Николь Жамэ - Дольмен
Мари сразу подумала о Гвенаэль.
14
Нашелся человек, который заметил, как Лойк накануне взошел на последний отплывающий из Бреста паром, но никто не видел, как он высадился в Ландах.
Чтобы унять тревогу, Мари решила повнимательнее осмотреть комнату Лойка в отеле. Ничего интересного, кроме клочков бумаги, завалившихся под массивную бретонскую кровать, которую Лойк превратил в подобие книжного шкафа. Мари не обратила бы на них никакого внимания, если бы ее взгляд не привлек застрявший между плинтусом и одной из ножек шкафа конверт.
— Похоже на обрывки какой-то статьи, — сказал Люка, разглядывая клочки.
— Помогите отодвинуть шкаф!
Глухой голос Мари заставил его вздрогнуть.
Шкаф оказался тяжеленным. Несмотря на все усилия, им удалось отодвинуть его от стены лишь сантиметров на тридцать, но и этого расстояния хватило, чтобы Мари туда протиснулась и двумя пальцами подцепила конверт. Когда она до него дотронулась, ее словно ударило током. Не глядя на конверт, она уже знала: он пуст и запечатан сургучной печатью, наподобие тех, что были на конвертах, полученных Жильдасом и Ивом.
Только знак на печати был другим: он представлял собой овал, перечеркнутый вертикальной линией. После чайки и краба пришла очередь рыбы.
— На третьем менгире, из которого пролилась кровь, вырезан такой символ?
В вопросе Мари не было необходимости, и специалист по ритуальным преступлениям молча кивнул. Как и она, Ферсен подумал о том, что в Бресте Лойк сел на паром, с которого так и не сошел.
— Поиски придется продолжить в море, — не глядя на Мари, проговорил Люка.
Спрятанная в скалах крохотная часовня Святой Анны — покровительницы рыбаков была видна лишь со стороны моря. Туда приходили помолиться как за благополучное возвращение близких, так и за упокой их души. В молодые годы Жанна провела в ней немало часов, стоя на коленях, когда Милик отправлялся на лов рыбы к Ньюфаундленду или островам Кергелен.
Сейчас она находилась в часовне по другому поводу. В полумраке, который там постоянно царил из-за узеньких, покрытых морской солью окошек и неприветливой зари, обхватив голову руками, Жанна молила Бога о прощении ее грехов.
— Я поступила так, как считала правильным, с одной-единственной целью — защитить ее. Пусть Лойк меня простит…
Голос ее дрогнул. По старческим щекам текли слезы, которые она и не думала вытирать. Жанна достала из сумочки конверт с оборванными краями. В его левом углу была картинка с изображением Брестской больницы.
Достав из конверта листы, испещренные мелким неровным почерком, она выпрямилась, решительным шагом подошла к горящим у алтаря свечам и без колебаний сожгла признание Лойка. Пока бумага горела, Жанну не покидало ощущение, что она прибивает к кресту собственного сына.
Всю ночь рыболовецкие суда бороздили побережье Ланд. Траулеры, находясь за много миль от острова, тащили за собой сети, прочесывая морские глубины, которые, увы, прочесать было невозможно.
Всю ночь рыбаки, объединенные общей болью, не спускали глаз с черного, как нефть, моря, остававшегося невозмутимым.
Всю ночь на борту сторожевого катера, оснащенного двумя мощными прожекторами, Мари жадно вглядывалась в темноту, обследуя каждый уголок прибрежных скал, чтобы обнаружить хоть малейший признак жизни, но ее надежда таяла с каждым часом.
Всю ночь в порту, где мало-помалу они собрались, сплоченные единой тревогой и надеждой, жители острова ждали и молились, отрываясь от поисков лишь на несколько минут, чтобы выпить чашку кофе и немного согреться.
По спутниковому телевидению, подключенному к каналу «Евроспорт», непрерывно сообщали новости о десятой трансатлантической гонке, проходившей в адских условиях. Ночью шкиперам предстояло испытать силу трех циклонов, которые должны были один за другим обрушиться на Северную Атлантику. В целях безопасности яхтсменам порекомендовали изменить трассу, проложив ее южнее, чтобы обойти усеянную айсбергами зону, простиравшуюся вплоть до восточного побережья Ньюфаундленда. Гонщики согласились, и только Бреа отказался наотрез. Возможно, следуя северным путем — коварным, но более кратким, он надеялся компенсировать незначительное отставание из-за поломки пера руля сразу после старта. А в пять утра в специальном репортаже было объявлено, что многокорпусное судно «Бретань — Долина Луары», управляемое Кристианом Бреа, потеряло мачту при ветре пятьдесят узлов и семиметровой высоте волны. Многие увидели в этом дурное предзнаменование.
На заре в порт начали возвращаться рыболовецкие траулеры. Усталые и мрачные рыбаки первым делом шли в кафе, где их уже поджидала Анна, надеявшаяся если не поднять им дух, то хотя бы подкрепить их горячей пищей. Большинство жителей разошлись по домам, когда сторожевой катер прямиком направился к единственному оставшемуся в море траулеру «Пен-Ар-Клез». Для всех, кто наблюдал за ними с берега, время словно обратилось вспять. Наконец судно, сопровождаемое катером, на малой скорости вошло в порт. Для знатоков сам факт, что полная рыбы сеть продолжала тащиться за траулером, являлся плохим знаком: груз должен был давно перекочевать в трюм, где его потрошили и сортировали, перед тем как доставить в Брест на продажу. Менее искушенным достаточно было увидеть белое как мел лицо Мари и встревоженное — Ферсена, чтобы понять: очередная трагедия скоро опять оденет Ланды в траур.
Чтобы понять это, хватило бы и одного взгляда на лимузин, из которого вышла Жанна, поддерживаемая Керсеном-младшим и Армель.
В ледяной тишине, рассекаемой криками чаек, из поднятой на метровую высоту сети хлынул поток сардин, мягко ударявшихся о землю и отливавших серебром, в то время как моряки с почерневшими лицами осеняли себя крестами. Из кучи сверкающей чешуи выглядывала рука. Раздутая от воды и украшенная кольцом, которое ее обладатель не снимал после смерти жены и которое, отныне и навеки сросшееся с его плотью, должно было уйти с ним в могилу.
Лойк.
Я смотрел на Мари, присевшую у изголовья брата. Без кровинки в лице. Без слез. Впервые я разделял ее беспомощность. Ее боль. Гнев. Страдание. Отчаяние.
Проклинаю судьбу, ставшую мне поперек дороги! Бреа. Кермер. За несколько часов — двое по цене одного. Хотя со свойственной ей иронией судьба лишь предвосхитила то, что должно было произойти.
А если в смерти Лойка судьба ни при чем? И кто-то другой подтолкнул его к гибели?
Но кто?
Глядя в лица собравшихся людей, я их проклинал, ненавидел, старался найти какую-нибудь подозрительную деталь в их поведении, какой-нибудь знак. Я пытался угадать того или ту, кто посмел взять на себя роль судии. Искренни ли рыдания этой женщины? Не притворный ли ужас написан на лице этого мужчины?
Рано или поздно я узнаю. Вопрос времени.
Рыбаки разошлись, чтобы, укрывшись от чужих взглядов, оплакать дома смерть собрата. Заканчивая мытье наполовину недопитых стаканов, Анна украдкой посматривала на Мари, сидевшую за угловым столиком перед остывшей чашкой кофе. За этим столиком они с ней, веселые и беззаботные, решали, на какой день назначить свадьбу. Обе пришли к выводу, что единственно возможной датой, учитывая расписание гонок и подходящие дни недели, было пятое июня. К огромному их удивлению, Кристиан выразил протест: пятерка, видите ли, не относилась к его «счастливым» цифрам. Правда, вскоре брат не выдержал их насмешек и сдался. Почему они тогда к нему не прислушались?
Анне захотелось подбежать к Мари, обнять ее, поплакать вместе с подругой. Но она медлила, находясь в плену суеверных слухов, что Мари — виновница обрушившихся на Ланды и в первую очередь на семью Кермер несчастий. Не вняв предостережениям, она до сих пор не покинула остров. И потом… Кристиан, затерявшийся где-то в водах Северной Атлантики… Анна все еще колебалась, когда в кафе вошел Ферсен, сделав ей знак оставить их наедине.
При виде сиротливо сидевшей в углу Мари его на миг пронзила мысль, а не послать ли все к черту — расследование, убийцу, менгиры… Схватить Мари в охапку и увезти подальше от этого острова сумасшедших, прервав цепь страданий, которые разрушают ее с каждым днем все больше! Вместо этого он тихо опустился рядом с ней на стул. Ему казалось, что Мари его не видит, пока она не заговорила:
— Наивно было верить, что я смогу положить конец убийствам! — Голос ее звучал отрешенно, безжизненно. — Сколько гордыни!
— Конец будет положен, даю слово.
Потрясенный глубиной ее затаенной скорби, Люка опустил ладонь на руку Мари. Она была ледяной. Прикосновение, возвращавшее ее к реальности, которую она не желала принимать, заставило Мари высвободить руку, но без малейшей агрессивности, какую Ферсен охотно предпочел бы этой вялой покорности.
