Харлан Кобен - Ловушка
— А что насчет причины смерти?
Судмедэксперт О’Нил положила перед собой сцепленные в замок ладони.
— В данных обстоятельствах причину определить нельзя.
— Когда вы будете знать точно?
Тара потянулась через стол, забрала фотографии.
— Если откровенно, то, наверное, никогда. — Потом осторожно поместила снимки обратно в папку, закрыла ее и устроила справа от себя.
— Стоп. То есть вы думаете, что вообще не выясните причину?
— Именно так.
— Это очень необычно.
На лице Тары О’Нил впервые возникла улыбка, которая ослепляла и вместе с тем отрезвляла собеседника.
— Вообще-то нет. К несчастью, нас вырастили на сериалах, где судмедэксперты творят чудеса: смотрят в микроскоп и тут же находят ответы. Увы, в реальной жизни все иначе. К примеру, зададимся вопросом: была ли Хейли Макуэйд застрелена? Во-первых, исходим из данных с места преступления, где пуль не обнаружено, — как и в теле. Я провела внешний осмотр, сделала рентгеновские снимки на предмет отверстий и отметин на костях, которые указывали бы на следы от пули, — ничего. Однако полностью исключить огнестрельные раны нельзя — кости могло не задеть. Поскольку бо́льшая часть тела разложилась, вполне допустимо не заметить нужных признаков, если пуля прошла сквозь мягкие ткани. Поэтому достоверно могу заявить лишь одно: свидетельств огнестрельных ран нет, смерть от них маловероятна. Понимаете?
— Да.
— Хорошо. То же скажу и о ножевых ранениях, хотя и не с абсолютной уверенностью. К примеру, если злоумышленник проткнул артерию…
— Да-да, я поняла.
— Само собой есть еще масса вариантов. Жертва могла погибнуть от удушения — классического: подушкой на лицо. Даже если тело находят через несколько дней, а не месяцев, установить это довольно трудно, а в данном случае — после, по-видимому, трех месяцев в земле — вообще невозможно. Кроме того, я провожу ряд тестов на некоторые химвещества — нет ли их в теле, но на данной стадии разложения ферменты крови высвободились, и многие исследования уже бесполезны. Говоря простым языком, в тканях происходит своего рода брожение, поэтому тесты на наркотики ненадежны. Стекловидное тело — гель между сетчаткой и хрусталиком — распалось, искать в нем следы веществ нельзя.
— Выходит, вы даже не можете сказать наверняка, было ли это убийством?
— Как судмедэксперт — нет.
Уэнди взглянула на Уокера, тот кивнул.
— Зато мы можем. Подумайте сами: у нас нет тела Мерсера, однако я видела, как в суд отправляют дела и без тел. Как сказала Тара, обычная история в случае с трупом, найденным после такого большого срока.
О’Нил встала, явно давая понять, что разговор окончен.
— Хотите знать что-нибудь еще?
— Над ней совершалось сексуальное насилие?
— Тот же ответ: неизвестно.
— Спасибо, что уделили нам время, Тара.
Еще одно крепкое официальное рукопожатие.
Когда они уже шли по Норфолк-стрит, Уокер спросил:
— Хоть чем-то помогло?
— Нет.
— Я же говорил: бесполезно.
— То есть все? Дело закрыто?
— Как шериф могу ответить: да.
Уэнди оглядела улицу:
— Все говорят, Ньюарк оживает…
— Только не тут.
— Н-да.
— А для вас, Уэнди?
— Что «для меня»?
— Для вас дело закрыто?
Она мотнула головой:
— Не совсем.
— Готовы поделиться своими мыслями?
— Пока нет. — Уэнди снова помотала головой.
— Ну что ж, честный ответ. — Шериф, этот крупный человек, шаркал по асфальту и не отрывал от него глаз. — Можно еще вопрос?
— Конечно.
— Чувствую себя полным идиотом. Совсем это не к месту…
Она ждала.
— Когда все закончится, пройдет неделя-другая… — Уокер робко взглянул на нее, — можно, я вам позвоню?
Улица внезапно показалась Уэнди еще более пустынной.
— Да, насчет «не к месту» вы не шутили.
Уокер стиснул руки в карманах, пожал плечами.
— Никогда не умел выражаться деликатно…
— Получилось вполне, — ответила Уэнди, вопреки себе сдерживая улыбку. Вот она — жизнь, разве нет? Смерть заставляет жаждать жизни. Мир — всего лишь набор линий, разделяющих то, что мы понимаем как крайности. — Если вы позвоните, я буду не против.
Из окон «Бертон и Кримстайн», адвокатского бюро Эстер Кримстайн, расположенного в высотке посреди Манхэттена, открывался потрясающий вид на деловой район и реку Гудзон. Кримстайн смотрела на переделанный в музей военный транспортник «Неустрашимый», на огромные круизные лайнеры, забитые отпускниками — по три тысячи человек на каждом, — и думала, что лучше родит, чем взойдет на борт одного из них. По правде говоря, этот вид, как и любой другой, стал не более чем видом — посетители ахали, но от ежедневного созерцания, как ни отрицай, необычайное делается обыденным.
В этот раз у окна стоял Эд Грейсон, и если испытывал восторг, то втайне.
— Эстер, я не знаю, как быть.
— Зато я знаю.
— И как же?
— Послушайте моего профессионального совета: не делайте ничего.
Не отводя глаз от окна, Эд улыбнулся:
— Понятно, почему вам столько платят.
Эстер только развела руками.
— Что же, вот так просто?
— В данном случае — да.
— А от меня жена ушла. Хочет уехать вместе с Э-Джеем обратно в Квебек.
— Очень жаль.
— Сам виноват, наворотил дел.
— Дэн, поймите меня правильно, но вы ведь знаете: сочувственно вздыхать и успокаивать всякими банальностями я не умею.
— Да уж, знаю.
— Поэтому поясню: наворотили вы по-крупному.
— Я никогда никого не бил.
— А теперь избили.
— И не стрелял ни в кого.
— А теперь выстрелили. И что?
Настала пауза. Эду Грейсону молчать было удобно, а Эстер Кримстайн — нет. Она стала покачиваться на стуле, поигрывать ручкой, потом театрально вздохнула, наконец встала и пересекла кабинет.
— Видите?
Грейсон повернул голову и взглянул на статую правосудия.
— Да.
— Знаете, кто это?
— Конечно.
— И кто же?
— Шутите?
— Так кто это?
— Богиня правосудия.
— И да и нет. Богиня правосудия, слепое правосудие, греческая Фемида, римская Юстиция, египетская Маат. Или даже Дике и Астрея, дочери Фемиды.
— Это вы к чему?
— Когда-нибудь рассматривали статую внимательно? Большинство в первую очередь замечают повязку на глазах — это очевидный символ беспристрастности. А еще это абсурд, потому что пристрастны все, тут ничего не поделаешь. В правой руке — меч. Таким даст — мало не покажется. Он означает скорое, часто жестокое наказание — вплоть до смертной казни. Но видите ли, только она, система, имеет такое право. Какой бы в ней ни царил бардак — только она. А не вы, друг мой.
— Хотите сказать, я не должен был брать правосудие в свои руки? — Грейсон удивленно поднял бровь. — Ух ты, я потрясен.
— Посмотрите на весы, тупой вы человек. В левой руке. Кто-то считает, что ими обозначены две стороны суда — обвинение и защита, кто-то — что справедливость и беспристрастность. Но задумайтесь. Весы — это равновесие, согласны? Я адвокат, репутацию профессии знаю хорошо. Люди думают, что я извращаю закон, ищу лазейки, угрожаю, злоупотребляю. Так и есть. Однако я всегда остаюсь в рамках системы.
— И поэтому все в порядке?
— Да. Поскольку создается равновесие.
— А я, если говорить вашим языком, его нарушил.
— Именно. Вот в чем красота нашей системы: ее можно подстраивать под себя, гнуть (видит Бог, я так постоянно делаю), но пока остаешься в рамках — прав ты или нет, — она работает. Выходишь за пределы даже с самыми лучшими намерениями — теряешь равновесие, а в итоге хаос и катастрофа.
— Похоже на грандиозное самооправдание, — кивнув, сказал Эд Грейсон.
На это замечание Эстер ответила улыбкой.
— Не исключено. Тем не менее я уверена в своей правоте. Вы хотели восстановить справедливость, но только нарушили равновесие.
— Может, мне надо сделать что-то еще и все исправить.
— Так не бывает, сами теперь понимаете. Баланс, вероятно, наладится, если его не трогать.
— Даже если злодею сойдет с рук?
Эстер развела руками.
— Вот только кто теперь злодей, Эд?
Молчание.
Он не знал, как лучше сказать, поэтому начал прямо в лоб:
— Полиция даже не догадывается насчет Хейли Макуэйд.
— Как знать, — ответила Эстер, поразмыслив. — Вдруг именно мы ни о чем не догадываемся.
ГЛАВА 26
Вышедший в отставку следователь округа Эссекс Фрэнк Тремонт жил в доме колониального стиля с двумя спальнями, небольшой, но безупречно подстриженной лужайкой и флагом футбольного клуба «Нью-Йорк джайнтс» справа от входной двери. Пионы в цветочных ящиках имели такой насыщенный оттенок, что Уэнди подумала, не искусственные ли они.
