Джон Гришэм - Признание
— И Николь похоронена там?
Кит досчитал до одиннадцати, прежде чем дождался ответа.
— Думаю, да. Если честно, точно не помню. Я тогда сильно выпил, пастор. Пытался вспомнить и даже пробовал нарисовать карту, но найти будет трудно. Если, конечно, до этого дойдет.
— А почему ты закопал ее именно там?
— Не хотел, чтобы нашли. Так и получилось.
— Откуда ты знаешь? Вдруг тело все-таки нашли? Ты закопал ее девять лет назад, последние шесть провел в тюрьме и не следил за новостями.
— Пастор, уверяю вас: тело Николь не нашли.
Кит ему поверил. Его вообще огорчало, что он верил на слово этому закоренелому преступнику. Когда они добрались до Уичиты, спать уже совершенно не хотелось. Бойетт снова спрятался в свою раковину и лишь время от времени потирал виски.
— Тебя судили в двенадцать лет? — спросил пастор.
Тик.
— Что-то вроде этого. Да, в двенадцать. Помню, как судья заметил, что я еще слишком мал, чтобы начинать карьеру преступника. Много он понимал!
— А что было за преступление?
— Мы забрались в магазин и унесли, сколько могли: пиво, сигареты, конфеты, консервы, чипсы. Устроили на холмах настоящий пир и напились! Все бы хорошо, да только в магазине имелась камера наблюдения. Это было мое первое правонарушение, и я отделался условным сроком. Со мной судили Эдди Стюарта. Ему было четырнадцать, и он попадался уже не в первый раз. Его отправили в исправительную школу, и больше я его не видел. В нашем бандитском районе всегда хватало плохих парней. Мы или сами устраивали неприятности, или попадали в них. Даррелл на меня ругался, но дома бывал редко. Мать пыталась бросить пить, но не смогла. Брата забрали, когда ему стукнуло пятнадцать, а мне — тринадцать. Вы когда-нибудь были в исправительной школе, пастор?
— Нет.
— Так я и думал. Там содержат парней, от которых все отвернулись. Большинство из них — вполне вменяемые, во всяком случае, когда попадают туда впервые. Просто так сложилось. Впервые я угодил в такую школу неподалеку от Сент-Луиса. Это была настоящая тюрьма для подростков. Я занимал верхнюю койку. Длинная комната была переполнена. Кругом царило насилие. Охранников и надзирателей постоянно не хватало. Мы ходили в класс, но это был смех, а не учеба. Выжить могли только те, кто вступил в одну из банд. Кто-то посмотрел мои бумаги и узнал, что надо мной надругались. Тогда я превратился в легкую мишень для охранников. После двух лет настоящего ада меня выпустили. Как считаете, пастор, что ждет пятнадцатилетнего парнишку на свободе после двух лет пыток? — Тревис посмотрел на Кита, будто действительно ждал ответа.
Пастор, продолжая следить за дорогой, молча пожал плечами.
— Вся ювенальная система юстиции заточена на воспитание преступников-рецидивистов. Общество хочет запереть нас за решетку и выбросить ключи, но у него не хватает мозгов понять, что рано или поздно, но мы оттуда выйдем. А когда это происходит, то мало никому не покажется. Возьмите хотя бы меня. Думаю, в тринадцать лет я не был безнадежен. Но после двух лет насилия, побоев и надругательств в свои пятнадцать я уже стал опасен. Тюрьмы — это фабрики ненависти, пастор, а общество требует их все больше и больше. Но система не работает.
— Ты возлагаешь вину на других за то, что случилось с Николь?
Бойетт шумно выдохнул и отвернулся. Это был нелегкий вопрос, и он словно согнулся под его тяжестью. Наконец он ответил:
— Вы ничего не поняли, пастор. Я поступил очень плохо, но я не мог остановиться. А почему я не мог остановиться? Потому что я такой, как есть. Но я не родился таким. Таким меня сделало общество, а не дефекты ДНК. Многие требуют нас изолировать и наказать по полной программе, а если в результате появятся чудовища, то с этим ничего не поделать.
— А как насчет других пятидесяти процентов?
— Это вы о ком?
— Половина заключенных, выпущенных условно-досрочно, больше никогда не нарушают закон и не попадают в тюрьму.
Статистика не впечатлила Бойетта. Он повернулся и стал смотреть в правое боковое зеркало, снова спрятавшись в своей раковине. Вскоре после Уичиты он уснул.
Около четырех утра телефон снова зазвонил. Это был Мэтью Бернс.
— Где ты сейчас, Кит? — спросил он.
— Постарайся поспать, Мэтью. Извини, что разбудил тебя.
— Я не могу уснуть! Где ты?
— Примерно в тридцати милях от границы с Оклахомой.
— Твой приятель еще с тобой?
— Разумеется! Сейчас он спит. Я тоже клюю носом.
— Я разговаривал с Даной. Она очень расстроена, Кит, и я тоже. Мы считаем, ты сошел с ума.
— Не исключаю. Но за участие спасибо. Мэтью, не переживай, я поступаю правильно, и все будет хорошо. Сейчас все мои мысли только о Донти Драмме.
— Не пересекай границу штата!
— Я отлично тебя слышал и в первый раз.
— Ладно. Просто хочу, чтобы ты помнил: я просил тебя об этом несколько раз.
— Я все записал.
— Ладно, а теперь послушай меня внимательно, Кит. Мы понятия не имеем, что произойдет, когда вы доберетесь до Слоуна, и твой парень начнет говорить. Думаю, газетчики и телевизионщики слетятся, как мухи на мед. Держись от них подальше, Кит. Смотри под ноги, старайся не поднимать головы и ни с кем из них не разговаривай. События будут развиваться по одному из двух сценариев. Первый: казнь состоится, как и запланировано. Если так, то ты, сделав все возможное, можешь сразу уезжать. У Бойетта будет выбор остаться там или поехать с тобой. Для тебя это не важно. Главное — немедленно возвращайся сам. Второй сценарий: казнь отложат. Тогда ты победил, но все равно не оставайся праздновать. Пока власти будут заняты Бойеттом, выскользни из города и сразу возвращайся домой. При любом раскладе ни в коем случае не светись. Я ясно выразился?
— Думаю, да. Теперь вопрос: к кому нам обратиться, когда мы доберемся до Слоуна? К прокурору, адвокату, прессе или в полицию?
— К Робби Флэку. Он — единственный, кто станет слушать. Полиции и прокурору нет дела до Бойетта. У них уже есть преступник, и они ждут казни. Тебе может поверить только Флэк, а поднимать шум он точно умеет. Если версия Бойетта того стоит, Флэк позаботится о прессе.
— Я тоже так считаю. Хочу позвонить Флэку в шесть. Вряд ли он сейчас много спит.
— Давай еще раз свяжемся друг с другом перед этим звонком.
— Договорились.
— Кит, я все равно считаю, что ты сошел с ума.
— Не сомневаюсь, Мэтью.
Пастор сунул телефон в карман, и через несколько минут «субару» покинула пределы штата Канзас и въехала в Оклахому. Кит ехал со скоростью восемьдесят миль в час. Поскольку он надел белый пасторский воротничок, то искренне надеялся, что ни один нормальный полицейский не станет слишком придираться к нему, слуге Господа, за незначительное превышение скорости.
Глава 17
Семья Драмм провела ночь в дешевом мотеле на окраине Ливингстона, в четырех милях от исправительного учреждения Алана Б. Полански, где Донти отсидел больше семи лет. Мотель неплохо зарабатывал, давая приют не только родственникам заключенных, но и иностранкам, выразившим загадочное желание сочетаться браком со смертниками. В тюрьме неизменно содержалось порядка двадцати смертников, женившихся на европейках, к которым они не могли даже прикоснуться. Государство не поощряло подобных браков, но сами пары тем не менее считали себя связанными семейными узами и вели соответствующий образ жизни. Жены переписывались друг с другом, часто вместе приезжали в Техас навестить своих мужей и останавливались в этом же мотеле.
Четыре такие жены ужинали за соседним с Драммами столиком. Обычно эти женщины сразу бросались в глаза из-за сильного акцента и броских нарядов. Им нравилось привлекать к себе внимание, и на родине они даже считались своего рода знаменитостями.
Донти отклонил все предложения вступить в брак. В последние дни жизни он отказался от любых интервью и контрактов с издателями, предложений руки и сердца и от возможности выступить в ток-шоу Фордайса. Он отказался от встречи с тюремным капелланом и своим священником — преподобным Джонни Канти. Донти утратил веру и не хотел иметь ничего общего с Богом, которому истово поклонялись те, кто с одержимостью умалишенных добивался его казни.
Роберта Драмм проснулась и лежала в темноте 109-го номера. В последний месяц она так мало спала, что теперь не могла уснуть от накопившейся усталости. Врачи прописали ей какие-то таблетки, но они оказали обратное действие, только усилив нервозность. Ее дочь Андреа лежала на другой кровати, стоявшей рядом, и, похоже, спала. В соседнем номере расположились сыновья Седрик и Марвин. Согласно правилам, в последний день члены семьи могли общаться с Донти с восьми утра до полудня, а после прощания его должны были перевезти в камеру смертников тюрьмы в Хантсвилле.
