Ольга Володарская - Нет дьявола во мне
Елизавета, повертев пачку «Кента», решительно достала из нее еще одну сигарету.
– Выкурю эту, а остальные выброшу…
– Ты прости меня за недоверие, – впервые заговорила Марианна. Она молчала всю дорогу до дома, и дома, пока Лиза раскуривалась и жевала огурцы, тоже.
– Я привыкла. Но от тебя не ожидала. Думала, у нас духовная связь.
– Когда-то из-за моей доверчивости погибли самые близкие мне люди. Едва я вспомнила об этом, как у меня крышу сорвало.
Елизавета подняла голову вверх.
– На месте она вроде.
– Это русское выражение, я перевела его. Снесло крышу, это значит: я потеряла над собой контроль.
– Твоих родителей убили, я знаю.
– Кто сказал? Алекс?
– Я вижу тебя и чувствую твою боль. Не потому, что экстрасенс. Просто ниточки наших душ Николасом связаны. Поэтому думала, что ты так же чувствуешь мою. Допустить, что я могу причинить вред ребенку… Я, мать, которая потеряло свое дитя двадцать лет назад…
– Ты могла это и выдумать.
Елизавета схватила свою котомку, вытряхнула ее. На пол посыпались тряпочки, пара платьев-маек, одно вчерашнее пестрое, второе в горох, носки, комплект спортивного белья, платочек ситцевый, щетки для волос и зубов, влажные салфетки, жвачка, какие-то камни… А сверху свалилась маленькая шкатулка. Лиз взяла ее, раскрыла. Внутри оказался завиток золотистых волос, помещенный в пакетик, пингвиненок из «киндерсюрприза» и выцветшая фотография. Ее женщина протянула Мари со словами:
– Вот он, мой мальчик.
– Хорошенький какой… На тебя похож.
– Да, мамин сын, – печально улыбалась она. – От папы ничего не взял. Поэтому он сомневался, что от него я родила ребенка. Что девственницей досталась и ни разу себя не запятнала, не важно. Родственникам я не нравилась. Молодая, необразованная. Да еще дурная кровь – дед в свое время многим жизнь испортил, да и папаша от него не отставал. Выгнал меня мужчина моей мечты с маленьким ребенком из дома. Сказал, вали к тому, от кого нагуляла… – Сигарета догорела до фильтра, но Лиз этого не замечала, теребила ее в пальцах. – Зима была. В Албании она суровой бывает. Пойти мне, как понимаешь, некуда было. В бункерах ночевала. Энвер Ходжа, наш коммунистический диктатор, настроил их по всей стране. Бомбежек боялся. Но там только от снега да ветра спастись можно, от холода нет. Простыли мы оба. Но я выкарабкалась, а сынок мой не смог…
– Что, никаких ночлежек не было? Приютов?
– Албания до сих пор одна из беднейших стран Европы, а в девяностые она погрязала в нищете и разрухе. Кто не сбежал, выжил благодаря взаимовыручке. Албанцы – семейственный народ. Держатся вместе. Меня же моя семья знать не желала. Сейчас, конечно, я к матери на коленях бы приползла, лишь бы спасти ребенка. Но тогда была дурой малолетней. Мне всего восемнадцать, я несчастная, брошенная, обиженная на весь свет…
Марианна встала со стула, подошла к Лиз и крепко ее обняла.
– До сих пор простить себе не могу, – всхлипнула она, положив голову на плечо Мари. – И матери не простила… И сестре старшей. За то, что отвернулись от меня. И не вспоминали обо мне, не искали… Только Ники. Он пытался. Но нашла его я. Увидела сюжет по телевизору о хоре мальчиков из монастыря «Черный крест». И узнала в одном из них брата…
Елизавета наконец затушила окурок. Взяв крышку и пачку сигарет, спрыгнула с подоконника и направилась к раковине. Там залила импровизированную пепельницу водой, затем выбросила, вместе с сигаретами.
– Почему ты не родила еще? – спросила Мари.
– Ты бы знала, как я мечтала забеременеть. Не в свой наркоманский период, конечно. Тогда я была полна боли и хотела только одного: ее заглушить. Потом, когда с цирком моталась и спала со всеми подряд… Мне было все равно, от кого рожать. Главное, чтобы это случилось. Был у меня сынок от любимого мужчины и, как мне казалось сначала, очень достойного: красивого, умного, сильного. И что? Этот человек меня предал, в результате чего я потеряла свое дитя. И я поняла, главное – это мать. То есть я. А мужчина может быть любым, я не беру дебилов и уродов – такие в мою постель не попадали, потому что от него мне нужна лишь капля семенной жидкости.
– Не получилось забеременеть?
Лизавета покачала головой:
– Но если б такое случилось, я выносила бы. Пусть для этого пришлось бы лежать двадцать четыре часа в сутки. И любого бы оставила, дауна, олигофрена, церебральника, слепого, глухого, без ног, рук… – Она снизу вверх посмотрела на Мари. Роста в Лиз было от силы сто шестьдесят сантиметров. – А вы с Алексом решили, что я здорового и красивого ребенка в лесу бросила?
Марианна хотела еще раз извиниться перед Лиз, но тут раздался стук в дверь. Неужели опять соседке не с кем свежими новостями поделиться?
– Я открою, – бросила Елизавета и направилась в прихожую.
А Марианна решила сварить кофе. Сегодня она ничего не ела. Помнится, планировала употребить бутерброд за завтраком, но и этого не сделала. Однако голода не чувствовала.
– Мари, – послышалось из прихожей. – Тут какой-то странный парень тебя хочет видеть. Представился Стефаном. Впустить?
– Да, – откликнулась Мари.
Через двадцать-тридцать секунд под конвоем Лизы, иначе не скажешь, в кухню вошел Тетерев. Был он грязен, чумаз, а по́том вонял так, что слезились глаза.
– Он кто? – спросила у Мари Лиза, брезгливо наморщив нос.
– Я помощник шерифа, – веско ответил Тетерев.
– А я Пресвятая Дева, – фыркнула сестра Ника, пройдя к холодильнику и открыв его.
– Марианна, мне нужно с вами поговорить, – обратился к хозяйке дома Тетерев. Употребил «вы». И добавил со значением: – Официально.
– Стефан, не хочешь умыться? – предложила она. – А то ты грязен…
– Как черт, – добавила Лиза. – К тому же воняешь.
– Я занимаюсь расследованием преступления! Мне некогда…
– Ой да перестань. Иди уже, морду сполосни хотя бы. – Лиз взяла с подоконника банку с огурцами. – А это возьми с собой, чтоб не скучно было. Корнишоны изумительно вкусные.
И Стефан подчинился.
Когда он скрылся за дверью ванной, Лиза шепотом спросила:
– Это Дуфи?
– Это Стефан, он же представился.
– Мать, ты что не знаешь, кто такой Дуфи?
– Нет.
– Не смотрела фильм «Очень страшное кино»?
– Представь себе, нет.
– Это пародия на «Крик».
– «Крик» я тоже не смотрела.
– Ладно, перевожу – деревенский дурачок, которому разрешили поиграть в полицейского.
– Да. Только до сегодняшнего дня никто ему этого не позволял. Так что остановимся просто на «деревенском дурачке».
– Учти, в кино Дуфи оказался главным злодеем.
– Стефан на злодея не тянет. Но человек не очень хороший. Сплетник, паникер, завистник. Эдакая мелкая пакость.
– Не такая уж и мелкая, – хмыкнула Лиз. – Кило сто весит.
«Пакость» вернулась в кухню, похрустывая корнишоном. Лицо Стефан умыл, а вот шею не додумался. Зато сожрал все огурцы. Вернув Лиз банку, на дне которой плавал один лишь укроп, он уселся за стол и достал из заднего кармана штанов блокнот. Блокнот был новый, явно купленный только что в лавке Алекса. Мари видела там такие, с видом монастыря. На картинке – ворота, внушительные, старинные, с готическими крестами на дубовых створках, позади колокольня, а перед – дерево влюбленных, все увешанное бумажками и лентами.
– Итак… – Тетерев раскрыл блокнот и достал из кармана карандаш. На ручку ему, видимо, денег не хватило. – Что вы делали сегодня ночью? – спросил он у Мари. Лизавету Стефан как будто намеренно не замечал.
– Спала.
– Кто это может подтвердить?
– Она. – Мари указала на Лизу. А та спросила:
– Пожрать нет ничего?
– Открой холодильник, посмотри. Колбаса была вроде. И яйца.
Два волшебных слова «колбаса» и «яйца» заставили Стефана на некоторое время забыть о расследовании. Глядя в недра распахнутого холодильника, он сглатывал слюну.
– Стефан, ты еще что-то хотел узнать? – привлекла к себе внимание вечно голодного «Дуфи» Марианна.
– Кто она? – и тряхнул вторым подбородком в сторону Лиз.
– Подруга.
– Я ее знаю.
– Откуда?
– Она приезжала сюда когда-то.
– Да, было такое. Она сестра Николаса.
– Нет, не сестра.
Елизавета развернулась. Закрыв толчком попы дверку холодильника, привалилась к ней и пробормотала:
– Еще один.
– Стефан, я видела ее паспорт. Она сестра.
– Может, однофамилица? Просто я ее вспомнил. Это поклонница Николаса. Фанатка. Она преследовала его… Только тогда она совсем худенькой была и с другими волосами, не такими яркими и длинными.
– Это он тебе так меня отрекомендовал? – спросила у него Лиз. Голос ее был бесцветным, зато лицо полыхало.
– Да он просил не пускать тебя к нему! Разве с сестрой так поступают?
