Деон Мейер - Остаться в живых
— Я ничего не могу сделать.
— Вы ждете звонка от Тобелы?
— Почему вы спрашиваете?
— Если бы мы хотя бы могли кое-что ему передать…
Мириам пристально посмотрела на Янину: на ее глаза, губы, руки.
— Я вам не верю.
Янина вздохнула:
— Потому что я белая?
— Да. Потому что вы белая.
Капитану Тигру Мазибуко не спалось. Он ворочался на раскладушке. В Кимберли было тепло и сыро — не слишком жарко, но все же жарко. Влажность была высокая, а комната недостаточно проветривалась.
Из-за чего он испытывает такую ненависть к Мпайипели?
Этот человек участвовал в Борьбе. И он не продал своих товарищей.
Откуда взялась такая сильная ненависть? Она захватила его, из-за нее он не выдержал, накинулся на Малыша Джо. Прежде такого с ним не случалось.
Почему?
Они имеют дело с обычным человеком средних лет, который давным-давно пережил свою минуту славы.
Так почему же?
Снаружи послышался грохот.
Ну как тут заснешь?
Прилетели «ройвалки». Стекла задребезжали. Еще раньше грохотали военные грузовики; они уезжали один за другим с одной-единственной целью. Солдатам приказано было организовать временные блокпосты на всех дорогах — даже второстепенных и проселочных. Они закидывали частую сеть ради поимки одной-единственной рыбки.
Он снова перевернулся.
Какая разница, в чем истоки ненависти? Главное — держать себя в руках. И направлять ненависть в нужное русло.
Применить любые средства, сказала Янина Менц. Иными словами, если надо, придется пристрелить мерзавца.
Господи, с какой радостью он это сделает!
22
Команда из шести человек отправилась в Гугулету, в дом Мириам Нзулулвази.
Первым делом они засняли обстановку на видео и сделали несколько снимков цифровой фотокамерой — чтобы потом расставить все точно по местам. Потом начался методичный, утомительный обыск. Профессионалам прекрасно известно, куда прячут ценные вещи обычные граждане и опытные преступники. Ни одна трещина, ни один укромный уголок не остались без внимания. Все полы и стены простучали, прослушали стетоскопами, просветили мощными фонарями щели между крышей и потолком. Отмычки для буфетов и дверей не понадобились. Один из шестерых, руководивший обыском, сосредоточенно наговаривал текст для протокола в диктофон размером с ладонь, напоминая бизнесмена, который диктует деловое письмо.
Дом был маленьким и не слишком заставленным. Обыск занял два часа десять минут. Потом команда уехала. Старший позвонил начальнику, Винсенту Радебе.
— Ничего, — доложил он.
— Совсем ничего? — спросил Винсент Радебе.
— Ни оружия, ни наркотиков, ни наличных. Несколько балансов счета из банка. Обычные документы. Мпайипели учится в заочной школе; мы нашли письма из канцелярии и учебники. Журналы, карты; в платяном шкафу жены — сентиментальные любовные записки. «От Тобелы Мириам. Я люблю тебя так, я люблю тебя эдак». Больше ничего. Самые обычные люди.
Винсент покачал головой. Так он и думал.
— Да, вот еще что. За домом — огородик. Очень ухоженный. Я таких помидоров уже сто лет не видел!
На пресс-конференции очень важно сформулировать свой вопрос так, чтобы другие журналисты не догадались о том, что тебе известно.
Вот почему, после того как министр прочла подготовленное заявление о непростой биографии и криминальном прошлом Тобелы Мпайипели и отмела все наскоки корреспондентов радио, газет и телевидения стандартной фразой: «Секретный характер операции не позволяет мне ответить на ваш вопрос», Аллисон Хили подняла руку:
— Скажите, пожалуйста, производились ли аресты в связи с данной операцией?
Не зная, что ответить, министр замялась. Наконец она дала обтекаемый ответ, который сошел бы в любом случае:
— Насколько мне известно, нет.
Позже госпожа министр от всей души пожалела о своем неосторожном заявлении.
Мириам принесли кофе и бутерброды. Она спросила, когда ее отпустят. Тот, кто принес еду, ничего не знал, но обещал узнать.
Она не притронулась ни к кофе, ни к еде. Ей было по-прежнему страшно. Стены душили ее. Она чувствовала себя той несчастной из полицейского участка. Она рвалась домой, к ребенку, ей хотелось закричать: «Выпустите меня!»
Она должна забрать Пакамиле. Сынишка еще маленький. И потом, что же будет с работой? Что подумают про нее в банке? Может, они решили, что она преступница? Уволят ли ее? А может, начальству объяснят, почему за ней приходили?
Ей нужно выбраться отсюда.
Она обязательно должна выбраться.
А что же Тобела? Где он сейчас? Правду ли говорила белая женщина о том, что ему грозит опасность?
На такое она не напрашивалась.
Янина Менц проводила совещание. Она рассказала своим подчиненным все. Точнее, почти все. Не упомянула о том, что в списке подозреваемых было имя их директора, но призналась, что операция с самого начала задумана ею. Она не извинилась за то, что держала своих людей в неведении, потому что не сомневалась: они все поймут правильно.
Она описала встречу с министром, подтвердила, что Тобела Мпайипели по кличке Умзингели раньше состоял в «Копье нации», что он получил спецподготовку, что он опасный противник и что жизненно важно его остановить.
— Мы больше не будем тратить понапрасну время, выясняя, кто он такой. Мы сосредоточимся на том, кто он сейчас. Принимая во внимание его биографию, непонятно его поведение в последние восемнадцать часов. Он как будто нарочно воздерживается от насилия. В аэропорту он сказал, цитирую: «Я никому не хочу причинять вреда». Напоровшись на временный блокпост, сказал бойцу ОБР: «Видишь, что вы заставили меня сделать». Но в обоих случаях он не сдавался. Ничего не понимаю. У кого-нибудь есть соображения?
Раджкумару, как всегда, нашлось что сказать.
— Не хочет обострять отношения, — заявил индус. — Он не идиот. Он знает: если кого-нибудь убьет, ситуация выйдет у него из-под контроля.
Радебе промолчал, но Янина Менц была уверена, что у него имеется на этот счет свое мнение. Поэтому она пристально посмотрела на него:
— Винсент?
Радебе облокотился на стол и, опустив голову, постучал пальцами по вискам.
— По-моему, нет.
— Что ты имеешь в виду? — раздраженно спросил Раджкумар.
— А вы оцените его положение в целом, — ответил Радебе. — Он бросил наркоторговлю. По своей воле. Орландо Арендсе сказал, что Мпайипели просто ушел, не дав никаких объяснений. Он специально выбрал для себя профессию, не связанную с применением силы, несмотря на то что платят ему сейчас гораздо меньше, чем прежде. Он начинает встречаться с матерью-одиночкой, живет с ней и ее ребенком, записался в заочную школу, покупает ферму. Что это нам говорит?
— Дымовая завеса, — поморщился Раджкумар. — А как же деньги?
— В течение шести лет он работал на наркобарона. На что он мог потратить все заработанные тогда деньги?
— На многое. Вино, женщины, азартные игры…
— Нет. — Радебе покачал головой.
— Винсент, — негромко спросила Менц, — что ты имеешь в виду?
— По-моему, он начал новую жизнь.
Она оглядела лица подчиненных. Ей хотелось проверить, многие ли считают так же, как Радебе. Пожалуй, больше никто.
— Тогда почему он не сдается? — спросил Раджкумар, взмахнув рукой.
— Не знаю. — Радебе пожал плечами. — Не знаю, и все.
Раджкумар с довольным видом откинулся на спинку стула, как будто победил в споре.
— Горбатого могила исправит! — сказала Янина, не сразу сообразив, что некоторые сотрудники подумают не о Мпайипели, а об их директоре. — Он уже десять лет не участвовал в больших событиях. А сейчас снова в строю. По-моему, все происходящее ему очень нравится.
Он проснулся как от толчка и понял, что «эль камино» стоит на месте. Потом он услышал голоса.
— Кос Кок, выходи!
— Зачем?
— Мы хотим посмотреть, не прячешь ли ты в кузове человека с мотоциклом.
Из-под брезента не было видно, что происходит.
— Ja, ребята, поймали вы меня. Здесь он. Только он гном на крошечном мотоциклике в пятьдесят кубиков.
Блокпост. Сердце гулко стучало в ушах; Тобеле казалось, что он пыхтит, как паровоз. Интересно, не кричал ли он во сне?
— Кос, ты всегда был болтуном. Всю жизнь!
— А вы, сержант, всегда были ghwar, хоть вы и голландец.
— Ghwar? Это еще что такое?
— Да я просто шучу, сержант. Что это сегодня с вами?
— Кос, сколько у тебя в кузове краденых овец?
— Сержант, я этим больше не занимаюсь.
— Ты лжешь, Кос Кок. Ты будешь воровать овец до самой своей смерти. Подними-ка покрышку!
Сколько там человек? Удастся ли ему?..
— Гербер, оставь его, у нас есть более важные вещи.
