Все лгут - Гребе Камилла

– Ты серьезно? – говорила мама. – Ты же не можешь идти в таком виде. Люди подумают, что ты бездомный.

Но другие вещи так часто менять было не нужно.

– А парни тоже бывают потаскушками? – спросил я у Ясмин.

Ясмин закашлялась.

– М-м. Вроде нет. Хотя я знаю много таких. Ладно, забей на это все. Давай лучше почитаем «Кладбище домашних животных»?

Когда папы Самира уже очень долго не было дома – так долго, что весь снег растаял, и по утрам, когда мама будила меня, уже было немного светлее, – состоялся суд.

Мама поехала туда, а мне пришлось остаться, потому что это было неподходящее для детей мероприятие. Мне пришлось отправиться к бабушке, потому что в школу я все еще не ходил.

После суда полиция решила, что папа Самир не убивал Ясмин. Я был ужасно рад, когда узнал, это был лучший день за долгое время, только вот мама выглядела странно. А когда я спросил у нее, почему, она только сказала:

– Все это сложно, Винсент. Очень сложно.

Когда папа Самир вернулся домой, я крепко его обнял, а он крепко обнял меня в ответ. Потом мы начали в шутку драться и кататься по полу. Мы приготовили ужин, смотрели телевизор, а потом папа Самир читал мне вслух «Винни-Пуха», пока я не уснул.

Но следующий день снова был плохим, потому что папа Самир спал на диване, а когда мама пошла на улицу забрать газету, она увидела, что кто-то написал красной краской на стене нашего дома слово «УБИЙЦА».

Я сказал маме, что это, наверное, был Александер из третьего «Б», но мама мне не поверила.

– Это дело рук взрослого человека, – сказала она. – Одного мелкого взрослого человечишки.

Потом папа Самир поехал покупать краску.

Потом он закрасил это слово на стене.

Потом наступил вечер.

Вечером я услышал, как мама разговаривает с папой Самиром. Они говорили о квартирах и о какой-то арендной плате, которую предлагали Самиру.

Я спросил у мамы, что это такое, но она не хотела рассказывать, поэтому спросил еще раз. Когда я спросил в третий раз, она разозлилась, хотя я спрашивал вежливо. Мама сказала, что папа Самир переезжает в квартиру.

Я очень расстроился и закричал:

– Нет-нет-нет-нет!

Потом у меня перед глазами все побелело, совсем как когда меня дразнил Александер из третьего «Б», и я больно ударил маму по лицу.

– Ай! – закричала мама. – Что ты такое делаешь? Драться нельзя!

Потом она сказала:

– Это не моя вина. Самир должен винить в этом только себя. Во всем, что произошло, – только его вина.

И тогда я разозлился на папу Самира.

Я решил долго-долго с ним не разговаривать.

20

В тот вечер папа Самир сложил свои вещи в два ящика, которые мама принесла из сарая.

– Мне быть грустно, Винсент, – сказал папа Самир. – Мы скоро снова увидеться, да? Когда все немного успокаиваться.

Я ничего ему не ответил.

– Ты обидеться? – спросил он.

Но и тогда я тоже не ответил, а пошел наверх, в свою комнату, и оттуда уже смотрел в окно, как папа Самир складывает ящики к себе в машину и уезжает.

Потом я вытащил фотографию Ясмин, на которой она была маленькой, в надувных нарукавниках. Когда я посмотрел на нее, в горле у меня возник какой-то комок, и стало трудно глотать. Потом в моих глазах появились слезы, и картинка стала расплывчатой.

Теперь у меня не было ни Ясмин, ни папы Самира.

Немного погодя, когда я играл в «Геймбоя» и только что прошел очень сложный уровень, ко мне в комнату пришла мама.

– Солнышко, не мог бы ты спуститься и приглядеть за рыбной запеканкой, пока я сбегаю отнести в усадьбу одну вещь?

– Я очень-очень устал, – сказал я, потому что от игры никак нельзя было оторваться. Я играл в «Супер Марио» и должен был одновременно перепрыгнуть через огненный шар и поймать звездочку.

Но мама продолжала ныть, так что я отложил приставку на кровать и пошел вниз вместе с ней. Мама иногда бывает очень упрямой, и тогда уж лучше делать, как она сказала.

Потом мама ушла в усадьбу с какой-то штукой, которая называется дрель.

Потом я забрал «Геймбоя» из комнаты и принес в кухню.

Потом я стал играть в «Геймбоя» за кухонным столом.

Потом зазвонил телефон.

Я взял трубку.

– Винсент? Это Самир. Я забыть свой календарь, так что решить вернуться. Я стоять у моста, но у меня кончиться бензин, потому что тот идиот с заправка вчера не дать мне залить бак. Можно я поговорить с мамой?

Я молчал, потому что виноват во всем был папа Самир.

– Винсент, давай уже заканчивать с этим. Дай трубку маме.

Но я продолжал молчать.

В трубке долго было тихо.

– Винсент, слушать меня. Если я не поговорить с мамой, мне придется ходить домой через лес. А это быть долго. А еще там быть темно и скользко. Будь так добр, дай трубку маме.

Но я ведь был чемпионом по молчанию, и я ничего не сказал. Только слушал.

– Винсент! – закричал папа Самир. – Merde! Кончать придуриваться! Дай сюда маму, живо!

Тогда я обиделся и положил трубку на разделочный стол.

Потом я снова стал играть в «Геймбоя».

Потом прозвенел таймер, и я выключил духовку.

Потом я устал и лег на диван.

Потом я уснул.

Меня разбудил стук открывшейся двери.

Я услышал мамин голос, и она снова плакала. Потом раздался другой голос, мужской, который я узнал. Я не стал вставать, потому что не был уверен, кто это, и подумал, что это мог быть вор-взломщик или убийца, который пришел разрубить меня на маленькие кусочки.

Но потом я снова услышал маму.

– Винсент! – закричала она.

Тогда я сказал:

– Я здесь.

Мама вошла в гостиную вместе с полицейским, которого звали Гуннар.

Она подбежала и обняла меня. Мама была очень холодной, щека ее была мокрой, и куртка была мокрая, вся в листьях и маленьких веточках, как будто мама валялась на земле, прямо как собака.

– О, Винсент, – всхлипнула она. – Милый мой малыш. Случилось что-то ужасное.

– Что? – спросил я и немного встревожился, потому что когда я в последний раз гостил у бабушки, она сказала мне, что Нелли состарилась и вряд ли проживет еще очень долго.

– Самир, – плакала мама. – Он мертв. Господи. Он, должно быть… – Мама замолчала, а потом еще сказала: – Он, наверное, наткнулся в лесу на что-то.

И она снова очень сильно расплакалась, а Гуннар подошел и положил руку ей на плечо.

– Принести стакан воды или чего-нибудь другого? – спросил он маму.

Она покачала головой.

– Что, черт возьми, он там делал? – прошептала мама. – Он же должен был уехать на квартиру. Что он забыл в лесу? В такое время, в темноте?

Я подумал о лежавшей на разделочном столе телефонной трубке и о том, что сказал Самир. И тогда я понял – в том, что папа Самир теперь был мертв, так же мертв, как Пушистик и как Ясмин, был виноват я.

Я знал, что должен понести наказание, потому что теперь убийцей стал я.

И я вспомнил, что Майя говорила мне о молчании.

– Ты же самого себя точно так же наказываешь, – говорила она.

Тогда я понял, как мне нужно себя наказать. Я решил никогда больше ни с кем не разговаривать.

Гуннар

21

Ручка катится по столу, и Будил поджимает губы, рукой касаясь банта на шелковой блузке, туго повязанного вокруг шеи. На бледных пальцах поблескивает свежий маникюр, черные волосы, обрамляющие точеное лицо, лежат идеально – из тщательно уложенной стрижки «паж» не торчит ни один волосок.

«Должно быть, сложно быть таким перфекционистом», – думается мне.

Должно быть, сложно быть женщиной.

– Ты сделал что? – повторяет она, уставившись на меня широко раскрытыми глазами.

Манфред, подавшись вперед, так что его большой живот упирается в столешницу, слегка покашливает.