Роберт Стоун - Перейти грань
— Вы говорите так, словно имеете опыт, — предположил Стрикланд.
— Имею, — подтвердил Кроуфорд.
— Знаете, в чем дело? — не унимался Фанелли. — Просто им надо сделать рекламу этой лодке. Этому куску дерьма.
— Куску дерьма? — заинтересовался Стрикланд. — Это вы о его лодке?
— Оставь лодку в покое, — одернул приятеля Кроуфорд.
Фанелли виновато замолчал. Сложив руки на груди, он закатил глаза и бормотал что-то про себя, всем своим видом показывая, что знает гораздо больше, чем может сказать.
— При небольшом везении, — заметил Кроуфорд, — он может провести гонку.
— Торн подкладывает ему свинью, — высказался Фанелли.
— Ладно, — примирительно проговорил Кроуфорд, — они хотят продавать лодки, пусть продают. Если он победит, мы увидим его на картинках.
Фанелли передернуло от отвращения.
— Что касается меня, то я тоже считал его слабаком, — продолжал Кроуфорд. — Но с тех пор как мы сходили в море, я в этом не так уверен. Вообще-то с ним вечно что-то происходит. Если на палубе будет лужа, он обязательно в нее сядет. Но ему может и повезти.
Фанелли был задет за живое и сдерживаться больше не мог.
— Черт с тобой! Ты хочешь пари? Я ставлю.
— Сколько? — спросил Кроуфорд.
— Пятнадцать против одного.
Стрикланду оставалось только радоваться, что разговор принял такой оборот.
Кроуфорд помолчал немного.
— Знаешь что, — проговорил он. — Держу пари, что он либо победит, либо умрет. В обоих этих случаях ты платишь мне. Если он сходит с круга или притащится последним, я плачу тебе. Ставлю десять против одного.
Фанелли уставился в небо, словно на него напал столбняк.
— А, чтоб ты провалился, — выкрикнул он, и они ударили по рукам. — Вы свидетель, — сказал Фанелли Стрикланду.
— Вне всякого сомнения, — подтвердил Стрикланд.
25
Воскресным днем, когда над верфью стояла тишина, Браун оторвался от своих занятий и увидел на причале рядом с «Ноной» специалиста по общественному мнению Даффи.
— Подобные плавания всегда проходят плохо, — предупредил его Даффи.
— Кто это сказал?
— Так говорится вообще, — пояснил Даффи. — Это морская поговорка.
— Кто говорит, что оно прошло плохо?
— Я просто пошутил, — пошел на попятный Даффи. — Но все равно ты должен мне интервью. Энн сказала, что ты здесь.
— Извини, — сказал Браун. — Не сегодня.
— Но как же так, дорогой мой, ты же должен побеседовать со мной когда-нибудь. Мне же надо с чем-то работать.
— Не сегодня, Даффи.
— Должен сказать, Оуэн, что так не предполагалось. Мыслилось, что мы должны сделать тебе такую рекламу, какую только возможно.
— Я знаю, — согласился Браун. — Как-нибудь я найду для этого время.
Даффи изучающе посмотрел на него и кивнул в сторону скамейки в конце причала.
— Давай пройдем туда, Оуэн.
Браун прошел за ним к скамье, и они сели.
— С тобой все в порядке? Это не для печати. Я хочу сказать, без дураков.
— У меня все отлично.
— Ты такой янки, приятель. Я совершенно не могу взять в толк, что у тебя на уме. Мне кажется, что этого не знает даже твоя жена. А уж кому как не ей знать.
— На самом деле я не янки, Даффи. Мои родители были иммигрантами, как и твои.
— Ты не шутишь? А откуда?
— Из Англии.
Даффи загоготал:
— Это не иммиграция, Оуэн. Это колонизация. Я хочу сказать, что ты же вырос на северном побережье Лонг-Айленда. Ходил в фессенденскую школу. Разве этого не достаточно?
— Я вырос в поместье Джона Иго, — пояснил Браун. — Как раз там-то я и научился ходить под парусом. Мой отец фактически был слугой. О матери я могу сказать это точно.
— Но ты же учился в Фессендене.
— У мистера Иго не было сыновей. Он ошибочно считал, что мой отец любил и боготворил его. Поэтому он хотел, чтобы я оказался там. Я пошел в Фессенден, чтобы не обидеть мистера Иго. В Аннаполис я пошел, чтобы не обидеть своего отца.
— Вот как! — воскликнул Даффи.
— Мистер Иго полагал, что его род происходит из Глостершира. Может быть, так оно и было. Во всяком случае, вся его прислуга была оттуда. Все его мастеровые, конюхи. По этой же причине он нанял и моих родителей.
— Они живы?
Браун покачал годовой.
— Мой отец рос в непьющей семье и к сорока годам спился. Мать умерла совсем молодой.
— Какими они были?
— Маленькими, как гномы, — сказал Браун и рассмеялся, заметив удивление Даффи. — В семье матери все были особенно низкорослыми. Она хранила альбом. У ее родителей были огромные глаза и совершенно крошечные тела. В городе, где она родилась, все были такими.
— Черт! Уже интересно. Но не думаю, что мы сможем использовать это.
— Энни не упоминает об этом в пресс-релизе. — Браун посмотрел в сторону башен Манхэттена. — А об отце? Что я могу сказать? До некоторой степени он был типичным английским слугой.
— Хочешь сказать, похожим на тех, что показывают в кино?
— Слуги в кино всегда ставили меня в тупик. У них не было ничего общего с моим отцом. Отец всегда был очень остроумным и находчивым. Очень начитанным. И всегда пьяным, с тех пор как пристрастился к этому. Он пытался и меня приучить к вину, рассказывая, как надо пробовать его, как делать заказ.
— Но ты же не пьешь?
— Не пью, — подтвердил Браун. — Наверное, как раз поэтому.
— Как он оказался на этой работе?
— Я не знаю, — ответил Браун. — Он никогда не говорил мне ничего определенного. Тут был какой-то секрет. Или какой-то скандал. Кажется, какая-то кража. Его обвинили в чем-то. Когда он набирался, то начинал обычно жаловаться на несправедливость происшедшего, и мать тут же шикала на него.
— Семейная история.
— Верно. Как у Сайлас Марнер.
— Сайлас Марнер тут ни при чем, — проговорил Даффи. — Это участь каждой иммигрантской семьи. Каждой без исключения, черт побери. Это участь моей семьи, вашей семьи. Кого бы я ни встретил из иммигрантов — у всех одна и та же история: на бывшей родине осталась крупная тайна, о которой американцы не должны даже подозревать. Своего рода дьявольский архив.
— Он не считал себя иммигрантом, — заметил Браун. — Даже не употреблял этого слова.
— Он рассказывал об Англии?
— Он говорил: "Тебе повезло, что мы выбрались оттуда. Там все боятся друг друга. Англичанин все время шпионит за соседом с пригорка". Люди любят выгодные для себя сравнения. С чем угодно. С бревном, с проплывающей тучей. Вот и он говорил, что здесь чем умней человек, тем лучше к нему относятся, а в Англии как раз наоборот.
— Очень жаль, что они не увидят, как ты станешь победителем, — сказал Даффи.
Какое-то время они сидели молча. Затем Браун спросил:
— Как ты думаешь, каким мне следует быть? Кого публика хотела бы видеть на моем месте?
— Того, кто лучше, — ответил Даффи.
— Лучше меня, ты имеешь в виду?
— Лучше, чем она сама, публика.
— Но не из таких уж героев она состоит.
Даффи кивнул.
— Вот поэтому ей и нужны герои, Оуэн. — Он встал и устремил взгляд на серые тучи, нависшие над болотами Джерси. — Знаешь, кто мне приходит на ум?
— Линдберг?
— Нет, дружище. Винс Ломбарди.
— Великий человек. А почему именно он?
— Ошибаешься, — проговорил Даффи. — Винс Ломбарди не был великим человеком. Винс Ломбарди чуть не погубил эту страну. Американец в первом поколении, правильно? Бывший игрок «Фордхэма». Нет, он совсем даже не великий.
— Позволь не согласиться. Я думаю, он был выдающимся тренером и большим спортсменом. Хороший пример детям для подражания.
— Он отвратительное чудовище, — заявил Даффи. — Он был причиной войны во Вьетнаме.
Вернувшись тем вечером домой, Браун рассказал Энн о своей беседе с Даффи. Она рассмеялась.
— Даффи обожает тебя, — сообщила она ему.
— Неужели?
— О, это несомненно, — проговорила она слегка заплетающимся языком. — Как и все мы.
26
Тем же вечером в Хеллз-Китчен Стрикланд, Херси и Памела, понуривая травку, смотрели пленку, которую отснял Фанелли во время пробного выхода в море. На экране Браун, хватая ртом воздух, замахал руками над Зундом и поплыл на спине.
— Что он делает в воде? — спросил Херси. — От него требовалось, чтобы он был там?
— Я не думаю, что требуется находиться в воде, когда у тебя есть лодка.
— Вы хотите сказать, что он как бы свалился за борт? — спросила Памела.
— Похоже на то, — проговорил Стрикланд.
Затем пошли кадры, в которых Браун с видом героя стоял за штурвалом. Звучавшая на этом фоне запись разговора Фанелли с Кроуфордом делала сцену чрезвычайно потешной. Херси скалил зубы. Памела была в отпаде. Она заваливалась на спину в позе лотоса, пока колени у нее не задрались в потолок. Ее хрипловатый хохот заполнил студию.
