Л. Хартли - Смертельный номер: Рассказы
— Возможно, тебе они кажутся благожелательными, — ответила ее мать. — Но они не могут тебе помочь, как ты не можешь помочь мне избавиться от простуды; хотя не исключено, что заболела я из-за тебя, ведь я подцепила хворь, купаясь вместе с тобой. Впрочем, попробуй мне помочь — никуда сегодня не уезжай.
После обеда Лавиния извинилась перед Колинопуло и сказала, что в Арсенал она с ними не поедет.
В дневнике она записала:
«Бедная мама, она и понятия не имеет, что такое индивидуализм. Она читала Эмерсона, потому что он был нашим родственником; но она не последует его совету и не бросит своего отпрыска на камни. Что до Колинопуло, может, они и вылеплены без особых затей, но неотесанными их не назовешь, они явно выделяются из общей массы. Что там, они привлекают к себе внимание. Не знаю, каким надо быть штурманом, чтобы не заметить такую отмель. Но какая разница для души, этого неделимого целого, с кем ты встречаешься? Мильтон отнюдь не воспевал тех, кто покидал поле боя, заточал свои добродетели в монастырь. Я готова принять любое маленькое испытание, какому К. сочтут нужным подвергнуть мои добродетели. Мне ясно, что они за люди, я знаю, на что они способны, чего от них можно ждать, так что в обиду себя не дам. Когда разговор становится неприятен, я всегда могу сменить тему, как сегодня утром. Они считали, что подогревают мое любопытство, а на самом деле все было наоборот — их вела я. Хотя, если совсем начистоту (не знаю, зачем я написала эту фразу, ведь дневник и так содержит мои самые сокровенные мысли), если бы не Эмилио, я бы с ними не поехала. Как он не похож на них! Ясно, почему все их поздравляют — так могли поздравлять лягушку, нашедшую драгоценный камень. Ему, наверное, мало радости катать таких людей. Надеюсь, он видит разницу между ними и мной, понимает, что я села в их гондолу только из-за него. Неужели я вправду хочу, чтобы он это понимал? Может, и нет.
Но если человек тебе нравится, ты не успокоишься, пока он об этом не узнает. Я и не подозревала, что он мне нравится, пока миссис Колинопуло не сказала: он нравится всем. Тут я и увидела, что иначе быть не может, и обрадовалась. Кажется, осталась бы в Венеции навсегда. Когда К. уедут (через пять дней), я обязательно его найму. А теперь спать, „положив под голову подушку удовольствий“, как говорил Ф. Майерс».[32]
«ПОНЕДЕЛЬНИК. Меня немного беспокоит мама. Если бы я не уехала на Торчелло[33] (гондолой это почти целый день), она бы вообще не вышла из номера. Она не хотела, чтобы я уезжала, и, наверное, мне не стоило ехать. Ей одной тоскливо. Но зря она так настроена против Колинопуло: по-своему они забавны, и она вполне могла поехать с нами. Сейчас у нее снова температура, правда, невысокая. Я предложила посидеть с ней, пока она не заснет, но она и слушать не стала. Уже слишком поздно, и ни Эвансы, ни Стивен, конечно, не приедут. Я даже рада, что им не удалось остановиться в нашей гостинице. Мама устроила мне еще одну сцену из-за Стивена. Она считает, что если я не выйду за него, я уже вообще не выйду замуж, мол, нам трудно заводить новых друзей, выбирать особенно не из кого. Близость Амелии понуждает ее говорить больше, чем ей хотелось бы. Я сказала ей — Стивен для меня ничего не значит, в Венеции он перестал для меня существовать. Она спросила: при чем тут Венеция? Я не могла рассказать ей про Эмилио, который и есть подлинная причина, — нет, нет, я в него не влюблена, упаси боже! — но мысли мои крутятся вокруг него, крутятся как-то по-особому, на хорошо смазанных колесах, а если я вспоминаю о Стивене, приятные грезы рушатся, и весьма болезненно. Я Стивену ничего не должна. Он читает мне нотации, помыкает мной, стоит мне его увидеть, вспоминаются сцены из детства, которые я предпочла бы забыть навсегда. Да, он любил меня десять лет, но сейчас меня это только раздражает, что делать, ума не приложу. Ну, на сегодня хватит, завтра все решится. А вдруг Стивен влюбился в Амелию? Дай-то бог».
8Но такой радости он ей не доставил. Спустившись вниз на следующее утро, Лавиния застала его в кресле, подавшись вперед, он сосредоточенно изучал карту. Оказывается, он ждал ее уже час, успел повидаться с ее матерью, которой гораздо лучше.
— Да, много лучше, — согласилась Лавиния, потому что с утра она тоже видела мать.
— Гораздо лучше, — повторил он, будто сведения, слетавшие с его губ, обладали особой достоверностью. — Теперь насчет планов, — продолжал он. — На ближайшие пять дней я продумал две программы — одну для мистера и миссис Эване, Амелии и твоей матери, если, конечно, она будет в состоянии поехать с ними. Венеции они не знают. Другой маршрут, посерьезнее, для нас с тобой. Смотри. — Он жестом надел ей подойти к карте, и Лавиния, чувствуя себя такой же картой — одни значки и никакой сути, — подчинилась, впрочем, не без слабого протеста.
— Но я тоже не знаю Венеции.
— Зато ты сообразительная, все схватываешь на лету, хочешь учиться, — сказал он. От этой фразы Лавинию покоробило: тут и намек на то, что мать ее несообразительна и что сама Лавиния толкова, но невежественна.
— Не знаю, где у карты низ, а где верх, — внезапно сказала она.
— Что? Ты не знаешь стран света? Придется начинать издалека, гораздо дальше, чем я думал. Значит, так. Ты — это север. Будем составлять карту от тебя. Это пьяцца — видишь?
— Вижу, — сказала Лавиния.
— Покажи, где она?
Лавиния показала.
— Верно. Я нарисовал несколько концентрических окружностей и пометил на них все, что мы хотим посмотреть. Приманки для туристов, вроде Коллеони[34] и Фрари,[35] мы пропускаем.
— Я люблю статуи всадников, — заявила Лавиния. — Кажется, во всем мире их только шестьдесят четыре. А пезарская мадонна — одна из моих самых любимых картин в Венеции.
— Что ж, — сказал Стивен, — посмотрим, как у нас будет со временем. Так, это первый круг нашего ада. Что ты на нем пометишь? Помни, ты здесь уже неделю.
Он повернулся к Лавинии со строгим вопрошающим взглядом, взглядом учителя. Брови под жидкими прямыми волосами были нахмурены; казалось, его крупные острые черты клином сходят с лица и вонзаются в ее душу. Глаза раздраженно-нетерпеливые в них ни туманца, ни тени неуверенности, никакого сочувствия к ней, да и к себе тоже, только беззастенчивое стремление получить ответ. Ну подожди, решила Лавиния, я тебе отвечу.
— Сан Франческо делла Винья, — предложила она, склонив голову на плечо, хотя этот жест терпеть не могла.
Он озадаченно уставился на нее, выпустил карту, и она соскользнула ему на колени.
— Ну, Лавиния, — воскликнул он. — Ты не думаешь.
В глазах ее появились слезы обиды.
— Наверное, я не хочу учиться, — призналась она.
— Конечно, не хочешь, — с облегчением подхватил он — оказывается, она упрямствует по простой причине! — Никто не хочет. Но что же делать? Надо. Мы, американцы, за этим сюда и приехали. Попробуй еще раз.
— Может, на улице у меня получится лучше, — решила потянуть время Лавиния.
С террасы открывался вид на канал, а где канал, там и Эмилио. Он налегал на шест, судя по всему, затрачивая немало энергии, потому что нос гондолы здорово заносило. Но если он и напрягался, это не бросалось в глаза. Движения были совершенны, экономны. Никаких бесполезных жестов, пустопорожних усилий; в одном этом маневре был заключен тысячелетний опыт жизни на воде. Гондольер увидел Лавинию, снял черную шляпу и улыбнулся, грациозно перебираясь на корму своего челна. Там он сел. Обычно он улыбался, когда улыбались ему. Он вез вас туда, куда ему было велено. Он ничего вам не навязывал. Ничего от вас не требовал. У него не было вопросов, не было ответов. В любую минуту он был готов доставить вам удовольствие, исполнить ваше желание. Об этом говорило его лицо, жесты, сам облик, в котором смешались все чары детства, молодости и зрелости, смешались, но не растворились, сохранили свои черты.
— Смотри, какой видный парень, — заметил ее спутник.
— Да, многие говорят, что он видный, — согласилась Лавиния.
— Я бы даже сказал, очень видный, — повторил Стивен, словно все в этом мире становилось прекрасным или безобразным только с его одобрения.
9— Нет, — сказала миссис Эванс, открыв рот, кажется, впервые за вечер. — Мы в Венеции долго не пробудем. — Она поднялась и выпрямила спину.
Они сидели на пьяцца. Ужин всех уморил, и хотя после него они как-то оживились — заиграл оркестр, то и дело в бокалы подливались напитки, — вечер явно не удался.
— Пора на боковую? — пробормотал мистер Эванс, проводя руками по жилету. Жилет как-то странно топорщился, и мистер Эванс встряхнул цепочку с часами, к которым пристал пепел, словно проверяя, в какую сторону увлечет пепел сила тяжести.
— Если Амелия пожелает, — чопорно ответила его жена.
