Вьери Раццини - Современный итальянский детектив. Выпуск 2
Быстрее самого Ариэля (если это возможно), не меняя позы в полете, я умудрилась спрятать платок в рукав (таких узких рукавов я сроду не носила) за миг до того, как появилась в свете прожекторов. «Глотать я буду воздух на лету, мой путь займет лишь два биенья пульса». И я сделала все, как было задумано, без колебаний, в полнейшей тишине, которая, насколько я помню, зависла между двумя покашливаниями (после второго послышались аплодисменты — если верить знакомым, вполне заслуженные).
Впрочем, стоит ли записывать незначительный эпизод пятнадцатилетней давности. Но в то же время всем известно, что актриса не может не говорить о себе (я и так не слишком этим злоупотребляю). К тому же я поставила перед собой цель зафиксировать все, что напомнило те три дня, включая соответственно мысли и воспоминания, возникавшие у меня в голове. А этот эпизод я видела совершенно ясно и в мельчайших подробностях, причем в течение довольно длительного времени, и у меня возникло предчувствие, что он каким-то образом связан с моим прерванным сном.
Я попыталась больше ни о чем не думать.
Но на следующий день осознала, что, пропустив показ «Мелоди» (для удобства буду называть этот фильм так), я не только заполучила перспективу сумбурного и утомительного дубляжа, но и вновь отдалила знакомство с этим странным Массимо Пастой.
Если снаружи все оставалось неизменным, обстановка на студии, защищенной от палящего, но не сверкающего солнца, казалась необычайно оживленной. Там были те, кого я хотела увидеть в первую очередь — Массимо Паста и мой компаньон Мариани, с которым я давно собиралась переговорить, — но эти десять минут перед началом записи промелькнули молниеносно: я все время кого-то встречала, причем были и неожиданные встречи. В целом от проведенных на студии часов у меня остался ряд воспоминаний, и каждое из них связывалось с последующим. Все как бы указывало на существование еще и других колец, крепко сцепленных вместе. Именно колец, хотя пока рано акцентировать внимание на этом слове, обладающем — во всяком случае, для меня — совершенно особым значением.
Первый эпизод произошел в баре, когда мы пили кофе вместе с Приамо Бьянкини. Кто-то у меня за спиной не совсем лестно отозвался о ДАГе, нашей фирме, компаньонами которой были я, Мариани и Итало Чели, администратор, более того — совсем не лестно. Речь явно шла о вопросах бизнеса, то есть о сфере деятельности Чели, хотя я не все расслышала. Когда я обернулась, этот «кто-то» удалялся вместе со своим собеседником и, судя по всему, продолжал разговор. Я, по-моему, никогда раньше их не видела, да и Бьянкини тоже, но я была поражена, что этот красавец говорил нарочито громко. Я не придала этому большого значения — мир полон «актеров», — но в то же время подумала, что мы стали многих раздражать нашим четырехмиллиардным оборотом, хотя сейчас наблюдается период наибольшего расцвета во всей области, десять тысяч часов дубляжа в год: настоящий бум, упрочивший границы в нашем мире и создавший какой-то фантастический город, где на месте нефтяных насосов возвышаются колонны блестящих коробок с фильмами и телефильмами, которые качают из голосов деньги, притягивая профессионалов, бывших и будущих звезд, свалившихся с неба.
Семейный бар, где мы сидели среди огромного количества бутылок рома «Фантазия» и тряпичных кукол-карликов на старых шкафах, был наполнен нежной и льстивой болтовней, уникальной в своем роде, потому что голос у итальянских актеров всегда какой-то льстивый, взращенный на меду, даже у «злодеев» и «пролетариев» он бархатистый. В тот день ласковые трели издавали все, разогреваясь перед тем, как занять место у микрофона.
Эта стройность (или даже строгость) голосов поразила меня своим полным несоответствием не только содержанию разговоров, но и внешнему облику самой студии, лишенному какой бы то ни было архитектурной строгости. От старой постройки нетронутыми остались только стены, внутри же ничего заново отделано не было, с годами все только постепенно ремонтировалось и перестраивалось. В результате получился лабиринт, состоящий из кривых, изломанных коридоров, тон-залов, зальчиков, офисов, монтажных столов; здесь нет двух одинаковых лестничных пролетов, а единственная прямая конструкция — это шахта лифта. «Перестроенное здание» представляет собой нагромождение надстроек, а самого строения не видно, его больше не существует, как перестает существовать «фильм», когда занимаешься отдельными частями той надстройки, которой является дубляж.
Войдя в тон-зал М, я увидела через большое прямоугольное стекло аппаратной, что Мариани и Лучилла Терци уже на месте и ждут меня, хотя до начала записи оставалось еще несколько минут.
Я думаю, легко понять мое замешательство, когда мне объявили, как нечто само собой разумеющееся, что Паста записал эту сцену еще утром (ту, что я буду записывать сейчас), и я снова оказалась перед экраном в одиночестве. Не то чтобы я придавала этому особое значение. Пока я его не увидела, мой интерес к Массимо был вызван лишь серией несовпадений в расписании нашей работы, из-за которых мы — только благодаря миксажу — столько раз звучали вместе, но никогда реально вместе не оказывались. Забавно, не более того. Но сейчас, несмотря на его вчерашние слова (или именно из-за них), напрашивалась мысль, что он избегает встречи со мной, хочет и дальше скрываться на своей отдельной звуковой дорожке.
Мы с Мариани были разделены стеклом, но я находилась буквально в двух шагах от его лица, когда он мне это говорил, и я бы с удовольствием расквасила этот улыбающийся рот с длинными зубами, эту застывшую, как на старте, физиономию. И если иногда он мог быть милым, то сегодня пусть уж лучше не пытается. Я поставила сумку на кресло, вынув оттуда сигареты, карандаш и текст, и тоже сохраняла улыбку на лице, пока, повернувшись к нему спиной, не пересекла зал и не подошла к пульту. Я зажгла лампочку, взглянула на диалог из указанной мне сцены, нагнула пониже микрофон. Я попросила, чтобы мне в двух словах рассказали о фильме, чтобы иметь хоть какое-то представление о той, кого я дублирую.
Он сделал лишь одно конкретное замечание:
— Ты же видела: она моложе тебя, так что постарайся не утяжелять, особенно на низких регистрах.
Я не поняла, был ли это просто совет или намек на былые мои промахи, вполне возможные при нашей рутине.
— Послушай, Джованни, если ты когда-нибудь слышал в моем голосе грязь, то так и скажи.
— Нет, что ты!
— Может, я бываю чересчур патетична или сажаю голос на диафрагму?..
— Да нет же, не придумывай!
Я так настойчиво его расспрашивала, потому что знаю, как важно для актера, чтобы его постоянно кто-то контролировал, направлял (я только теперь осознала всю горькую иронию своих тревог!). Он вежливо, но решительно оборвал разговор:
— Я тебе это сказал только потому, что в начале фильма твоя героиня почти ребенок. Сейчас ты ее услышишь на английском, раз уж мы можем позволить себе такую роскошь. Надевай наушники.
— Прости мне мое занудство, но «почти ребенок» мне недостаточно в качестве описания моей героини.
— Катерина, я понимаю, что ты не виновата, но мы уже устраивали для тебя показ. — (Микрофон усиливал его нетерпение.)
Я не могла не признать правоту его слов.
— Послушай, сейчас уже пора начинать, завтра, может быть, тебе удастся выкроить время и посмотреть фильм. Я, правда, не знаю, будет ли свободный зал.
— Ты всегда меня держишь в ежовых рукавицах, — пошутила я.
Обычная ситуация: сжатые сроки, экономия.
Герои появились на экране, даже не дав мне возможности еще раз проглядеть реплики (да уж, актеру необходима зрительная память, он должен уметь мысленно видеть всю страницу монтажного листа на случай, если изменит другая память: вживание в героя), так вот, они появились на фоне красивого изгиба Тибра в обрамлении оконной рамы и штор.
Д ж о. Это церковь Сан-Карло-аль-Корсо. Не шедевр, конечно, но все же впечатляет.
М е л о д и. Потрясающе! Я не сомневалась, что тебе удастся найти что-нибудь в таком духе.
Д ж о. Если уж не я, так, может, хоть это удержит тебя подольше.
Он пересек комнату, уставленную вдоль стен книжными шкафами, налил им обоим вина, протянул бокал Мелоди и выпил, не чокнувшись с ней, хотя она подняла свой бокал.
М е л о д и. Ты продолжаешь думать о том, что я должна была позвать тебя, когда она лежала при смерти, ведь так?
Д ж о. Не знаю. Не могу собраться с мыслями.
Этих немногих реплик мне оказалось достаточно, чтобы понять предостережение Мариани: придется как следует поработать. Точно воспроизвести голос девушки — об этом не могло быть и речи. По собственному опыту я усвоила четко: звуковое выражение накрепко привязано к языку. Однако мой голос действительно был более низким и зрелым, чем могло выдержать лицо Мелоди. Лицо в самом деле очень нежное, и я уже подпала под его обаяние, как, впрочем, и Джо.
