Джон Локк - Список желаний
Я слышу бодрую версию мелодии «Повяжи желтую ленту». Подобное творится два часа ежедневно, на протяжении шести лет, и будет происходить до конца моего пребывания здесь, то есть до пятницы. Надоевшая песня подходит к концу, и я знаю, что за нею последует «Пожалуйста, отпусти меня». Интересно, зачем компании вроде моей платят людям, заставляющим плохую музыку звучать еще хуже?
Я прохожу мимо Гэса, вечно спящего охранника, и направляюсь к столу. По пути киваю в сторону угрюмых лиц кассиров, но стараюсь не смотреть им в глаза, поскольку не выношу их несчастных взглядов.
Положив портфель на стол, я усаживаюсь в обтянутое искусственной кожей «кресло руководителя», зажмуриваюсь и делаю глубокий вдох, приготовившись к электронной версии «Пожалуйста, отпусти меня», способной заглушить даже наши разговоры. Потом открываю глаза, щелкаю застежками портфеля, чтобы достать оттуда документы, и чувствую, как меня накрывает ледяная волна злобы. Поднимаю голову и…
– Господи! – испуганно восклицаю я при виде лица, способного до смерти испугать кого угодно.
Надо мной возвышается Хильда, секретарь Оглторпа. Нахмурившись, она постукивает пальцем по наручным часам. Мой взгляд непроизвольно перемещается за ее спину на часы «под дерево» на стене. Я пришел за пять минут до начала рабочего дня, то есть опоздал на десять минут, если придерживаться «пятого правила успеха Оглторпа».
– Похоже, вам уже плевать на внутренний распорядок, поскольку в пятницу ваш последний день здесь, – говорит Хильда.
Оглторп, конечно, дерьмо, но, когда я желал смерти босса, то имел в виду вовсе не его, а Хильду.
Поскольку Оглторп большую часть времени отсутствует, обхаживая моих бывших клиентов, управление офисом взяла на себя Хильда. Все, происходящее в этом помещении, записывается в журнал: любое замечание, ошибка или грубое слово, любой перерыв, чтобы выпить воды или сходить в туалет, а также кашель, смешок или пук.
Эта сука поистине неутомима.
В прошлом месяце, во время планового аудита, я вдруг заметил, что часы показывают половину двенадцатого ночи – с начала рабочего дня прошло шестнадцать часов. Взглянув на Хильду, сидевшую у противоположного края стола для переговоров, я сказал:
– Ого, уже почти полночь.
Хильда взглянула так, словно я собачье дерьмо, прилипшее к ботинку.
– Я устал.
– Или пан, или пропал, мистер Блинчик, – сказала она. – Выбор за вами.
– Могу я по крайней мере съесть печенье или слегка вздремнуть?
– Возьмите себя в руки, мистер Блинчик. Это не детский сад, а ваша работа.
Я промолчал – и сохранил работу.
Когда в больнице умирала моя бабушка и вся семья собралась у ее смертного одра, я попросил Хильду отпустить меня на час раньше, чтобы провести с бабушкой последние минуты ее жизни.
– Вы хирург?
– Нет.
– Лечите внушением?
– Нет.
– В таком случае вы ничем не поможете.
– Она же умирает!
– Тогда вспоминайте, какой она была в лучшие годы. Постойте… Бабушка когда-нибудь пекла для вас печенье?
Я кивнул.
– Отлично. Вспоминайте об этом до конца рабочего дня. Только не позволяйте воспоминаниям мешать вашей работе.
Я знаю, вы думаете, Хильда не может быть такой плохой.
Вы правы.
Она еще хуже.
Глава 6
Обеденный перерыв. Самая приятная часть дня, вторая после окончания работы офиса.
Если я не развлекаю клиента, то располагаю только сорока пятью минутами, и мне нужно торопиться. Я выскакиваю из двери, запрыгиваю в свой восьмилетний «Таурус» и направляюсь в «Токио Блю», где каждый понедельник предлагается скидка посетителям суши-бара, заказавшим блюда из специального меню. Если удастся найти местечко в баре, то у меня будет полноценный обед. В противном случае придется довольствоваться гамбургером и жареной картошкой за письменным столом.
Мне нужно проехать четыре квартала по Бродвею и два по Восьмой улице, где от соседней парковки рукой подать до ресторана. Естественно, светофоры работают в таком режиме, что я стою на каждом перекрестке, и остается много времени подумать о своем постыдном поведении сегодня утром. Отчаяние вынудило меня сделать то, что никогда себе не позволял: написать письма абсолютно незнакомым людям, используя дружбу их детей с моей племянницей, ученицей «Блюграсс экедеми», самой престижной частной школы города.
У меня есть два часа на принятие другого решения, но письма уже лежали в ящике для почты и ждали отправки в два часа дня. Я чувствовал себя подонком, подписываясь под каждым из шестнадцати жалких писем, персональную информацию для которых я выудил из моей бедной племянницы Рис.
Я поморщился, представив лицо Лисси, когда завтра ее сестра позвонит и расскажет о том, каким отвратительным способом я предлагаю людям ссуды. Прочтет ли сестра одно из этих писем моей жене? Разумеется, прочтет:
Здравствуйте, Джон и Бет!
Моя племянница Рис рассказала тете Лисси и мне, какая у вас «потрясающая» дочь Меган. Вероятно, наши девочки очень дружны! Конечно, Рис не наша дочь, но нам ее регулярно «ссужают». Это обстоятельство натолкнуло меня на мысль: получают ли родители Меган самые выгодные условия для «ссуд»?
На тот случай, если вы захотите воспользоваться лучшими условиями кредитования в городе, я бы хотел позвонить вам в среду и по возможности встретиться в четверг для обзора кредитного портфеля.
С уважением,
Чарльз «Бадди» Блинчик.
Я знаю, что вы думаете: пасть ниже уже невозможно. Оглянитесь вокруг. Вы просто не в курсе.
Конечно, я себя ненавижу, а как же иначе? Но еще больше я ненавижу работу и начальников.
Насколько плоха моя работа? Когда пытаюсь вспомнить хотя бы один приятный момент сегодняшнего дня, на ум приходит только это: мне осталось всего два раза выслушать «Повяжи желтую ленту» и «Пожалуйста, отпусти меня».
В случае если Хильда не заставит меня остаться до половины седьмого.
Тогда я покончу жизнь самоубийством.
Глава 7
«Токио Блю» быстро заполняется посетителями, но в суши-баре обнаруживаются три свободных места. Я занимаю среднее, а через несколько секунд слева от меня устраивается длинноволосый парень в вельветовой куртке и дизайнерских джинсах. Я невольно замечаю мокасины от «Прада» на его ногах и удивляюсь, как чуваку удалось найти работу, позволяющую шикарно одеваться. Я уже собираюсь спросить, чем он зарабатывает на жизнь, когда справа от меня раздается голос:
– Тут подают что-нибудь съедобное?
Я поворачиваю голову и вижу, что сиденье справа заняла пожилая дама в такой нелепой шляпе, что люди за ее спиной показывают на нее пальцами и смеются. Огромная шляпа бежевого цвета с дюжиной торчащих вертикально грязно-коричневых перьев высотой в фут, образующих круг – нечто вроде птичьего Стоунхенджа. Не в силах оторвать взгляда от головного убора я размышляю, не снимает ли кто-нибудь скрытой камерой восторженную реакцию посетителей для показа в телевизионном шоу.
– Тут подают что-нибудь съедобное? – повторяет дама.
– Тут все съедобно, – с легким раздражением отвечаю я. Мысли возвращаются к крутому парню слева; если у него собственное дело, то этому молодому человеку может потребоваться кредит для расширения бизнеса.
– А вы что заказываете? – спрашивает дама.
Я хмурюсь, так как надеялся спокойно пообедать и, возможно, побаловать себя стаканчиком саке, способным уберечь от мысли, что по возвращении на работу я оторву голову Хильде. Я представляю, как засовываю оторванную окровавленную голову Хильды в ее же колготки, словно колбасу, и незаметно выношу из банка, а затем – как ее жирная голова волейбольным мячом подпрыгивает в быстрых водах реки Огайо.
– Обычно я заказываю ролл «Дерби». Внутри у него темпура из креветок. Не люблю сырую рыбу.
Дама наблюдает, как повар готовит ролл.
– Он трогает всю еду руками? – Голос дамы звучит громче, чем следовало бы.
Повар бросает на нее взгляд поверх стеклянной стойки бара, и мне остается лишь надеяться – он не думает, что мы вместе. Я смотрю на лицо повара, и у меня возникает желание спрятаться под стул. Вероятно, моя соседка не сознает, какое оскорбление нанесла повару, предположив, что у него грязные руки. Я пытаюсь разрядить ситуацию, пока старая перечница снова его не оскорбила.
– Какой вид суши вы обычно предпочитаете? – спрашиваю я.
– Никогда не пробовала – и не попробую, после того как увидела, что здешний повар ощупывает еду, будто ищет опухоль.
– Ради всего святого! – восклицает молодая женщина в дальнем конце бара. Она с ужасом смотрит на кусок тунца и выпускает его из рук. Рыба шлепается на тарелку.
– Ну, если вы не едите суши… – говорю я старой зануде.
– Я пришла сюда на встречу с внучкой.
Ничего не понимаю. Если она пришла ради внучки, то зачем сидит у стойки бара рядом со мною?
