Тони О'Делл - Темные дороги
– А Эмбер?
– Эмбер?
У меня перехватило дыхание, будто я увидел, как мама рассказывает папаше, как провела день.
– Они никогда не оставались одни, – возразил я. – Когда она была дома, с ней в комнате обязательно находился кто-то еще. Она боялась отца. Ненавидела его.
– Правда?
– Конечно.
Она еще спрашивает!
– Откуда ты знаешь? Ты с ней когда-нибудь об этом говорил?
– Какие еще разговоры? Я присутствовал, когда он ее бил. Видел все своими глазами.
– А что ты испытывал к отцу, когда тот бил Эмбер?
Глаза мои наполнились слезами. Сам не понимаю, откуда они взялись.
– Мне было жаль его.
Бетти подалась вперед:
– Тебе было жаль отца? Не Эмбер?
Я кивнул.
– А что ты испытывал к Эмбер?
– В смысле?
– Ты злился на нее? Считал, что ей досталось по заслугам? Хотел помочь ей?
– Хотел подбодрить ее.
– А как ты думаешь, что она переживала, когда отец бил тебя?
– Понятия не имею.
Она закидывала меня вопросами, точно камнями. Я закрыл лицо руками. Пальцы защипало. Соленые слезы попали в порезы.
– Наверное, ей это не нравилось, – промямлил я.
– Думаешь, она хотела тебя подбодрить?
Шесть секунд. Один ученый чувак как-то сказал по телевизору, что небо вспыхнет, точно зажглась сразу тысяча солнц, и не успеем мы обернуться, как нас накроет ударная волна, равная по силе десяти тысячам бомб, сброшенных на Хиросиму.
Эта самая волна и надвигалась на меня. Голова налилась ослепительным белым светом, в котором потонуло все остальное. И никакой возможности узнать, что это – воспоминание или сон. Я ослеп, но чувства остались со мной. Эмбер. Тяжесть ее тела. Покорность. Блеск для губ с ароматом арбуза.
Волна накатила внезапно. Я корчился на полу, обливаясь слезами, но я уцелел, пережил Судный день. Значит, мне повезло. Никто меня не убедит, что лучше бы я умер сразу.
Бетти стояла передо мной на коленях. Черты ее лица расплывались, но я видел ее юные глаза. Вся ее молодость искрилась в них. Обогащенная прожитыми годами, она несла облегчение.
Бетти погладила меня по руке:
– Все хорошо, Харли.
А у папаши были эти шесть секунд? Он и не знал, что оно приближается. Мама прокралась ему за спину, и его накрыло. У нее не было выбора.
Ружье выстрелило, и ничего уже не воротишь. Она ему даже не угрожала. Для этого ей пришлось бы встать с ним лицом к лицу, держа ружье в трясущихся руках, и он просто забрал бы оружие у жены, словно очередной неоплаченный счет.
– Все хорошо, – повторила Бетти.
Я поднялся на ноги и сделал несколько неуверенных шагов по комнате. Где моя бейсболка? А буквы, складывающиеся в МЕНЯ?
– Харли, успокойся, пожалуйста. Перестань метаться.
Вот она, моя бейсболка, на столе лежит. А вот ни одного МЕНЯ что-то не видно.
– Надо поговорить об этом.
– Не буду, – крикнул я.
– Тебе станет лучше.
– Не хочу.
Я кинулся к двери.
– Прошу, Харли, не уходи.
Но я уже выскочил из комнаты и на этот раз не оглядывался.
У Йи было целых три клиента, никогда столько не видел. Увидев меня, Джек Йи выказал как-то меньше радости, чем обычно. У клиентов тоже был не слишком счастливый вид. Жена Джека бросила на меня взгляд поверх газеты и опять углубилась в чтение. Даже не помахала.
Я заказал яичный рулет для Мисти и цыпленка по рецепту генерала Цо для себя. Мне полагалось экономить денежки – чтобы оплатить все налоги, требовалось еще долларов сто, – но я никак не мог отделаться от ощущения, что Судный день близок. Вдруг я ем в последний раз? Не хочется, чтобы это был хотдог или чизбургер.
Джек Йи вернулся на кухню и лично запаковал мой заказ. Я напомнил ему чтобы не забыл печенье с сюрпризом и зонтик. Выходя на улицу я посмотрел на свое отражение в стекле двери: что это на меня все так пялятся. Принять бы душ, побриться и поспать. А так я вполне ничего себе.
Я забрался в машину и сразу же вскрыл коробку с цыпленком. Йи положил мне шесть пластмассовых вилок, три набора палочек и штук двадцать пакетиков с соусами – тут тебе и соевый, и сладкий, и кислый. Упаковка прямо-таки излучала нервозность.
Цыпленок был неплохой, но ничего особенного. Келли точняк сделала бы лучше. Будь она моей женой, готовила бы с утра до вечера.
Поев, я смял коробку и бросил на пол. Она отскочила от альбома Чикагского института искусств и шлепнулась на свадебную фотку мамы и папаши. Как грустно, если это лучшее, что осталось у них от свадьбы. Как-то не задумывался об этом раньше. Маму тошнит, потому что она беременна мной, а папаша до того пьян, что вот-вот свалится. Улыбается кому-то. Дяде Майку, что ли? Или дедушке? И приговаривает при этом: «Вот видишь, старый пердун. Я женат, и у меня есть работа. А ты вонял, что работу мне не найти. И жену тоже». Мне захотелось закопать фотку в мусор на веки вечные. Очень уж она символичная.
Я ехал неторопливо. Спешить было некуда. Желудок полон, и не хочется видеть девчонок.
Кстати, ни одна мне не попалась на глаза в то утро. Из конторы шахты я добрался до дома часам к пяти. Элвиса я запер в кабине машины, так что пес мог разоряться сколько угодно, в доме не услышат, когда я пришел-ушел.
Выпустив пса, я вместе с ним вошел в дом. Мы схарчили валявшийся на кухонном столе сэндвич, который Эмбер не доела накануне вечером.
Я даже не пытался поспать хоть часик. За рулем считал Мадонн. На рассвете, когда на траву ложится роса, у них особо благостный вид. И вечно рядом с ними полно всякой дряни: керамических оленей с отбитыми носами, бассейнов для птиц, покрытых фольгой шаров, уток с вертящимися крыльями, фигурок нагнувшихся женщин, у которых видно белье, – только все равно кажется, что они в одиночестве.
Богородиц я насчитал семь. Единственная старомодная пластиковая скульптура принадлежала Шайкам. Направляясь от Йи домой, я, как и утром, притормозил перед их домом и полюбовался небесно-голубым одеянием и розовыми губками. У этой Мадонны у единственной достало храбрости поднять глаза на Господа, и на нее снизошла благодать. Ее улыбка давала мне надежду.
Когда я достиг дороги через «Стреляй-роуд», настроение у меня еще больше улучшилось. Деревья образовывали зеленый туннель. Лучи света пронизывали листву, на грязной дороге плясали солнечные зайчики. Дурацкая сцена в кабинете у Бетти забылась совершенно. Чувство сытости, плавное покачивание, неторопливая игра света и тени чуть было меня не усыпили.
Я потихоньку катил к гребню холма, надеясь, что в чаще мелькнет олень или хотя бы разноцветный хвост фазана. Но представители фауны не показывались. Зато возле нашего дома я увидел пикап. Причем машина не принадлежала дяде Майку. Значит, какие-нибудь власти. Или ухажеры Эмбер, других вариантов нет.
Парнишка с волосами, крашенными в два тона, с тремя сережками в ухе, пеньковым браслетом на руке и галстуком в блестючках на шее сидел на капоте, курил и потягивал из банки пиво. Он посмотрел в мою сторону, но не удостоил меня ни кивком головы, ни улыбкой, ни каким-либо иным приветствием. Это показалось мне невежливым.
Джоди и Мисти я на крыльце не приметил. Когда я вышел из машины, Джоди, вся в слезах, кинулась ко мне через двор и вцепилась в ногу. Мисти за ней не побежала, осталась стоять где была, но наши глаза встретились. С того момента, как я изъял деньги, это был наш самый близкий контакт.
– Что происходит? – осведомился я, положив руки на плечи Джоди и не сводя глаз с парнишки.
– Эмбер уходит, – прорыдала Джоди.
– А ты кто такой, на хрен? – крикнул я юнцу.
Он неторопливо опустил руку с банкой. Глаза у него были закисшие, на губах играла привычная ухмылка человека, который часами просиживает в темном, прокуренном помещении, поглощенный мыслями о себе, любимом.
– А ты кто, на хрен, такой? – заорал сопляк в ответ.
Я дернулся было в его направлении, но Джоди так крепко обхватила мои ноги, что я шагу не смог ступить.
– Не разрешай Эмбер уходить, – умоляла Джоди. – Пожалуйста, Харли. Не пускай ее.
– Не плачь, никуда она не денется, – сказал я.
Оторвал сестрицу от себя и подошел к парнишке:
– Я спросил, кто ты такой?
Юнец прикончил пиво и бросил банку мне во двор.
– Я – друг Эмбер. – Он воткнул себе в пасть сигарету – А ты, наверное, ее брательник-жлоб?
Вот сейчас моя рука сама как треснет его. Последнее время все так и происходит.
Но не на этот раз. Я тупо смотрел на руку.
– Не бей его, Харли, – попросила Джоди у меня из-за спины.
– Ударить меня? – заржал парнишка.
– Отпусти его.
– Дай ему! – закричала с крыльца Мисти.
Дверь распахнулась, и на пороге показалась Эмбер с чемоданом и своей подушкой под мышкой. При виде меня она замерла. Вся кровь отхлынула у нее от лица, глаза сделались совсем черные. В них кипела ярость.
