Артур Хейли - В высших сферах
Переключившись на настоящее, Хоуден мрачно произнес:
— Я боялся, что это произойдет.
Как и три дня назад, когда Маргарет заговорила об этом, он почувствовал досаду от того, что приходится заниматься в подобный момент такими вещами. Он полагал, что в какой-то мере сам виноват. Он знал, что стоит ему произнести словечко среди нескольких богатых сторонников его партии и щедрых американских друзей, и существенные суммы будут тихо предоставлены без каких-либо условий. Другие премьер-министры до него проделывали это, а Хоуден всегда уклонялся — главным образом из гордости. Его жизнь, рассуждал он, началась с приюта, где его содержали благотворители, и он не желал, достигнув многого в жизни, зависеть снова от благотворительности.
Он вспомнил, как обеспокоена была Маргарет тем, с какой быстротой исчезали их скромные сбережения.
— Позвоните в трест, — велел он Милли. — Выясните, не может ли мистер Мэддокс приехать ко мне для разговора.
— Я уже думала, что вы, наверное, захотите с ним встретиться, и провела разведку, — ответила Милли. — Свободное время у вас есть завтра во второй половине дня, он тогда и приедет.
Хоуден кивнул в знак согласия. Он был благодарен Милли за быстроту, с какой она действовала.
Он допил кофе — он любил кофе очень горячим, а также сладким и со сливками, и Милли налила ему вторую чашку. Откинув назад мягкое кожаное кресло, он сознательно устроил себе передышку, наслаждаясь немногими лишенными напряжения моментами дня. Через десять минут им снова будет владеть напряжение и он будет занят, работая таким темпом, за которым его аппарату трудно было угнаться. Милли знала это и тоже научилась расслабляться в эти периоды, понимая, что Джеймсу Хоудену это нравится.
— Вы читали расшифровку? — между прочим, спросил он ее.
— Заседания Комитета по обороне?
Взяв еще одно шоколадное печенье, Хоуден молча кивнул.
— Да, — сказала Милли. — Читала.
— И что вы думаете?
Милли задумалась. Хотя вопрос был задан как бы между прочим, она знала, что от нее ждут честного ответа. Однажды Джеймс Хоуден пожаловался ей: «Когда я пытаюсь выяснить, что люди думают, половина говорят мне не правду, а лишь то, что, по их мнению, мне хотелось бы услышать».
— Я размышляла, что же у нас, канадцев, останется, — сказала Милли. — Если это произойдет — я имею в виду, если будет подписан Акт о союзе, — я не представляю, как мы сможем вернуть то, что было до него.
— Да, — сказал Хоуден, — я тоже этого не представляю.
— Что ж, в таком случае не будет ли это началом процесса поглощения? Пока мы не станем частью Соединенных Штатов. Пока вся наша независимость не исчезнет.
Задавая свой вопрос, Милли думала: да так ли уж это и важно, даже если подобное произойдет? Что такое в действительности независимость, если не иллюзия, о которой только говорят? По-настоящему независимых людей не существует, да и не может существовать, это же относится и к странам. Интересно, как воспринимает это Брайан Ричардсон — ей хотелось бы сейчас обсудить с ним ситуацию.
— Возможно, мы действительно будем проглочены или по крайней мере будем так выглядеть, — медленно произнес Хоуден. — Вероятно также, что после войны все может оказаться иначе. — Он помолчал, вытянутое лицо его было задумчиво. Затем продолжил: — Войны, знаете ли, Милли, многое меняют: они изнуряют страны и сокращают империи, и случается, тот, кто считал себя победителем, на самом деле проиграл. Рим обнаружил это, а также и многие другие в свое время — филистимляне, греки, испанцы, французы, британцы. Такое же могло произойти с Россией или с Соединенными Штатами, а потом в конечном счете и с обеими странами, Канада же останется сильной. — Приостановился и добавил: — Люди порой совершают ошибку, считая, что великие перемены в истории всегда происходят не при их жизни.
У Хоудена была еще одна мысль, которую он не высказал. Премьер-министр Канады может иметь в сотовариществе больше влияния, чем при полной независимости. Он может стать посредником с полномочиями и властью, которые увеличатся и расширятся. И в конечном счете, если Хоуден будет держать в своих руках власть, он использует ее на благо своей страны. Главное — и это ключ к власти — не выпускать из рук последней нити независимости Канады.
— Я понимаю, что это важно — передвинуть на север базы ракет, — сказала Милли, — и я знаю, что вы говорили о регионах, производящих продукты питания, — их надо спасать от выпадения радиоактивных осадков. Но мы действительно движемся прямо к войне — разве не так?
Следует ли ему доверить ей свои соображения о том, что война неизбежна и необходимо готовиться к ней, чтобы выжить? По этому вопросу ему придется выступать публично, и почему бы сейчас не попрактиковаться?
— Мы выбираем, на какой быть стороне, Милли, — осторожно начал он, — и делаем это, пока выбор еще чего-то стоит. В известном смысле, поскольку мы верим в то, во что верим, это единственный выбор, какой мы можем сделать. Но есть соблазн отложить решение, не принимать его, сидеть тихо в надежде, что невысказанные соображения сами собой рассосутся. — Он покачал головой. — Но дольше тянуть невозможно.
Она нерешительно спросила:
— А не трудно будет… убедить народ?
Премьер-министр мимолетно улыбнулся:
— Я этого ожидаю. Могут даже начаться беспорядки.
— В таком случае я попытаюсь навести порядок, — сказала Милли.
Произнеся эти слова, она почувствовала прилив теплых чувств и восхищения этим человеком, который достиг на ее глазах столь многого и теперь намеревался взвалить на себя еще больше. Это не было прежнее пылкое чувство, а что-то более глубокое — ей хотелось защитить и оберечь его. С чувством удовлетворения она поняла, что нужна ему.
Джеймс Хоуден тихо произнес:
— Вы всегда наводили порядок, Милли. Это много значило для меня.
И он поставил на стол чашку — это было сигналом, что передышка позади.
По прошествии сорока пяти минут и трех встреч Милли впустила в кабинет достопочтенного Харви Уоррендера.
— Садитесь, пожалуйста. — Голос Хоудена звучал холодно.
Министр по делам гражданства и иммиграции опустил свое высокое крупное тело на стул напротив письменного стола и смущенно поерзал.
— Послушайте, Джим, — сказал он, пытаясь установить задушевную атмосферу, — если вы вызвали меня, чтобы сказать, что я вел себя вечером как идиот, я лучше сам это скажу. Я действительно вел себя как идиот и чертовски об этом сожалею.
— Увы, — колко произнес Хоуден, — немного поздно об этом сожалеть. А кроме того, если вы вздумали вести себя как городской забулдыга, прием у генерал-губернатора едва ли подходящее для этого место. Я полагаю, вам известно, что новость на другой день облетела всю Оттаву. — Он с неодобрением отметил, что костюм на его собеседнике не отутюжен.
Уоррендер избегал смотреть в сверкающие глаза премьер-министра. Он обреченно махнул рукой:
— Да знаю я, знаю.
— Я был бы абсолютно прав, потребовав вашей отставки.
— Надеюсь, господин премьер-министр, вы этого не сделаете. Я очень надеюсь, что этого не будет. — Харви Уоррендер наклонился вперед, обнажив при этом капли пота на лысине. Хоуден подумал, не прозвучала ли угроза в этой фразе и в тоне, каким она была произнесена. Трудно быть в этом уверенным. — Если я могу к этому добавить, — мягко, с улыбкой произнес Уоррендер: к нему явно вернулась обычная уверенность в себе, — что graviora quaedam sunt remedia periculis, или, в вольном переводе из Вергилия, «иные лекарства хуже опасностей».
— Есть где-то также цитата насчет ослиного крика, — со злостью парировал Хоуден: цитаты из классиков, которыми сыпал его собеседник, неизменно вызывали у него раздражение. Затем премьер-министр продолжил сквозь зубы: — Я намеревался сказать, что решил лишь предупредить вас. Предлагаю не провоцировать меня, чтобы я не изменил своего решения.
Уоррендер покраснел и передернул плечами.
— Молчу, молчу, — тихо произнес он.
— Я вызвал вас главным образом, чтобы поговорить о случае с иммигрантом в Ванкувере. Именно таких ситуаций я всегда требовал избегать.
— Ага! — Глаза Харви Уоррендера заблестели от пробудившегося интереса. — У меня об этом, господин премьер-министр, есть полный отчет, и я могу вас полностью информировать.
— Я вовсе не хочу, чтобы мне об этом рассказывали, — нетерпеливо произнес Джеймс Хоуден. — Ваша обязанность — управлять своим департаментом, а у меня в любом случае достаточно более важных дел. — Взгляд его упал на раскрытые папки по межконтинентальной обороне: ему не терпелось вернуться к ним. — Я хочу, чтобы это дело было урегулировано и исчезло со страниц газет.
Брови Уоррендера поползли вверх.
— Не противоречите ли вы сами себе? То вы говорите мне, чтобы я сам управлял своим департаментом, а в следующую минуту — чтобы я утряс это дело…
