Джон Бердетт - Бангкок - темная зона
— Абсурд! Сначала все отрезать, а затем конструировать искусственную вагину. Фу!
— А как насчет имплантантов груди? Если они вызывают у тебя такое же чувство, собери в своей стране людей и начни кампанию. Будет чем заняться на несколько десятилетий вперед.
Кимберли фыркнула в трубку.
— Думаешь, я одна из тех никчемных белых дамочек, которые бесятся с жиру и от нечего делать треплют о чем попало?
— Я думаю, ты влюбилась в Лека.
Американка некоторое время молчала, а затем осторожно заговорила.
— Он «голубой»?
— Будда праведный! Нет! Он не знает, что такое секс, и скорее всего никогда не узнает. У таких типов, как он, вся страсть уходит в разговоры. Когда же речь заходит о вере, они могут быть излишне щепетильными. Я тебе уже сказал: он женский дух в мужском обличье. И все, что ему требуется, — выразить свою внутреннюю сущность. Извини, это все очень непросто. — В раздражении я разъединился.
Прошло ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы нажать клавишу автодозвона, и я вновь услышал агента ФБР.
— Ты сказал, выразить внутреннюю сущность? Именно этого хочу и я. Потому я здесь. Ты спрашивал, зачем я приехала. Вот для этого. Только сама не понимала, пока ты не сказал эту фразу.
— Если речь о том, чтобы его соблазнить, лучше тебе забыть о высокоточном бомбометании — оно приведет к отчуждению. Прояви немного сочувствия. Попытайся воспринимать все серьезно. У парня хватает духу решиться на операцию — так поверь хоть немного в него.
Молчание в трубке давило на мозг все сильнее и сильнее. Наконец Кимберли родила слова.
— Неужели он на самом деле не знал женщины? Сколько ему лет?
— Двадцать два. А я занят. — Я разъединился, выключил телефон и пошел обедать.
Телефонная компания дала мне номер родителей Нок, но я колебался. В конце концов, она умерла по моей вине, и я понимал, насколько трудно будет посмотреть им в глаза. Поэтому решил сперва осмотреть ее квартиру.
Нок жила на выезде из города, по дороге в новый аэропорт, который еще не открыт. Я взял такси и, простояв больше часа в пробке на Сукумвит, оказался у дома, где она снимала стандартную однокомнатную квартиру.
Дом строился как общежитие для рабочих аэропорта и скорее напоминал тюрьму с клетушками три на четыре метра, двери которых выходили во внутренний коридор. Нок жила на самом последнем, пятом этаже, а лифта в доме не было. Двери клетушек были заперты на примитивные висячие замки, но та, что вела в жилище убитой, оказалась нараспашку. Тем не менее, прежде чем войти, я постучал. В комнате находились пятеро: мужчина и женщина лет пятидесяти пяти — должно быть, родители Нок, молодой человек лет двадцати с небольшим, девушка, которой скорее всего не исполнилось и двадцати, и семилетний мальчуган. В каморке ничего не было, кроме матерчатого матраса и висящей на плечиках вдоль карниза женской одежды. На мгновение мой взгляд остановился на мальчике — я очень надеялся, что он не сын Нок. В разговорах она ни разу не упомянула, что у нее есть ребенок.
— Детектив Джитпличип, — представился я.
Ни в одной из пяти пар глаз я не заметил надежды. Полицейские не те люди, которые ее пробуждают. Во взгляде матери и дочери я прочитал страх, взгляд сына пылал гневом, а мужчина и внук, казалось, не понимали, что происходит.
— Могу я спросить, как вы здесь оказались?
— Нам позвонил двоюродный брат, он живет внизу. Сказал, прошлой ночью несколько мужчин принесли сюда нашу дочь на носилках. Затем появились другие и забрали ее, — поведала мать.
За ней заговорил брат:
— Она была нашей единственной надеждой. Кормила всю семью. Что теперь будет?
Они все вместе молчаливо осуждали меня. И я должен был признать: небезосновательно. На пятьдесят процентов проблемы малоимущих возникают именно благодаря полицейским.
— Она была хорошей девочкой, — продолжала мать. — Не продавала наркотики, не продавала себя, работала в ресторане. — Я бросил взгляд на мальчугана и ничего не спросил, все и так было очевидно. — Нок была официально замужем за его отцом, но тот нашел себе другую жену и перестал присылать деньги на содержание ребенка.
— Понятно, — кивнул я.
Разумеется, Нок не могла содержать на ресторанную зарплату пять или более человеческих душ, но приличия требовали, чтобы все придерживались именно этой версии. Наверное, только мать понимала, чем занималась дочь. В семье никогда не обсуждали этот вопрос. Никто не собирался нарушать кодекс молчания.
— Она ежемесячно посылала домой десять тысяч бат, — говорила мать. — На эти деньги я должна была кормить всех нас плюс моих родителей. Мы все время тратим на то, чтобы выращивать рис для еды. А наличности у нас совсем не остается. У матери диабет. Государство оказывает помощь, и лекарства для нее обходятся дешево, но ей требуется специальная диета. У отца тоже проблемы со здоровьем: всю жизнь работал на поле под палящим солнцем, и теперь что-то не так с мозгами. Сын хотел бы закончить школу, но на это не хватает денег. Младшая дочь еще девственница, новее ее знакомые — местные бедняки — знай дуют виски и колются. Нок хотела помочь найти ей мужа, но надо, чтобы она тоже закончила школу, иначе на нее, кроме отребья, никто не посмотрит. Нок сказала, она достаточно красива, чтобы здесь, в Крунг-Тепе, заполучить мужа из белых. Мол, фаранги такие богатые, что один мужчина способен содержать нас всех. А теперь как быть? Идти попрошайничать?
Я представил свою семью на их месте. Слава Будде, у моей матери оказалось достаточно сообразительности и прижимистости, чтобы скопить приличную сумму и открыть собственный бордель: никому, даже Будде, не дано избежать цикла кармы.
Потом заговорил брат:
— Кузен считает, что ее привезли сюда полицейские и увезли тоже копы. Наверное, ее использовал какой-то богач. Убил и откупился от полиции. — Он осуждающе посмотрел на меня.
— Мне известно, что ее убили, — ответил я. — Но не думаю, что на сексуальной почве.
Теперь заговорил отец. Такие люди, как он, составляют хребет нашей страны. Речь медленная, рассудительная, выражается очень вежливо, и понимаешь, что этот голос не лжет.
— Мы набожная семья. Так много жертвуем в храм. Нок даже здесь, в Крунг-Тепе, оставалась благочестивой. Я всю жизнь работал в поле. В молодости целый год провел в монастыре. Когда умру, буду пребывать в нирване. Мне не хочется думать, что мою дочь убил дурной человек. Иначе я сойду с ума. — Он держал голову меж толстых мозолистых ладоней и, пока говорил, поворачивал ее то в одну, то в другую сторону.
Это движение окончательно добило меня, вызвав чувство полной беспомощности. Хотелось, как мы часто слышим в кино, сказать, что я достану убийцу и предам правосудию, но даже эти наивные крестьяне мне бы не поверили. Они, наверное, смирились с тем, что на свете живет человек, прервавший жизнь Нок, и выбросили его из головы. Теперь их интересовало одно — как устроить свое будущее и кем заменить единственного кормильца.
Мать будто прочитала мои мысли.
— Нам стоило больше тысячи бат приехать сюда. — Она неотрывно смотрела мне в глаза.
Я достал портмоне и протянул ей две тысячи, а сам окинул глазами комнату (никаких следов крови или борьбы). Затем поклонился и вышел.
Я чувствовал тяжесть на сердце, и потому, очутившись на улице, решил немного прогуляться. Дом Нок — один из многих, возникших здесь в результате спекуляции земельными участками. Все строения однотипны: длинные пятиэтажки с одинаковыми клетушками. Моргни глазом, и можно легко представить, что перед тобой Освенцим или Дахау. Моргни снова, и очутишься в любой точке «третьего мира». А если моргнуть трижды, поймешь, что в век функционального варварства нас ждет будущее как в концлагере. Нужно отсюда выбираться.
Когда я вернулся в участок, мне позвонил Викорн.
— Где ты был?
— Расследовал убийство.
— Сончай, на этот раз я не прошу, приказываю: не лезь в это дело. Тебе и так повезло, что ты до сих пор жив. Я понимаю, тебе на все наплевать, кроме своего благочестия, но если не хочешь послушаться меня, не суй свой нос в эту историю ради Чаньи и нерожденного ребенка. Танакан раздавит тебя как клопа и не заметит. Хочешь, чтобы Куракит правильно расследовал твое убийство. Что тебе это даст?
Я вспомнил отца Нок и собирался ответить: «Нирвану», — но не хватило ни безгрешности, ни мужества. Вместо этого я пробормотал:
— Хорошо.
В сложившихся обстоятельствах общество разочаровавшегося наркоторговца (он же кинорежиссер) показалось мне желанной встряской. Тем более Ямми только что прислал мне эсэмэску:
«Я в „Кимси“. Пью. Присоединяйтесь».
«Кимси» — японский ресторан на Сукумвит напротив торгового центра «Эмпориум» под мостом надземки. Он выглядит так, словно его перевезли из старого района Токио и собрали в Бангкоке под пристальным оком японского контролера, наблюдающего за соблюдением качества. Я заходил туда пару раз, и меня поразило, что все там, кроме тайских официанток, натуральное японское, включая сильно пьющих служащих, каждого из которых ждала на полке личная бутылка превосходного саке с напечатанным на ней именем.
