Роберт Маккаммон - Королева Бедлама
— Правда? И кто это?
— Если бы я тебе сказал, это перестало бы быть тайной, а миссис Герральд пока что велела мне ее хранить.
— Ладно, — согласился Мэтью, но воображение уже работало, прокручивая, кто бы это мог быть. Но одно он еще должен был спросить: — А сама миссис Герральд?
— Что тебя интересует?
— Ее история. Она мне сказала, что агентство основал ее муж. Что с ним сталось?
Грейтхауз начал было отвечать, но вроде бы спохватился.
— Это можно и потом, — решил он. — Через четыре часа рассвет. Лучше бы тебе поспать пока.
Мэтью не пришлось долго думать, чтобы согласиться. Сколько бы сна ни досталось ему за остаток ночи, а завтрашний день будет нелегким. И у магистрата Пауэрса есть для него работа, а неизвестно, будет ли вообще правая рука действовать.
— Доброй ночи, — сказал он Грейтхаузу, и тот ответил:
— Не забудь вытереть ноги. Миссис Герральд терпеть не может грязи на полу.
Мэтью вернулся в дом сквозь плывущий туман, ради спокойствия хозяйки дома очистил сапоги как следует о железный скребок возле двери, и через десять минут все мысли о рапирах, шахматах и жареных белках вылетели у него из головы, сменившись здоровым и глубоким сном.
Вежливый колокольчик у двери разбудил Мэтью на сером рассвете. Он умылся, оделся, бритье пропустил, поскольку бритву ему не предложили, и решил также, что с опорожнением пузыря подождет, пока окажется на дороге, чтобы не пачкать горшок. Выйдя из комнаты, он обнаружил ожидающий на обеденном столе обильный завтрак из яиц, ветчины и галет вместе с чайником крепкого темного чая. Рядом с тарелкой лежали его кошелек и серебряные часы.
Миссис Герральд тоже вышла к завтраку, но Грейтхауз не появился, хотя Мэтью решил, что именно он готовил завтрак, потому что поваром в этом доме больше некому было быть.
— Вот это отдайте мистеру Григсби, если вам не трудно. — Миссис Герральд подала ему пакет, снова запечатанный красным сургучом. — Я думаю, он захочет платы вперед за объявление, поэтому у себя в кошельке вы найдете несколько лишних монет. По моим расчетам, их хватит, чтобы удовлетворить и мистера Григсби, и владельца конюшни. Я так понимаю, что вы должны в субботу утром приехать к мистеру Грейтхаузу. — Это было спокойно отданное распоряжение. — Пожалуйста, постарайтесь не опаздывать.
— Да, мадам.
— Тогда ешьте. Дождь перестал, а мне нужно написать несколько писем.
Сьюви уже стояла у коновязи. Мэтью положил кошелек и часы в седельную сумку и поехал прочь под первыми робкими лучами рассвета, пробившимися через облака. У ворот его ждал Грейтхауз.
— Всего доброго, — сказал он. — Да, кстати, стоит втереть какую-нибудь мазь в правую руку, когда приедешь в город. К вечеру может малость начать болеть.
— Спасибо за совет, — ответил Мэтью не без сарказма, выехал из ворот и услышал, как они затворяются за ним, потом устроился в седле поудобнее для пути домой. Через полчаса исчезли последние тучи, небо стало ярко-голубое, солнце сияло во всю свою золотую мощь, и Мэтью заснул, опустив голову на грудь, а Сьюви плелась себе по дороге в город.
Часть вторая
БЕЗУМИЕ
Глава тринадцатая
Удачно оказалось, что магистрат Пауэрс был доволен исходом встречи Мэтью с миссис Герральд, потому что с утра в четверг Мэтью не мог удержать пера, не то что написать строчки. Магистрат хотел знать все, что случилось, и Мэтью любезно все ему изложил, особо подчеркнув полночное «обучение» с рапирой, от которого сегодня был совершенно непригоден к письменным занятиям.
— Тогда свободен, — решил магистрат. — Уведу себе сегодня чьего-нибудь клерка, а ты иди домой и отдыхай.
— Я по дороге зайду в аптеку за мазью, — ответил Мэтью, потирая плечо. — Завтра к слушанию дела Нокса буду готов.
— Не уверен. Но мне кажется, что у магистрата Макфинея ничего сейчас нет в папке, и я у него попрошу одолжить его клерка. — Пауэрс указал на дверь. — А ты иди лечить руку.
— Спасибо, сэр. Я завтра обязательно попытаюсь вернуться к работе.
— Если нет, так нет. Особенно по этому поводу не тревожься. — Он посмотрел на Мэтью поощрительным взглядом. — Мне приятно, что я тебе помог выйти на новый путь. То, что миссис Герральд выбрала тебя, это похвала настолько же мне, насколько и тебе. И я уверен, что она за свои деньги не будет разочарована. Они же собираются тебе хорошо платить?
— Мы пока еще не обсуждали цифры.
— Мне кажется, что тебе будет нужно некоторое юридическое представительство. Если захочешь написать контракт должным образом, я буду рад помочь.
— Спасибо… — Мэтью собрался уходить, но у двери замешкался.
— Что-нибудь еще? — спросил магистрат.
— Да, сэр. Я интересуюсь насчет миссис Герральд. Вы что-нибудь еще о ней знаете?
— Что, например?
— Вы говорили, что у вас есть общие враги. Могу я спросить, что вы имели в виду?
Магистрат несколько секунд изучал — или делал вид? — первые строки лежащего перед ним письма.
— Миссис Герральд тебе не сообщила? — спросил он. — Не рассказала свою историю?
— Она сказала мне, что агентство основал ее муж. Я понял так, что он покойный. Есть ли еще что-нибудь, что мне следует знать? — Тут он сообразил: — А, вы говорили, что были знакомы с миссис Герральд в Лондоне. Вот почему она направила к вам посланца. Это был мистер Грейтхауз?
— Да, это был Хадсон.
— Вы с ним так коротко знакомы? Это впечатляет. И я предполагаю, что у вас были дела и с миссис Герральд?
Магистрат выдавил на лице кривую улыбку.
— Теперь я понимаю, каково стоять на месте свидетеля. Следует ли мне признать себя виновным и отдаться на милость суда, господин обвинитель?
— Прошу прощения, сэр. — Мэтью тоже пришлось улыбнуться, чтобы скрыть смущение. — Я увлекся.
— Это я за тобой постоянно замечаю. Отвечу: я знал Кэтрин Герральд по Лондону. Мы познакомились, когда Рич привел ее на субботний ужин в братство.
— Рич?
— Ричард Герральд. Он был членом нашего юридического братства в Кембридже. И чертовски здорово играл в теннис. Почти как я. И юристом стал великолепным, специализировался по обвинениям в уголовных процессах. Да, так он привел на субботний ужин красавицу Кэтрин Тейлор, а потом мы заключали пари, когда они поженятся. Я ошибся в прогнозе, но ненамного.
— Что случилось с мистером Герральдом?
И снова магистрат сделал вид, что читает бумаги. Мэтью знал, что он определенно хочет нечто рассказать, но, наверное, не позволяет обстановка.
— Я думаю, — произнес наконец Пауэрс, — что на эти вопросы тебе должна ответить миссис Герральд.
— Но я именно про «общих врагов», — настаивал Мэтью. — На этот вопрос разве вы не должны ответить?
— Должен бы, — согласился Пауэрс. Помолчал, ничего не добавляя, и закончил так: — Но мой ответ сильно зависит от ответа миссис Герральд. Поэтому я предоставляю отвечать ей.
— Сэр, я же не прошу судебного решения. Я прошу только…
— Если через пять секунд ты еще будешь в этом помещении, — перебил его Пауэрс, — я сочту, что твой рот вполне в состоянии диктовать эти письма перу макфинеевского клерка. Ты идешь или остаешься?
— Иду.
— Тогда исчезни.
Дверь закрылась за спиной Мэтью.
По дороге он чуть опять не налетел на генерального прокурора Байнса, и пришлось приостановиться, пока этот джентльмен поднимался по лестнице. Потом Мэтью спустился и вышел на яркое предполуденное солнышко. То и дело поглядывая назад, он влился в поток горожан, обогнул подводу с сеном и направился к аптеке вверх по Смит-стрит.
Он не смог удержаться, чтобы не остановиться под полосатой красной вывеской аптекаря и не осмотреть еще раз место, где упал Деверик. Вчера он не нашел ничего, и сегодня тоже. А потому он вошел в аптеку, где за стойкой тянулись полки с эликсирами, мелом от изжоги, различными видами древесной коры от лихорадки, цинковой мазью, пиявками в банках, зубным порошком, растертыми цветами и травами, медицинским уксусом и прочими аптекарскими товарами, поговорил недолго с мистером Устерхаутом и вышел на улицу с завернутым в бумагу флаконом масляного экстракта тысячелистника, который надо прикладывать два раза в день. На пересечении Смит-стрит и Кинг-стрит Мэтью свернул вправо, из-за чего ему пришлось по дороге к мастерской печатника миновать царство Эбена Осли (которое при солнце вызывало у него не больше добрых чувств, чем при луне).
Когда он пришел, Мармадьюк Григсби как раз размечал статьи и располагал блоки шрифта в верстаках. Знаменитый печатный станок, расположившийся в центре самой освещенной солнцем комнаты, представлял собой громоздкое старое чудище, знавшее, быть может, еще руку самого Гуттенберга. Глядя на это приспособление, трудно было поверить, что именно из него выходят листы пергаментной бумаги с оттисками ламповой сажи и льняной олифы, извещающие граждан о происшедших и будущих событиях.
