чем-то настоящим.
Она посмотрела ему в глаза.
— Кроме того, я живу прекрасно, передо мной открывается множество возможностей и перспектив. Мне пойдет только на пользу, если я увижу другую сторону жизни. — Она улыбнулась. — Как видите, я делаю это исключительно из эгоистичных соображений.
— Исключительно из эгоистичных соображений… Мне нравится ваш ответ. Современная культура пронизана табу на эгоизм. А я бы сказал, что эгоизм — самый действенный и обоснованный человеческий порыв, и, следуя этому стихийному порыву, человек делает многое для общественного блага.
— Господи, однажды я попрошу вас объяснить, что вы имели в виду! — воскликнула Мадлен, прекрасно осознавая, что никогда этого не сделает. Его слова были слишком тесно связаны с оправданием собственных преступлений: избавить мир от всякой нечисти — это общественное благо.
Он положил руки по обе стороны заслонки и, просунув голову в отверстие, пристально рассматривал ее бледно-серыми глазами.
— У нас с вами сложились не обычные человеческие отношения, мы можем быть честны друг с другом. Мы можем общаться только через это маленькое отверстие в двери, поэтому дозволено все… Разве нет?
— Не совсем так, Эдмунд. — «К чему он клонит?» — подумала она. — Мы определили для себя границы. По крайней мере я.
— Хотите дружеский совет? Она строго взглянула на него.
— У меня такое чувство, что вы дадите совет независимо от моего желания.
— Избавьтесь от своего дружка. — Он замолчал, шаря по ее лицу пронзительным взглядом. — Что бы вы ни говорили, счастливой вас не назовешь.
Мадлен прищурилась.
— Я абсолютно счастлива, — холодно отрезала она. — И не нуждаюсь в советах относительно своей личной жизни.
— Я думаю иначе, — возразил он, ухмыляясь. — Вы можете обладать всеми этими модными квалификациями и развесить на стенах дипломы, но, как вам известно, я и сам отчасти психолог. Я знаю вас намного лучше, чем вам кажется, поэтому вижу проблему. У вас это на лице написано.
— Он меня полностью устраивает, — раздраженно отрезала Мадлен.
Эдмунд покачал головой, отметая ее слова.
— Послушайте. Если вы не можете от него отделаться… то есть если он не хочет уходить… Я могу вас кое-чему научить.
Мадлен отвернулась. «Держу пари, что можешь, — подумала › она. — Кое-каким трюкам: цистернам с негашеной известью или огромным глыбам бетона».
— Милая Мадлен! — Голос его звучал приглушенно, бархат-вето, как мед. — Не стоит так тревожиться. Я только стараюсь помочь. Мы должны заботиться друг о друге. Я знаю: вы, как м я, чувствуете себя не в своей тарелке.
— Перестаньте. Вы так решили, потому что я американка. — С ее губ сорвался нервный смешок. — Я совершенно не испытываю неловкости.
«Да, я не в своей тарелке».
Эдмунд угрожающе наклонил голову.
— Мадлен, избавьтесь от него.
Он с силой ударил по створкам. Так сильно, что Мадлен взглянула в сторону надзирателя, чтобы убедиться, что он неподалеку.
— Я не стану этого слушать, Эдмунд, — предупредила она. — Вы срываетесь. Прочтите какую-нибудь интересную книгу и расскажете мне о ней на следующей неделе, договорились?
— Держу пари, что Гордон сейчас где-то развлекается.
— Нет, вы не правы, — отрезала она. Она не могла припомнить, чтобы упоминала его имя. Это было бы в высшей степени недальновидно и неразумно.
— Откуда вы знаете?
— Прекратите.
— Мужчина остается мужчиной, моя красавица. Вам следует держать его на поводке покороче. Если вообще сумеете удержать, что вам совсем ни к чему.
Эдмунд часто проделывал подобные трюки, когда наступало время прощаться. Это происходило из-за разочарования от чувства утраты, утраты единственного человека, которому, казалось, он был небезразличен. И поскольку он каким-то образом узнал, что сегодня ее день рождения (откуда он мог узнать?), то верно предположил, что она окончит день в объятиях мужчины — другого мужчины. Мадлен понимала его душевные терзания.
