Дэвид Хьюсон - Укус ящерицы
Эмили закрыла последнюю папку и задумалась. Хьюго отчаянно пытался выйти на след людей, из-за которых едва не попал в тюрьму. Почему? Его безопасности они не угрожали. Власти наконец признали необоснованность выдвинутых против него обвинений. Каким мотивом, кроме мести, он руководствовался? у Эмили уже сформировалось четкое представление о том что представляет собой англичанин: тщеславный, амбициозный, беспощадный в деловых вопросах. Но при этом Мэсситер не питал иллюзий в отношении себя самого. Месть несомненно должна была представляться ему занятием недостойным, ненужным напоминанием о незажившей ране.
Это впечатление лишь окрепло, когда Эмили взялась за фотоальбомы. Значительная часть снимков была посвящена спонсируемым Хьюго музыкальным школам в Ла Пьета. Подростки, девочки и мальчики в строгих платьях и костюмах, некоторые со скрипками и альтами, окружали горделиво улыбающегося мецената. На фотографии последнего года рядом с ним появилась еще одна фигура. Дэниэл Форстер, сияющее юное дарование, держал в руке партитуру якобы сочиненного им произведения.
Рука Мэсситера покоилась на плече Форстера. Жест отеческий, но и с намеком на покровительственность. «Это я тебя создал», – как будто говорил Хьюго. Впоследствии гордость творца обернулась унижением – обвинением в причастности к злодеяниям молодого проходимца, – сносить которое было вдвойне тяжело.
Эмили перебрала остальные снимки: десятки юношей и девушек, улыбающихся, счастливых, собранных вместе щедростью покровителя. Школа стала для них знаменательным, радостным событием, и когда все закончилось, город как будто потерял нечто важное, значительное.
Нащупав что-то между страницами, она подняла и встряхнула альбом. Еще одна фотография, выпорхнув, спланировала ей на колени. С нее на Эмили смотрела женщина лет двадцати семи – двадцати восьми, темноволосая, с удивительно красивым, выразительным лицом. Снимок был сделан издалека, а потом, судя по зернистости, сильно увеличен. Фотографировали не в доме, а на открытом воздухе, может быть, в саду; вдалеке виднелось море. Но больше всего Эмили поразило застывшее в глазах незнакомки выражение страха. Она не хотела, чтобы ее Увидели. Не хотела, чтобы ее узнали.
– Лаура Конти, – пробормотала Эмили и тут же отругала себя за неосторожность. Работай молча, учили инструкторы. Всегда.
Лаура Конти была красива. Впечатление не портил даже нейлоновый халат, который больше подошел бы домработнице. Такие лица, с тонкими, идеально симметричными чертами, неизменно привлекают мужчин, заставляют их оборачиваться и не дают покоя. Спрятать такое лицо невероятно трудно, и Лаура Конти понимала это. На сделанном тайком снимке она напоминала загнанную, бегущую от преследователей лань. Чего боялась Лаура? Правды? Правосудия?
Эмили вспомнились слова Хьюго. В Венеции, предупредил он, опасаться нужно невинных. Здесь убивают невинные. Лаура Конти казалась вполне невинной. Эмили постаралась вспомнить детали дела. Убийцей был Форстер, но не Лаура. Возможно ли, что она оказалась вовлеченной в ту кровавую историю против своей воли? Судя по отчету, все то время, пока Форстер находился в тюрьме, Лаура скрывалась где-то на Лидо и ни разу не навестила сообщника, ни разу не появилась на публике. И тем не менее, едва освободившись, он нашел ее и забрал с собой. Может быть, Лаура пряталась не от полиции и не от Хьюго Мэсситера, а от того, кто считал ее своей собственностью? От Дэниэла Форстера?
Эмили засунула фотографию в конверт и закрыла альбом. Глупо, полагаясь на один-единственный снимок, делать столь далеко идущие выводы.
Она пододвинула еще одну стопку писем и стала читать их одно за другим. Неторопливо, внимательно. Письма были, по крайней мере вначале, короткие, разборчивые и вполне внятные. И все их написал Дэниэл Форстер. Легкий, размашистый, четкий почерк указывал на студента, привыкшего получать хорошие оценки за сочинения. Ни одно письмо не занимало больше двух страниц, а большинство умещались на одной. Судя по датам, они покрывали временной отрезок примерно в два года и совпадали с тем периодом, когда Мэсситер развернул судебную кампанию с целью обелить свое опороченное имя. Кампанию, результатом которой стало малодушное бегство Форстера и его любовницы из Венеции.
Дорогой Хьюго.
Лaypa сказала, что вы еще всплывете, и, как всегда, оказалась права. Для вас это может быть, станет сюрпризом, но я рад, что вы живы. И теперь постарайтесь понять ситуацию, в которой мы все оказались. Ваше возвращение в Италию невозможно. Последствия такого шага представить нетрудно. Я дал письменные показания и при необходимости выступлю в суде. Местные власти считают дело закрытым. Пожалуйста, не пытайтесь открыть его заново. Довольствуйтесь Нью-Йорком. Венеция осталась в прошлом.
Дэниэл.Вежливое, хотя и достаточно твердое предупреждение. Форстер представлялся человеком здравомыслящим и благоразумным, но и готовым в случае чего отстаивать свои интересы с привлечением судебной системы Италии. Важным показалось Эмили и отсутствие какого-либо упоминания имени Лауры Конти.
– Я дал письменные показания, – пробормотала она. Тем не менее Форстер определенно нуждался бы в поддержке Лауры в случае нового судебного расследования.
Тон заметно изменился примерно через восемь месяцев.
Американские адвокаты? Вы доверились им, Хьюго? Конечно, нет. Это ниже вашего достоинства. К тому же мы теперь тоже в состоянии позволить себе адвокатов. Деньги, как известно, дают возможность покупать лучшее. А деньги у нас есть благодаря книге. Вы ведь ее видели, правда? Если нет, я вам пришлю. С автографом. Там, разумеется, изложена моя версия. Черным по белому. Как гласит пословица, что написано пером… Почитайте и задайте себе вопрос: а так ли уж я хочу, чтобы все это продолжалось?
Эмили просмотрела еще пять коротких посланий, отметив. что тон их постепенно менялся, отражая раздражение, злость и Даже страх. Она подошла к последнему и начала читать, преодолевая внезапно накатившее чувство стыда.
Отчаяние проступало во всем, в том числе в почерке: Форстер писал печатными буквами, как ребенок, пытающийся привлечь внимание взрослых.
И это ПОБЕДА? Сжечь мою книгу! Заморозить наши банковские счета! Чем мы заслужили такое, Хьюго? Прищемили твое тщеславие! Или дело в другом? Так СЛУШАЙ. ОНА НЕ твоя. Никогда твоей не быт. И никогда не будет. Я скорее умру, чем допущу это. Подумай, вспомни, кто я и каким могу быть, и ты поймешь – это правда.
Тебе не победить. Даже если подкупишь всех до последнего судей в Италии. Будешь настаивать на моем возвращении, и, клянусь, и вернусь. Вернусь и сделаю то, что должен был сделать уже давно. Положу конец твоему жалкому существованию. Раз и навсегда. ДЕРЖИСЬ ОТ НАС ПОДАЛЬШЕ.
Д.Эмили вздохнула и положила письмо на колени, ненавидя и презирая себя за непрошеное вторжение в чужую жизнь, в чужие дела» в чужую драму.
«Она не твоя. Никогда не была. И никогда не будет».
Не здесь ли причина всех бед и несчастий Хьюго Мэсситера? И не была ли Лаура Копти, женщина, прячущаяся от дневною света, как испуганная лань, той, кого он любил? Если так, то получалось, что Дэниэл Форстер не только подорвал репутацию Хьюго, но и отнял у него нечто куда более ценное, нечто такое, что нельзя восстановить по суду или поправить за деньги.
Эмили вернула на место фотоальбом и документы, удостоверилась, что не оставила следов, и присела на низкую табуретку, которую принесла с собой из апартаментов. Ей было не по себе. Что сказать Фальконе? И кто дал ей право влезать в личную жизнь Мэсситера?
Убиты два человека. С Хьюго Мэсситером их связывали лишь не вполне ясные финансовые интересы. Их смерть причинила ему значительные неудобства.
– Бедный… – пробормотала она, и в этот момент чья-то рука легла ей на плечо.
Эмили проглотила рванувшийся изнутри крик, обозвала себя слоном из лексикона инструктора в Лэнгли и обернулась.
Удивительно, но Хьюго Мэсситер даже не рассердился.
– Палаццо выглядит чудесно, но я не припоминаю, чтобы просил вас заниматься и этой комнатой. Хотя, конечно, спасибо за любезность.
– Простите. – Пристыженная, она обхватила себя за плечи… – Не смогла удержаться. Хотелось… кое-что понять.
– Могли бы просто спросить. Так легче.
– Я бы не знала нужных вопросов.
– И то правда.
Он убрал руки. Скользнул взглядом по комнате.
– Это вас Фальконе надоумил?
– Нет. – соврала она, не находя сил сказать правду. – Обычное любопытство. Правда. Было в вас что-то такое… Что-то, что не складывалось. А я, к сожалению, грешу любопытством.
– И что нашли?
– Фотографию Лауры Конти, – без запинки ответила Эмили. – Очень красивая женщина.
– Была, – поправил Мэсситер. – Какая сейчас, не знаю. Давно не видел. Не знаю даже, жива она или нет. Когда имеешь дело с таким, как Дэниэл Форстер, – его лицо как будто накрыла тень, – всего можно ожидать.
