Остров пропавших девушек - Марвуд Алекс

— Это что-то, правда? — говорит Ханна.

— Да, ты права.

— Мне еще никогда не доводилось видеть в одном месте столько сапфиров.

Джемма опять ощущает свою неполноценность. Как же далеко от нее ушли все эти девушки с их талантом отличать драгоценные камни от страз, одного дизайнера от другого, блеск губной помады «Шанель» от жирных мазков NYX.

— Удивительно, — робко произносит она, надеясь, что когда-нибудь эта публика перестанет внушать ей страх. Что они увидят в ней не приятный бонус, а крупный приз.

— И много у тебя было таких тусовок? — спрашивает Ханна.

— Если честно, то это первая.

Девушка делано отшатывается, изображая шок.

— В самом деле? Ты серьезно? Неужели ни одной?

— Ну как, на паре вечеринок я, естественно, была, — отвечает Джемма. — В Лондоне. Потом уик-энд в Каннах. Но такая поездка у меня впервые.

— Ах, Канны! — говорит Ханна, чуть раскачиваясь из стороны в сторону и раскидывая в стороны руки, от чего ее обалденная грудь скользит вверх, будто отдельно от тела. — Я была в Каннах в прошлом году. Сказочный особняк в горах с бассейном, разделенным на две части. Чтобы перебраться из одной в другую, надо было реально проплыть по тоннелю. У тебя там было какое-то мероприятие?

— Да нет, — отвечает Джемма. — Мы были на яхте в гавани, и к нам приезжали разные гости.

— Круто, — говорит Ханна, — обожаю тусовки на яхтах. Актеры были?

Рука с волосатыми костяшками пальцев. Полированное дерево и надраенная до блеска медь. Атласные простыни в каюте с низким потолком, воняющей спермой.

— Нет, — отвечает Джемма, — в основном главы крупных компаний. Парочка инвесторов.

— Понятно, — говорит Ханна, — оно всегда так, правда? Кстати, завтра вроде приезжает известный актер.

— Угу, Джейсон Петтит. Но мне кажется, он Татьянин.

Циничный смешок.

— Ой, да ладно, это его работа. А мы — вознаграждение.

По мере того как стрелка часов приближается к полуночи, сил становится все меньше. За долгим днем следует долгая ночь, а Мерседес уже израсходовала весь запас жизненной энергии. Феликс тоже. Больше не до шуток, флирта или подначек. Требовательная толпа, растущее раздражение и все более невнятные требования клиентов вымотали их до предела. Когда посетители за столиками редеют, к Мерседес и Феликсу на помощь спешит Мария, и вскоре они уже втроем молча подцепляют и переворачивают, подцепляют и переворачивают.

— Я хочу в постель, — говорит Феликс.

Он сейчас выглядит на все свои сорок три года. В нем можно разглядеть пожилого человека — такого, каким он будет в семьдесят.

Мерседес в ответ что-то неразборчиво бурчит. И размышляет о том, не остаться ли сегодня на втором этаже, вместо того чтобы тащиться на гору. До дома всего двадцать минут, но перспектива волочить свое разбитое тело по булыжникам мостовой, огибая кучи мусора, лужи блевотины и припозднившихся пьяных гуляк, которых так и тянет в пляс, наполняет ее тихим ужасом.

К стойке подходит какой-то человек. Она даже не поднимает на него взгляд — слишком устала. Если кому-то хочется посмотреть ей в глаза, пусть приходит завтра.

— Что будете? — механически спрашивает она. — Остались только ягненок и халуми.

Голос охрип, все те же слова, снова и снова.

— Я не… Мерседес, нам надо поговорить.

Она поднимает голову. Перед ней стоит Лоренс Вайнер, лицо серьезное и взволнованное. Вот черт, она совсем о нем забыла.

Феликс бросает на них взгляд, и она слышит, как он вздыхает так, как хотелось бы вздохнуть ей самой.

— Не сейчас, — звучит ее ответ.

— Но сегодня?

Ее усталость не выразить никакими словами.

— А до завтра не подождет?

Он колеблется.

— Нет. Нет, извини, Мерседес. Не подождет. Мне нужно поговорить с тобой сегодня.

— Лоренс, — говорит она, — мы вымотаны.

— Извини, — повторяет он, — но дело срочное. Действительно срочное.

Она швыряет рядом с грилем свою лопатку и тянется к завязкам передника. Феликс с Марией, занятые готовкой, искоса поглядывают на нее.

— Извините, ребята, — бросает им она, — я вернусь, как только смогу.

— Не здесь, — говорит он, — наедине. Может, пойдем ко мне в номер?

Он это всерьез?

Феликс закатывает глаза. Да, Ларисса права, он и правда терпелив, как святой.

— Ничего страшного, Мерса, — говорит он, — мы сами здесь справимся.

— Спасибо, Феликс, — благодарит его Лоренс, — вы же знаете, если б мог, я не стал бы...

— Проехали, — недовольно ворчит тот.

Когда Робин подходит к двери, ей перегораживает дорогу вышибала.

— Прошу прощения, мадам, — говорит он на эстуарном английском [21], — у нас сегодня закрытая вечеринка.

— Но я не хочу заходить в сам ресторан, — протестует она. — Мне нужно только поговорить с...

— Извините, — перебивает он.

Перед дверью вырастает его коллега. Они даже не поинтересовались, есть ли у нее приглашение: настолько очевидно, что ей здесь не место.

— Нет, послушайте, — настаивает Робин, — я просто хотела спросить того человека…

— Извините, — еще раз повторяет он. Тон у него вовсе не извиняющийся.

— Он мог бы помочь найти мою дочь...

Тишина. На лице вышибалы ни следа эмоций. Она понимает, что разговор окончен, но отчаяние заставляет продолжить:

— Она пропала. Моя дочь Джемма. Ей всего семнадцать. Вот, взгляните... — С этими словами Робин достает флаер и протягивает ему.

Он даже не смотрит.

— Она еще ребенок. Я сама не своя, ищу ее уже год. Вы не могли бы... хотя бы показать эту листовку тому человеку за стойкой, чтобы он посмотрел?

Без ответа.

— Я записала там номер моего телефона, — продолжает она, собрав последние силы, чтобы произнести фразу до конца и только после этого сдаться.

После чего безвольно опускает руки, поворачивается и уходит.

Она плачет, пока спускается с холма. Слезы льются ручьем, не переставая. Через минуту у нее будут силы собраться, но пока ее без остатка охватывает безысходность. «Я ужасная мать, — в миллионный раз думает она, ковыряя старую рану. — Джем, ты никогда не возненавидишь меня так, как я сама ненавижу себя. Господи, умоляю, дай мне шанс перед ней извиниться. Убедиться, что с ней все в порядке. Я хочу только одного — вернуть свою девочку».

На берегу завершает свое триумфальное шествие sirena — девушка примерно того же возраста, что ее дочь. Пародируя процессию со святым, ее на самодельном плоту несут восемь одетых матросами молодцев. И пока она покачивается на их утомленных плечах, собравшаяся вокруг толпа танцует и, насколько понимает Робин, выкрикивает всякую похабщину. Костюм на ней поистине ужасен: ноги скованы силиконовым хвостом, грудь — бюстгальтером пуш-ап в форме двух раковин, а на спине болтаются искусственные волосы длиной в три фута, больше похожие на крысиные хвосты, которые постоянно лезут ей в глаза и в рот, из-за чего ей постоянно приходится их откидывать.

«Ей это явно не нравится... — думает Робин. — Она будет рада, когда ночь ее славы подойдет к концу». Ох уж эти моменты триумфа. Все то, чего мы так страстно желали, будучи юными. Каких моментов смогла достигнуть Джемма? Сделало ли это ее счастливой?

Робин рада, что ей больше не надо быть подростком. Рада, что все разочарования этого возраста уже позади. Она в последний раз смотрит на лицо sirena, которую явно укачало, и поспешно шагает дальше вдоль гавани, намереваясь раздавать флаеры, пока не начнется фейерверк, а если останутся лишние, закрепить их на всех доступных вертикальных поверхностях. Хорошо, если ей будет чем заняться во время салюта. Джемма его обожает, и если Робин придется его смотреть, то, скорее всего, она снова расплачется.

[21] Эстуарный английский — диалект английского, на котором говорят в юго-восточной Англии.

[20] Сыр для жарки.

[19] Распространенное явление в Великобритании, где цыганки часто торгуют букетами вереска «на удачу».