Альберто Марини - Консьерж
Прежде чем выйти, он убедился, что оставляет после себя идеальный порядок. Этому его научили еще в раннем детстве: когда уезжаешь из дома надолго, наведи порядок, — и с тех пор он руководствовался этим правилом. Он перекрыл газ и воду. Вся его одежда и личные вещи уже лежали в большом чемодане. Наконец, он вышел и запер дверь ключом на два оборота.
Спустившись в вестибюль, он заглянул на свое рабочее место, чтобы убедиться, что и там все в идеальном состоянии. В ящике стола была только коробка с «потерянными» вещами. Благодаря недавней «чистке», в ней не было ничего, кроме двух писем, адресованных мистеру Самуэльсону.
Он достал письма — не должно остаться никаких следов. Новому консьержу будет легче легкого адаптироваться и на работе, и в подвальной квартирке.
В 18:55 он вышел из лифта на восьмом этаже. Металлические инструменты звякнули о мрамор (точнее, имитацию мрамора), когда он поставил сумку на пол, чтобы открыть дверь. И через пару секунд он не удивился, услышав другой звук за спиной: Урсула открыла дверь квартиры напротив и с любопытством смотрела на него:
— Ты в спортзал ходил?
— Откуда ты знаешь?
— Классный костюм… Главное, неброский.
— Что-то еще?
— Сегодня воскресенье, выходной день. Что ты здесь делаешь?
Киллиан не ответил, он вставил ключ в замочную скважину и открыл дверь.
— Эй, я с тобой разговариваю! Ты глухой?
Киллиан в ярости повернулся к ней:
— Заткнись и исчезни с моих глаз, сучка! Тебе больше делать нечего, только целыми днями шпионить за мной?
Урсула удивилась неожиданно агрессивному тону консьержа, но ее это не остановило.
— Так что ты собираешься делать в квартире мисс Клары в такое время?
Он хотел ответить, но остановился, увидев тень за спиной девочки. В дверях появился отец Урсулы.
— Что здесь происходит? — Мужчина вопросительно посмотрел на дочку, а потом на консьержа.
— Я говорю, мне нужно кое-что доделать в квартире 8А, я ведь там травил насекомых. Все уже под контролем, не волнуйтесь…
Мужчина смотрел на него и, похоже, не был удовлетворен ответом.
Киллиан попытался отвлечь его:
— У вас ведь в квартире ничего такого не было, верно?
— Нет, у нас не было… Но почему ты кричал на мою дочку? — с подозрением спросил отец.
Киллиан изобразил непонимание. Воцарилась неловкая тишина. Мужчина продолжал смотреть на него, а Киллиан пытался не отвести глаза и одновременно не показаться невоспитанным.
— Я просила показать мне, как он травит насекомых, а он не хочет! — Урсула странно подыгрывала ему, теперь пытаясь защитить. — Говорит, что это опасно! Я стала упрашивать, вот он меня и прогнал.
Консьерж воспользовался моментом:
— Я же тебе объяснил: нельзя, потому что это яд. Мне самому приходится надевать маску!
Снова наступила тишина. Киллиан и Урсула замерли в ожидании реакции отца, они не могли понять, останется ли он доволен такими объяснениями. Он тоже молчал, но выражение его лица стало несколько смущенным: он вроде бы получил ответ на свой вопрос, но все равно что-то не складывалось.
Тишину нарушил Киллиан:
— Если обнаружите насекомых, даже одного, обязательно сообщите мне! Всегда лучше предотвратить, чем лечить.
— Не волнуйся, — сказала Урсула, возвращаясь в квартиру, — мы знаем, где тебя найти.
И девочка скрылась за дверью. Ее отец, несколько сбитый с толку этим разговором, продолжал смотреть на консьержа. Киллиан попрощался с ним движением головы и вошел в квартиру Клары; мужчина остался наедине с собственными сомнениями.
Консьерж не проходил вглубь коридора, пока не услышал, как захлопнулась дверь квартиры 8Б. Он припал к дверному глазку. На лестничной клетке никого не было.
— Только бы эта девка меня не выдала, — прошептал он, чтобы прогнать свой последний страх.
А вдруг Урсула так и будет шпионить и, увидев, что он не вышел из квартиры, сообщит об этом приехавшей Кларе? Но, поразмыслив, он пришел к выводу, что их с Урсулой игра так и останется секретом для двоих. Девчонка ничего не скажет Кларе, потому что в этом случае потеряет возможность шантажировать его дальше. Она сама зависит от этих странных отношений и не захочет его выдавать. Он успокоился.
В квартире был идеальный порядок. Чистота. Стерильность. «Как же ты удивишься и обрадуешься…»
Он направился прямо в спальню, не разуваясь, и без промедления принялся за работу. Достав из сумки шнур и ножницы, он улегся на кровать, раскинув руки и ноги. Он пытался понять, какая длина веревки потребуется, чтобы привязать руки и ноги Клары к ножкам кровати. Девушка была ниже его сантиметров на десять, но лучше было отмерить с запасом.
Он отрезал четыре куска шнура и спрятал остальное в спортивную сумку. Потом завязал узлы на каждом из четырех отрезков, не затягивая их, чтобы облегчить себе задачу позже, когда времени будет мало.
На своей левой ноге он испробовал, насколько крепок шнур, привязав его одним концом к ножке кровати, другим — к собственной лодыжке. Натянул и убедился, что веревка без проблем справится с любой попыткой Клары освободиться.
Он подумал, что можно положить девушку на живот, но вернулся к прежнему плану. Он хочет видеть ее лицо. Хочет видеть, как с ее лица навсегда исчезнет улыбка.
Взяв скотч, он прикинул, какая длина потребуется, чтобы заклеить рот, от уха до уха. Сделал небольшой надрез, примерно на сантиметр, чтобы оторвать скотч в нужный момент было гораздо проще.
Оставалось только подготовить инструменты. Один за другим, он достал их из сумки и разложил под кроватью в определенном порядке. От самого тяжелого, молотка, к самым легким, иголкам. Четкого плана у него не было, он просто знал, для чего может послужить каждый из этих предметов, и записал некоторые идеи в свою книжечку. Когда Клара будет неподвижно привязана к кровати, вдохновение подскажет ему правильный порядок пыток.
Исключительность ситуации и одновременно нервозность подталкивали его сделать что-нибудь прямо сейчас. Он достал из набора булавку и задрал рукав спортивного костюма. Когда он готовился, то прочитал в Интернете, что один из самых чувствительных участков кожи находится на нижней поверхности руки, почти на уровне подмышки, и хотел проверить, так ли это. Он с силой вонзил туда булавку. Кончик иглы вошел в ткани больше чем на два сантиметра. Киллиан мгновенно понял, почему именно за это место нужно ущипнуть человека, упавшего в обморок, чтобы привести его в сознание.
Вынимая булавку, он заметил, что рука слегка дрожит, и причиной этого была не боль, но сама мысль о том, что то же самое нужно повторить с Кларой. Идея жестокости в принципе ему претила. С одной стороны, она казалась чем-то примитивным, неинтеллигентным, не требующим никакой работы ума. С другой — сама мысль о том, чтобы кого-то ударить, заставляла его нервничать, вселяла неуверенность, и организм реагировал соответствующим образом: желудок сжимался, руки дрожали, потовые железы включались на полную мощность.
Проблема была не в том, чтобы найти в себе силы и привязать Клару, а в том, чтобы выдержать отторжение, которое он испытает, когда начнет пытать ее. Ни разу за свои тридцать лет, даже в детстве, он никого не ударил.
Последним, для чего ему пригодился компьютер Алессандро, был поиск информации о способах пыток и истязаний, и ему пару раз даже приходилось прерывать чтение, потому что он приходил в ужас.
Именно на основе прочитанного он и выбрал свои инструменты.
Он вытер булавку от крови и снова положил ее на место, в наборчик для шитья. Потом представил себе такую же боль, только повторенную двенадцать раз — именно столько иголок было в наборе, — и решил, что этого вполне достаточно. Скорее всего, гвоздями он не воспользуется, потому что они вызывают жуткое сокращение мускулатуры, как произошло когда-то с распятым Христом. Он читал, что, когда Христу в запястье — в запястье, не в ладонь — вонзили гвоздь, мышцы плеча сократились, сдвинув руку больше чем на три сантиметра, и в этом можно убедиться, взглянув на плащаницу, которая хранится в Турине. Его даже не волновало, настоящая это плащаница или нет, но в черной книжечке он хранил интересную статью на эту тему. Журналист, написавший ее, был уверен, что в Турине находится искусная подделка двенадцатого века, что не уменьшало ее ценности как объекта поклонения. Странного поклонения — не религиозного, но, неожиданным образом, научного. Автор защищал странную теорию о том, что средневековый художник, дабы наилучшим образом восстановить страдания Христа, подверг таким же страданиям и такой же смерти другого человека, в своем роде натурщика. Несчастного распяли, вогнав гвозди в оба запястья и в скрещенные лодыжки; на него надели терновый венец, пробили копьем ребро и даже прижимали к лицу губку, смоченную уксусом.
