Джон Бердетт - Бангкок - темная зона
«Я в „Кимси“. Пью. Присоединяйтесь».
«Кимси» — японский ресторан на Сукумвит напротив торгового центра «Эмпориум» под мостом надземки. Он выглядит так, словно его перевезли из старого района Токио и собрали в Бангкоке под пристальным оком японского контролера, наблюдающего за соблюдением качества. Я заходил туда пару раз, и меня поразило, что все там, кроме тайских официанток, натуральное японское, включая сильно пьющих служащих, каждого из которых ждала на полке личная бутылка превосходного саке с напечатанным на ней именем.
Но вот Ямми не стал меня дожидаться. То, что изначально было литровкой, успело потерять добрую половину своего содержимого. Я сел за деревянный, весь в темных пятнах стол, очень подходящий ко всему деревянному, тоже в темных пятнах, интерьеру. Ямми подозвал официантку, и она налила саке в каменный сосуд, чтобы согреть. Через несколько минут жидкость вернулась уже теплой, и официантка разлила по глотку в крохотные кружечки. Ямми уже наполовину опустошил обенто[23] и мрачно ковырял палочками желтоватый тофу.[24]
— Я больше не могу, Сончай, — заговорил он с мягким калифорнийским акцентом. — Ухожу в отставку.
— Хорошо, — ответил я, пробуя саке. — Я поговорю с боссом.
Мне было невдомек, верная это стратегия или нет. Не исключено, что японец настолько глубоко погрузился в депрессию, что его оттуда уже не вытащить. Он исподтишка покосился на меня.
— Третий фильм снят только наполовину. Вам придется искать кого-то другого его докончить.
— Хорошо.
Ямми посмотрел на меня поверх палочек в руке.
— Вас это не волнует? Весь проект под угрозой.
— Я это сознаю, Ямми, но ты художник, человек темпераментный. Если творческое окружение тебе не подходит, ты теряешь способность работать. Викорну придется это понять.
— Он меня не прибьет?
— Мог бы. Но мы уже поняли, что ты не боишься смерти. Помним, как сидел в камере смертника и нам пришлось тебя умолять выйти из тюрьмы.
Ямми принудил себя улыбнуться и оставил игру.
— Я докончу это и сниму еще десять, но потом…
— Брось, Ямми. Будешь кочевряжиться, Викорн с тобой разделается: может, убьет, может, отправит обратно в тюрьму. Не исключено, в тебе есть та самая целостность, и что из того? Кино все равно будет сниматься, если не тобой, то кем-нибудь другим. Боюсь только, что Викорн поручит это дело мне.
Такого оборота японец не ожидал. Положил палочки и уставился на меня.
— Вы же в этом ни бельмеса не понимаете.
— Согласен. А теперь представь, какими ужасными получатся ролики, если за них возьмусь я. Откуда мне, любителю, знать, как перед объективом погружать пенис в вагину? Потребуются десятилетия, чтобы набраться опыта.
Ямми минут десять выдерживал радиомолчание — по крайней мере мне показалось именно так. А затем снова заставил меня заглянуть в бездонный колодец мрачности.
— Вас приставили присматривать за мной, так? Это ваша работа? Давайте надеремся. — Он опрокинул в глотку саке и кивнул, приглашая последовать его примеру.
Я все еще испытывал чувство вины и горевал по Нок, поэтому не мог придумать ничего лучше, как тоже выпить. Не помню, сколько раз мы повторяли этот номер, но к тому моменту, как стали уходить из ресторана, бутылка с именем Ямми, написанным красивым каллиграфическим почерком на японском языке, оказалась пуста. На улице, где над головами грохотали поезда, а внизу воздух отравляли машины, сотни разновидностей сладких закусок на лотках сменились более серьезной едой — лапшой и другими блюдами, которые брали проголодавшиеся работники, утром приехавшие в Бангкок из пригородов и теперь возвращавшиеся домой. В целом пейзаж оказался менее стабильным, чем я мог припомнить. Но Ямми находился в еще более плачевной форме — он едва держался на ногах. И, боясь упасть, вцепился в мою левую руку.
— Думаете, легко погрузить пенис в вагину, если ни то ни другое тебе не принадлежит? Совсем не так просто, как вам кажется. Знаете, кто самые главные примадонны на съемках порнофильмов? Жеребцы, мой друг, жеребцы. Одно грубое слово, и у них падает на полшестого.
— Но у тебя ведь есть Джок.
— Если бы не он, я бы точно свалил, — проворчал японец.
В эту ночь Чанья меня удивила. Мы лежали в постели, я держал ладонь на ее животе и только что закончил рассказывать, как погибла Нок. Я ждал, что жена испугается и потребует, чтобы я послушался Викорна и навсегда забыл об убитой. Но Чанья долго молчала, затем тихо проговорила:
— Поступай как знаешь, Сончай.
— Но как же ты и ребенок?
— Надо что-то делать. Слишком многие в Таиланде не хотят признавать очевидное. Больше не получается вести себя смирно, по-тайски. Не исключено, настанет день, и меня изнасилует и убьет богач, а затем откупится от полиции. Перемены должны когда-то начаться.
— Ты говоришь совсем не так, как тогда, когда впервые услышала фамилию Танакан.
— Знаю. Но убита еще одна женщина. Наверное, это наш буддизм сделал простых тайцев настолько безответными.
— А остальных такими самонадеянными, — пробормотал я.
21
Все серьезные преступления имеют благовидные оправдания: ужасное детство, падение с лестницы в нежном возрасте, происхождение из городских низов и тому подобное. То, которое планировал я, не требовало другой мотивации, кроме памяти о Нок, Пи-Ооне и кхуне Косане. То, каким образом ушла из жизни Дамронг, я в расчет не брал, чтобы мною не владел гнев. Нок хотя бы не была в сговоре с убийцей. Мне требовалась голова Танакана, и пошел он подальше, этот Викорн. Но если я хочу остаться в живых, надо вести себя хитро как лис. Я с огорчением признал, что до сих пор не убит только благодаря полковнику: если Танакан покончит со мной, то условия их сделки с Викорном изменятся в пользу последнего. И тогда полковник спуску не даст.
С планами у меня пока не слишком ладилось, и от этого отчаянно портилось настроение. Ничего лучше я не мог придумать, как под каким-нибудь предлогом арестовать швейцара из «Парфенона» и любыми способами заставить его заговорить. Но если я это сделаю, Танакан непременно узнает и прикончит меня. К тому же тот парень не боится ни тюрьмы, ни смерти: его женщины, которые значат для него все, в руках Танакана. Он не заговорит, если сам того не пожелает. Иногда я начинал завидовать моим западным коллегам — видимо, у них нет других забот, кроме как отдавать преступников правосудию. Хотя звучит немного по-ребячески и не хватает моральных задач. Я сомневался, что таким образом можно хоть сколько-нибудь прожечь и очистить свою карму.
Я кипел от злости и не был склонен к любезностям, когда переходил улицу и на моем пути оказался интернет-монах. Я ошпарил его взглядом и прошел мимо.
Было около половины двенадцатого, когда все порядочные лоточники готовят еду в ожидании дневного столпотворения. Они устанавливали прилавки напротив полицейского участка для копов, и это давало им особый иммунитет от ареста. По утвари можно было судить о том, что они продают. В больших, словно ванны, медных кастрюлях кипел говяжий суп, в эмалированных варились свиные ноги, в похожих на мортиры глиняных горшках с пестиками покупателей ждал обжигающе острый салат. Горящие угли означали, что над ними готовят жаркое.
Я немного остыл и, возвращаясь в участок, подумывал, не пора ли пригласить монаха на допрос, когда он собственной персоной вышел из интернет-кафе и снова столкнулся со мной. Я повернулся, готовясь произнести что-нибудь едкое, но слова замерли у меня на губах: монах стоял с поднятыми руками, обратив ко мне ладони. Лицо насмешливое, почти веселое. Сумасшедшие монахи в буддизме — такое же распространенное явление, как в других религиях, где существует монастырская традиция. А когда он встал передо мной так, что мне пришлось с трудом его обходить, я окончательно решил, что он спятил. И все еще думал о нем, когда вернулся к себе за стол и ко мне присоединился Лек.
— Слушай, ты не знаешь, что имел в виду этот интернет-монах? Он только что специально на меня наскочил и сделал вот так, — я поднял руки и повернул ладонями к помощнику.
— Вчера он точно так же столкнулся со мной. — Я заметил, что Лек говорит о монахе без прежнего энтузиазма. — Может, крыша поехала? Может, показывал шрам?
— Какой шрам?
— Я решил, что он поднимает руки, чтобы показать шрам на запястье. Такие шрамы остаются после попытки самоубийства. Может, его что-то мучает?
— А браслеты? — напомнил я.
— Не исключено, раздает всем, кто ему попадается. А с остальным нет никакой связи.
— Мне он не дал.
На самом деле я заметил его шрам, но не придал значения. Мы с Леком пожали плечами. Никому не хочется тащить монаха в сумасшедший дом. А такому молодому, как мой помощник, и вовсе было бы стыдно так низко пасть. Я выбросил мысли о монахе из головы и стал думать, как мне прищучить Танакана, хочет того Викорн или нет. И не вспоминал о монахе весь день, пока мы с Леком не пошли перекусить. Я взял с полдюжины рыбных шариков на палочке и положил их на стол.
