Крис Хаслэм - Двенадцать шагов фанданго
Река что-то сказала, я не разобрал что, когда, шлепнувшись вниз ногами в бурлящий поток, ушел в безмолвную тьму. Я ожидал, что подводная скала вколотит в меня ноги, прежде чем рефлекс утопленника заполнит легкие чистой, горной, весенней водой и уложит спать на дне реки. Возможно, я думал о Луизе и, вероятно, переживал неприятные ощущения от того, что невольно способствовал ее случайной гибели, но, возможно, отнесся к этому бесстрастно, поскольку не ожидал выплыть на поверхность из круговерти клокочущего водоворота стремнин. Я уперся подбородком в грудную клетку и закрыл лицо руками, когда завертелся в приглушенном гуле, отскакивая от твердых предметов и пытаясь найти что-нибудь способное восстановить силу притяжения. Я думал, что погибаю, поскольку погружался все ниже и ниже, глубже и глубже, пока в полной дезориентации не коснулся скалистого дна и не выплыл на поверхность. Здесь я снова услышал рев реки и набрал полные легкие воздуха вперемежку с водой, так как несся, отплевываясь и фыркая, в пенистом потоке. Руки колотили по воде, голова откинулась назад, предательские колени и бесполезные ноги бились без всяких болезненных ощущений о невидимые камни. Я, наконец, почувствовал, сколь холодна вода. Ее ледяные пальцы задержали мой затылок, когда он попытался снова потащить меня на дно. Я противился этому, пинал воду ногами, колотил ее руками. Открыв глаза, я увидел звезды над каньоном, перед тем как скользнуть по длинной гладкой скале и вновь окунуться в звенящую круговерть. Вода попадала в нос, заставляла меня затыкать его. Когда я снова открыл глаза, увидел, что несусь по стремнине в обратном направлении. Там, кружась над утесом, с которого я падал, выступали в сумраке ночного неба контуры чего-то черного и зловещего, похожего на грача размером с человека. Я раскрыл от удивления рот и откинулся назад, пронесся в потоке чистой воды и менее чем через секунду плюхнулся в широкую и мелководную полынью с островками из скал и песочным дном. Подвывая, как брошенный щенок, я осознал, что могу стоять на ногах, но, сделав несколько шагов по грудь в воде, упал лицом вперед и стал выкарабкиваться на ближайший пляж. Увидел что-то возвышающееся над темным кустом, когда потащился по отсвечивающему белому песку. Тяжело сел, прислонился спиной к валуну и стряхнул с волос воду. Задрожал от пережитых шока и холода. Выжил я, но не мои сигареты, и это очень, очень огорчало.
16
Я поднялся и приготовился идти. Местность была мне знакома: Лаго-де-Криста, некогда живописное место, посещаемое влюбленными подростками и накурившимися марихуаны однодневными туристами. Оно известно сегодня по прозвищу «много кофе с молоком». Хотя больше напоминало чашку холодного кофе с плавающим в нем Окурком. От дороги до озера лежал немалый путь, но в доброй компании и с хорошими возбуждающими средствами прогулка стоила того, давала возможность провести содержательный день на природе. Девушек поили и раздевали, парни бравировали искусством нырять в воду между скалами и водопадом, который питал озеро, — тем самым водопадом, с дрожью осознал я, по которому только что спустился сюда. Я не слышал, чтобы кто-нибудь когда-нибудь предпринимал попытку окунуться в этот бурлящий поток. По иронии судьбы мне, самому робкому из всех, суждено было стать первым. Прошлым летом я обсуждал здесь с Хенриком и его приятелями возможность съехать по водопаду на автомобильной камере. Помню, с каким воодушевлением доказывал, что сделал бы это, если бы не моя пораненная рука. Дурачок не верил: падение в одиночку, утверждал он, погубит меня, сила падающей воды затянет водоворотом мое искалеченное тело на дно полыньи, как кота в стиральной машине, и все будет кончено. Его приятели согласились с ним, утверждая, что я отброшу копыта еще до того, как коснусь дна. Меня пробрала дрожь. Они были не правы, но, вероятно, никогда не узнают об этом. Я с трудом прошелся по краю коричневой полыньи, перешагивая через остатки костров и сокрушая десятки обломков скальной породы, которые были доступны моему близорукому случайному взгляду. Какой-то олух притащил сюда сиденье от заброшенного в трех километрах «вольво» и установил напротив водопада.
Я затряс головой, плюхнулся на прогибающийся, скрипучий винил. Не мог представить себе предмета более чуждого и не соответствующего этому когда-то прекрасному ландшафту, чем заднее сиденье «вольво», тем не менее растянулся на его пыльной поверхности. Сиденье было удобным, как автомат для продажи презервативов в заштатном публичном доме. Я следил за летучими мышами, повисшими над полыньей, отмечал, что ночью водопад шумит громче, чем днем, сознавал, что мне следует спускаться дальше, и ощущал искусственную теплоту от винила, прижатого к моей мокрой спине. Решил, что заслуживаю отдых. Важно было восстановить силы перед тем, как двигаться дальше. Если бы я находился выше в горах, такое решение стало бы роковым, но здесь, внизу, оно просто доставляло дискомфорт. Я сбросил ботинки и позволил теплой воде течь по своим ногам.
Мне снились медведи, кровь и Луиза, вытанцовывающая двенадцать шагов фанданго и говорящая, кружась между жизнью и смертью, что выбор за мной. Мгновение я понимал, что́ она имеет в виду, но затем медведь грязной лапой сбил ее с ног и уложил рядом со мной, согрел меня своим густым мехом. Некоторое неудобство было связано с необходимостью оттолкнуть медведя и подтянуть на его место Луизу, но усталость не позволяла мне двигаться, а слабость — закрыть глаза, следящие за тем, как ее голова подскакивает на пыльной дороге… Внезапно проснувшись, я сел. Медведь находился рядом и смотрел на меня широкими, настороженными глазами. Я крикнул. Медведь превратился в собаку, которая в отчаянии зарычала, перед тем как спрыгнуть с сиденья «вольво» и скрыться в кустах с шерстью, вздыбленной, как иголки дикобраза. Я быстро огляделся, как часовой, разбуженный звуком вынимаемого из ножен кинжала. Света вокруг стало больше. Водопад шумел тише, чем ночью. Просмотрел просветы между деревьями и скалами, убедился, что остался один, если не считать собаки. Я знал этого пса.
— Карлито, — позвал его. — Ко мне!
В кустах не шелохнулось, но я знал, пес там.
— Кар-ли-то, — протянул я, — сюда, мальчик! — Называть Карлито «мальчиком» значило относиться к нему несколько покровительственно: возраст пса, по человеческим меркам, достигал по меньшей мере пятидесяти, и он поступал так, как ему заблагорассудится.
— Карлито, — пожаловался я, — на этот раз мне досталось под завязку. Не огорчай меня еще больше — ты мне нужен.
В ивняке певчая птичка с клювом, полным извивающихся зеленых гусениц, жалостливо посмотрела на меня с видом занятой матери, встретившей на пути домой из магазина горького пьяницу. Я нагнулся, взял камень и швырнул в кусты.
— Провалиться мне на месте, Карлито, — вздохнул я, — если меня не побили так же, как тебя. — Я подобрал ботинки, вылил из каждого по кружке воды. — Помнишь Луизу, Карлито? Помнишь ее?
Собаки прекрасно слышат. Никогда не следует кричать, чтобы пес услышал, поэтому я понизил голос и уперся отяжелевшей головой в руки.
— Ее застрелили, Карлито. Четырьмя выстрелами с близкого расстояния. Я видел, как она умирает. Я был там. Ничего не мог сделать, понимаешь… даже сейчас, как и тогда, я не могу представить, что можно было сделать. Минуту перед этим она кричала, чтобы подонок лягушатник прикончил меня, а в следующую минуту уже истекала кровью в пыли.
Случайный порыв ветра пронесся над полыньей, встряхнув деревья, посеребрил их листья, высоко над моей головой авиалайнер, летевший курсом на север, отражал свет восходящего солнца, как дьявольская карета, запряженная четверкой лошадей. Я отчаянно нуждался в куреве, выпивке и длинной толстой дорожке порошка, хотя начинал уже рассматривать возможность отказа от кокаина на том основании, что от него больше вреда, чем пользы. В течение пяти последних лет я покупал, продавал и употреблял наркоту. Казалось, что весь тот вред, которого мне не довелось испытать, просто заносился на счет будущих несчастий под высокие проценты, а срок платежей наступил в прошлую пятницу с приездом Ивана. Сегодня, должно быть, четверг. В течение одной недели мой маленький хрупкий мирок разнесли в пыль, словно в волшебном Севильском снежном шекере.
Карлито выполз из-под кустов, остановился, чтобы основательно почесать за ухом. У него хватало собственных неприятностей, ему не было дела до моих. Когда пес покончил борьбу с блохами, он тряхнул свалявшейся шерстью, лязгнул зубами пролетавшей мухе и удостоил меня снисходительным взглядом.
«Ну, ты идешь, что ли?» — как бы спрашивал он.
Я осторожно встал, боясь увеличить прореху в изорванной одежде, и последовал за псом под гору. Карлито пробежал некоторое расстояние вперед и, кажется, озаботился тем, чтобы я следовал за ним, соблюдая должную дистанцию. Я был иммигрантом, он же коренным обитателем долины, я не мог оспаривать его первенство в очередности спуска под гору. Но прежде всего я следовал за ним потому, что он знал, куда идет, а я нуждался в поводыре, даже если им был пожилой пес, которого мучил зуд.
