Остров пропавших девушек - Марвуд Алекс

— Еще чуть-чуть, и мы будем на Харбор-стрит, — продолжает она, — это уже рядом. В гору, но всего пару сотен метров.

Джемма беспокоится. К таким туфлям она не привыкла. И это девчачье розовое платье, на котором настояла Татьяна, настолько короткое, что если она споткнется, то оно задерется ей на голову, а она и так привлекает достаточно внимания.

Когда они выходят из машины, воздух тут же наполняется улюлюканьем и свистом. Джемма смущается, однако Саре происходящее даже нравится. Она смеется, поправляет волосы и игриво покачивает бедрами в облегающем платье от Версаче.

— Прекрати, — делает ей замечание Татьяна из салона машины. — Нечего растрачивать себя на автослесарей. Или тебе нужны именно они, а?

Сара выглядит пристыженной. Она выпрямляется и демонстрирует, как ей кажется, надменные манеры супермодели. Татьяна говорит, что сегодня там будут и настоящие модели. Можно будет посмотреть на них и чему-нибудь научиться.

Улица впереди круто уходит вверх, упираясь в освещенный яркими огнями ресторан. Но в мостовой вырубили ступени, и они, по крайней мере, могут ставить подошвы своих туфель горизонтально.

— Вперед, — приказывает Татьяна и первой начинает подъем.

— До скорого, — бросает через плечо Вей-Чень.

Кивнув, Пауло возвращается в машину. «Вот он повеселится, пока будет разворачиваться», — думает Джемма, шагая за хозяйкой.

— Это весело, — произносит Феликс, одним стремительным, но плавным движением лопатки переворачивая сразу три куриные грудки.

— Странные у тебя представления о веселье, — отвечает ему Мерседес.

Она так и не обрела былой вкус к festa, хотя это уже не прежняя церемония времен ее детства. Но если ее от Дня святого Иакова лишь пробивает дрожь, то на Лариссу он влияет очень сильно. Мать сильна как конь, но июль делает ее слабой. Стойки для фейерверков на стене гавани, флаги на узких улочках старого города, гипсовые священнослужители на деревянных выкрашенных под мрамор подставках — все это словно высасывает из нее жизнь. И к ночи festa, самой загруженной для их ресторана, ее неизменно одолевает мучительная, тошнотворная головная боль, и она уходит прилечь.

В контракте Мерседес содержится пункт о том, что вечер festa и следующее утро у нее выходной, всегда. Это было единственное, на чем она настояла. Уже тогда она знала, что мама не будет прежней в День святого Иакова.

— Ну, я всю неделю не проводил с тобой так много времени.

Она толкает его бедром.

— У меня еще и утро свободное. Можем поехать ловить тех омаров, а?

— Jesu, — отвечает он, — умеешь ты осчастливить мужчину. Я надеялся понежиться в постели.

— Ш-ш, — отвечает она, — займись лучше делом.

Пятьсот лепешек. Надо было заказать больше. Год от года festa растет. После того как компания герцога, занимающаяся пиаром, напечатала в зарубежных СМИ несколько материалов об острове, количество пассажиров парома, сходящих тут на берег, возросло вдвое. Причал тоже забит. Владельцы яхт сегодня отправятся в «Медитерранео», чтобы литрами вливать в себя шампанское и невозможно белыми зубами вяло пережевывать канапе с лангустинами.

Она выглядывает на Калле дель Пуэрто посмотреть, не сократилась ли очередь. Замечает машину Татьяны в конце улицы и двух девочек, которые в этот самый момент исчезают на Виа дель Дука.

Она поворачивается к следующему посетителю, одаривает его своей фирменной островной улыбкой.

— Tarde! Курица или ягненок?

— А сосисок больше нет? — спрашивает он. — Простите, все разобрали, — отвечает Мерседес.

Он закатывает глаза, будто визит в местный ресторан в половине одиннадцатого в праздничный вечер дает ему право на незыблемое меню «Макдональдса».

— Думаю, курица, — недовольно бурчит он.

— Харисса? Чесночный соус?

— И то и другое.

— Хорошо.

Справа от нее маячит какая-то женщина. Простые брюки цвета хаки, футболка, огромная сумка на плече. В подвыпившей толпе выглядит чужой, брови задумчиво сдвинуты. Мерседес улыбается ей. Та воспринимает это как приглашение и подходит ближе.

— Эй! — кричит ей кто-то из ожидающих. — Тут очередь!

Женщина взволнованно поднимает глаза.

— Нет-нет... простите меня... я не собираюсь ничего заказывать.

Люди в очереди пристально наблюдают за женщиной. Мерседес подцепляет и переворачивает, снова и снова, и ждет. Ведерко у ее ног наполнено только на треть. Скоро им придется доставать крылышки и расхваливать халуми [20].

— Чем могу быть вам полезна, sinjora? — спрашивает она.

Женщина явно взволнована. Впрочем, у нее такой вид, будто волнение сопровождает ее всю жизнь.

— Я надеюсь, что вы сможете мне помочь, — говорит она, попутно копаясь в своей сумке.

«Вот черт, — думает Мерседес, — нашла время пытаться мне что-то всучить». Но продолжает готовить и прислушиваться к женщине.

— Я ищу дочь.

— А она что, была здесь, sinjora?

Незнакомка качает головой. Находит, что ей было нужно, и вытаскивает из сумки лист бумаги.

— Нет. Она пропала. Десять месяцев назад. Недавно мне стало известно, что она могла отправиться на Ла Кастеллану. На праздник. — Она протягивает листок и добавляет: — Ей семнадцать.

— Сочувствую, — благожелательно отвечает Мерседес, берет листовку. Делает вид, что смотрит на нее, хотя на самом деле проверяет, не пригорело ли мясо. — Вам, должно быть, сейчас нелегко.

— Я подумала... Может, вы куда-нибудь это повесите? Там есть номер моего телефона. Может, ее кто видел. Может, она сама зайдет сюда...

Ее перебивает посетитель:

— Долго еще?

Грубиян.

— Все блюда, sinjor, мы готовим с нуля, — вежливо отвечает ему Мерседес, — много времени это не займет. — И поворачивается обратно к женщине. — Ну конечно же. Может, вам сходить и в большой ресторан на горе? Он называется «Медитерранео». Там работает много приезжих, особенно официанток. Подрабатывают, прежде чем ехать дальше. А наше заведение, — Мерседес обводит ресторан лопаткой, — больше для местных.

— Да, я обязательно туда схожу, спасибо вам.

Незнакомка уходит.

Мерседес сует бумажку в карман передника и собирает питу нетерпеливому клиенту. Потом обращается к следующему в очереди:

— Tarde! Курица или ягненок? А может, халуми? У нас он просто изумительный.

После темноты и толп на улицах «Медитерранео» похож на рай, полный света и прохлады. Он из той категории мест, на неброские манящие двери которых — подчеркивают интерьер и скрывают посетителей от глаз прохожих — Джемма смотрела всю свою жизнь. Снаружи, мечтая попасть внутрь. Стеклянная стена ресторана перегораживает конец улицы, недвусмысленно заявляя: «Здесь вход только к нам. А если мы вас не пустим, то вам негде будет спрятаться от стыда».

По обе стороны от входа стоят два крепких парня в темных костюмах и черных очках. За дверями вестибюль: сияющие белые стены, выложенный голубой марокканской плиткой пол и небольшая стойка, за которой средних лет господин в смокинге. Сам ресторан надежно скрыт за высокой оштукатуренной стеной. Джемма видит лишь блеск хрома и стекла да вентиляторы на потолке, а за ними — таинственный бархат ночного неба.

«Интересно, я когда-нибудь привыкну к этому?» — размышляет она, когда при их приближении швейцары распахивают перед ними створки, каждый со своей стороны. Пол, хоть и кажется скользким и твердым, как камень, явно обработан покрытием, придающим устойчивость подошвам и каблукам туфель, и благодаря этому она ступает уверенно впервые после того, как они вышли из машины. На миг лицо метрдотеля принимает какое-то странное выражение, напряженное и немного испуганное, а рука тянется куда-то под стол — наверняка нажать кнопку, как думает Джемма. Но уже в следующее мгновение он успокаивается и улыбается:

— Sinjora Мид! Добро пожаловать домой! Как поживает Нью-Йорк? Как же нам вас не хватало!

«Sinjora? — думает Джемма. — Это ведь аналог „миссис“, не так ли? Он что, назвал ее женой собственного отца?»