Микаэль Крефельд - Пропавший
– Порезвились – и шабаш! – рявкнул Йонсон, удерживая его в железных объятиях.
Тоннельное зрение сменилось нормальным. Томас снова увидел, что он в «Морской выдре». Рядом медленно поднимался на ноги Миккель. Окровавленный и избитый.
– Давай уходи, пока я его держу, – сказал ему Йонсон.
Миккель понял совет и устремился к дверям. Томас попытался вырваться, но у Йонсона была медвежья хватка.
– Madre mía! Ворон, что стряслось? – возник перед Томасом изумленный Эдуардо.
– Все в порядке. Можешь меня отпустить, – сказал Томас Йонсону, который держал его сзади.
Йонсон отпустил и ошарашенно посмотрел на Томаса:
– Что это на тебя нашло? Я думал, вы с ним друзья?
– Иногда люди ошибаются.
45
Берлин, Пренцлауэр-Берг, 29 октября 1989 года
На площади перед старой краснокирпичной ратушей собралась толпа в несколько тысяч человек. На парадном крыльце рядом с бургомистром стоял начальник полиции и под жужжание съемочных камер держал речь перед демонстрантами. От имени сил полиции он извинялся перед собравшимися за жестокое подавление последних массовых выступлений. После него слово взяли бургомистр и ряд высокопоставленных представителей СЕПГ, они говорили о намеченных реформах и о правах человека. Митингующие встречали их овациями. В глазах Хауссера, наблюдавшего за происходящим по телевизору, они выглядели скопищем пингвинов. На его взгляд, те, кто выступал на трибуне, были еще худшими предателями, чем те, кто слушал их на площади. Единственное, что его удивляло в демонстрантах, – это то, как они могут не понимать, что перед ними бандиты, готовые пообещать все, что угодно, ради того, чтобы спасти свою шкуру. Он выключил телевизор и вышел из дому.
Было половина третьего. Прошел час с небольшим после того, как он видел Лену выходящей вместе с дочкой из квартиры с двумя тяжелыми корзинами мокрого белья. С тех пор как он запретил Кларе поддерживать какие-либо контакты с Шуманами, Лена вынуждена была сама заниматься уборкой и стиркой. Хауссеру казалось справедливым, что богачка Лена, долгое время даже не покупавшая стиральной машины, предпочитая платить Кларе, чтобы та возилась с грязным бельем Шуманов, теперь сама должна была тащиться в подвал, где находилась общая прачечная, которой пользовались все жильцы этого дома.
Хауссер спустился по узкой лестнице в подвал. В воздухе мешались запахи плесени и стирального порошка «Фева». Из открытой двери в самом конце коридора доносилось басовитое гудение крутящегося барабана. Хауссер остановился на пороге и прислонился к косяку. Позади четырех стиральных машин видно было помещение для сушки белья; под потолком, словно телеграфные провода, протянулись веревки. Лена развешивала отяжелевшие от влаги вещи. Ее майка под мышками потемнела от пота. Она попросила дочку, стоявшую над красной тележкой с бельем, подать ей еще несколько прищепок.
– Вот это работа! – сказал Хауссер, входя в помещение с низко нависшим потолком.
Лена испуганно обернулась.
– Извините, если напугал, – сказал он, заходя за машины. – Да вы продолжайте, не обращайте на меня внимания.
Лена вынула из корзинки рубашку и начала развешивать ее на веревке.
– Что-то раньше я вас тут не видел. Бельем ведь обычно занимается Клара, верно?
– Клара заболела, – сказала девочка.
– Рената! – резко бросила Лена и протянула руку за следующей прищепкой.
Хауссер погладил девочку по головке:
– Хорошо, что вы и сами можете постирать белье. Так даже гораздо лучше. Тебе же нравится помогать?
Девочка кивнула:
– Очень нравится.
– Молодец! Ты настоящая пионерка. Хорошо учишься?
Девочка кивнула.
– А как гимнастика? Я слышал, что ты выиграла целую кучу замечательных медалей, правда?
– Да, – ответила девочка, заметно удивленная, что ему это известно.
– Рената, будь добра, сходи в квартиру и принеси еще прищепок! – сказала Лена.
Девочка посмотрела на горсть прищепок у себя в руке, затем перевела взгляд на мать:
– Тут же их еще много.
– Слышишь, что я сказала?
Рената отложила прищепки на стиральную машину и выбежала из прачечной.
Лена вынула из корзины следующую вещь и повесила на веревку.
– Вы даже вспотели, Лена!
Лена отвела взгляд, явно стараясь не встречаться с ним глазами.
– Эта работа не очень похожа на работу в «Мадлен» и позирование на Александерплац?
– Я хорошо понимаю, на что вы намекаете, Хауссер, – покачала она головой. – Я прекрасно обхожусь и без работы в бутике.
Хауссер заглянул в корзину и потрогал рукой мокрое белье.
– У вас даже белье и то показное, буржуйское, – засмеялся он, качая головой. – Сплошь заграничные этикетки!
– Уже и наше белье будете проверять? Пожалуйста! – Она подтолкнула к нему корзинку.
– Нет, этого я не просил. Но помните – что бы вы ни предприняли, я обо всем буду знать. Ради вашего же блага, конечно. Потому что вы не умеете вести себя как порядочные люди. – Он протянул ей из корзины трусики, и она стремительно выхватила их из его рук. – Хауссер наблюдал, как она вешает белье. – Мне кажется, вы никогда не станете членом нашего общества. На Западе вам было бы куда лучше. Я даже готов позавидовать вам, если вы убежите. – Он протянул ей следующую вещь, и она тоже вырвала ее у него. – Надо было вам держаться первоначального плана и бежать, а не вести двойную игру. Посмотрите на других сбежавших изменников – их всех амнистировали. Представьте себе, как они, пока вы тут возитесь с кучей белья, до потери сознания наслаждаются шопингом на Курфюрстендамм. – Хауссер улыбнулся. – Я прямо чувствую, как вам от этого горько. Как несправедливо обошлась с вами судьба!
– Неужели вы и впрямь думаете, что мои мысли только этим и заняты? – покачала она головой.
– Похоже, Лена забыла, как много мне о ней известно. Вплоть до мельчайших деталей. – При этих словах он смерил ее взглядом.
– Чего вы, собственно, добиваетесь, Хауссер?
– Убедиться, что вы правильно понимаете свое положение.
– Мое положение? – Оторвавшись от работы, она посмотрела ему в лицо. За спиной у них все пронзительней завывала стиральная машина. – А ваше-то? Неужели вы настолько слепы, что не видите, к чему идет дело? Вы все твердите о Западе. Неужели вы не понимаете, что скоро не будет ни Запада, ни Востока? Вы же говорите о будущем.
– Я знаю, что таково ваше с мужем печальное заблуждение, будто вас ждет впереди капитализм, где для паразитов и жуликов накрыт шведский стол – бери что хочешь. Но вы будете разочарованы. Так же, как и те пустоголовые дурачки на улице.
– Вы о тех трехстах тысячах, которые вышли вчера на демонстрацию в Лейпциге?
– Никак вы вдруг ощутили солидарность с народными массами? – саркастически удивился Хауссер.
– Как бы то ни было, скоро мы будем ездить беспрепятственно. Все мы, кому не придется отвечать за ваши злодеяния. И как вам это, Хауссер?
Хауссер перестал улыбаться.
– В какой дыре вы тогда спрячетесь?
– По-моему, Лене пора остановиться.
– С какой стати? Я считаю, что ваше время скоро кончится. Такие, как вы, жалкие людишки, у которых нет своей жизни, без эгиды Штази превратятся в ничто. – Она стояла перед ним подбоченясь. – Попробую угадать, где вы живете. Где-нибудь на окраине в бетонной коробке, как и другие подобные вам жалкие и одинокие человечки из Штази. Мне даже жаль вас. Понимаете?
Он шагнул вперед и отодвинул стоявшую между ними корзинку.
– Я бы и рад уважать вашу смелость, но я знаю, что она у вас от незнания. Как у всех других классовых врагов и предателей, с которыми мне приходилось сталкиваться. Точно так же как вы, они считали, что мирок, в котором они живут со своими семьями, соседями, сослуживцами, представляет собой единственную реальность. Даже их утопические мечты о жизни на Западе опирались на такого рода привычные представления, почерпнутые из окружающей действительности. У них не хватало фантазии, чтобы представить себе, какая бездна лежит у них под ногами. Они никогда не понимали, что ходят по самому краю пропасти, пока не срывались в нее и не погружались во мрак. В мой мир, Лена. – Лена гордо вскинула голову, но он видел, что она испугалась, и продолжал: – Просто вы никогда нас не видите и до последнего момента, когда уже поздно что-то менять, не понимаете, что на вас может обрушиться. А мы по той же причине не слушаем ваших жалостных воплей и просьб о пощаде, которые вы заводите, когда все для вас кончено. Мы – люди, которые следят за тем, чтобы вовремя удалять камешки, застрявшие в шестеренках машины.
Хауссер с улыбкой указательным пальцем отвел прилипшую у нее ко лбу прядку волос.
Губы у нее дрожали нервной дрожью, но взгляд оставался твердым.
– Что бы вы ни думали, но победа не будет за вами… Ваше время кончилось. Кончилось время таких, как вы.
В этот миг центрифуга остановилась, и в подвале слышно стало только дыхание Лены. Хауссер придвинулся к ней так близко, что они стояли грудь в грудь. Запах ее пота смешивался с запахом мокрого белья. Неприятный запах, совсем не похожий на сладкий аромат, который окутывал ее раньше. «Воняет Кларой», – с неприязненным чувством подумал Хауссер, и ему еще больше захотелось задушить ее бельевой веревкой и повесить среди мокрых рубашек и нижнего белья.
