Артур Хейли - В высших сферах
Брови Уоррендера поползли вверх.
— Не противоречите ли вы сами себе? То вы говорите мне, чтобы я сам управлял своим департаментом, а в следующую минуту — чтобы я утряс это дело…
— Я говорю вам, что вы должны держаться политики правительства, — гневно перебил его Хоуден, — моей политики, которая заключается в том, чтобы избегать вздорных дел по иммиграции — особенно сейчас, когда в будущем году у нас выборы… — Он помедлил. — Да и всякое другое. Мы прошлым вечером об этом говорили. — И язвительно добавил: — Или вы, возможно, не помните.
— Я был не настолько пьян! — Теперь злость разобрала Харви Уоррендера. — Я сказал вам тогда, что думаю по поводу нашей иммиграционной политики, и такого мнения держусь. Либо мы разработаем новые честные иммиграционные законы, которые утвердят то, как мы поступаем и как поступали все правительства до нас…
— Утвердят — что?
Джеймс Хоуден поднялся и встал за своим столом. А Харви Уоррендер, глядя на него, тихо, с напряжением произнес:
— Утвердят нашу политику дискриминации. А почему бы и нет — ведь это наша страна, верно? Утвердят то, что мы устанавливаем предел для цветных и расовые квоты и не принимаем негров и азиатов, — так всегда было, и почему мы должны это менять? Утвердят, что мы предпочитаем англосаксов и нам нужны безработные. Давайте признаем, что у нас есть строгая квота для итальянцев и всех остальных и что мы следим за процентом римских католиков. Давайте перестанем быть лжецами. Давайте создадим честный Акт об иммиграции, в котором все будет записано так, как оно есть. Давайте перестанем иметь одно лицо в Объединенных Нациях, разыгрывая дружбу с цветными, и другое у себя дома…
— Вы что, с ума сошли? — не веря своим ушам, полушепотом произнес Джеймс Хоуден. Взгляд его был устремлен на Уоррендера. Конечно, думал Хоуден, намек он уже получил — на приеме в Доме Правительства… но он считал, что это под влиянием спиртного… Потом ему вспомнились слова Маргарет: «Я иногда думаю, что Харви немного сумасшедший».
Харви Уоррендер тяжело дышал, его ноздри раздувались.
— Нет, — сказал он, — я не сошел с ума; я просто устал от этого чертова лицемерия.
— Честность — прекрасное качество, — сказал Хоуден. Гнев его уже поулегся. — Но подобная честность — это политическое самоубийство.
— Откуда нам знать — ведь никто не пробовал так поступить! Откуда мы знаем, что людям не понравится, если им скажут то, что они уже знают?
Джеймс Хоуден спокойно спросил:
— Какую вы предлагаете альтернативу?
— Вы хотите сказать, если мы не напишем нового Акта об иммиграции?
— Да.
— Тогда я буду проводить в жизнь то, что у нас записано, — решительно заявил Харви Уоррендер. — Я буду проводить его в жизнь без исключений или сокрытий или закулисных действий, не думая о том, что нечто неприятное может попасть в газеты. Может быть, тогда люди поймут, что это такое.
— В таком случае, — ровным тоном произнес Джеймс Хоуден, — я хочу, чтобы вы вышли в отставку.
Мужчины стояли лицом к лицу.
— О нет, — тихо произнес Харви Уоррендер, — о нет!
Наступила тишина.
— Я предложил бы вам объясниться, — сказал Джеймс Хоуден. — У вас что-то на уме?
— По-моему, вы знаете, что именно.
Лицо премьер-министра было сурово, взгляд неуступчив.
— Я повторяю: объяснитесь.
— Хорошо, если вы того хотите. — Харви Уоррендер снова сел. И, теперь говоря так, словно речь шла о повседневных делах, он сказал: — Мы ведь заключили соглашение.
— Оно тем не менее было выполнено.
Харви отрицательно покачал головой:
— В соглашении нет срока. — И, порывшись во внутреннем кармане, он вытащил оттуда сложенную бумагу и бросил ее на стол премьер-министра. — Прочтите, и сами увидите.
Хоуден почувствовал, как у него дрожит рука, когда он ее протянул. Если это оригинал, единственный экземпляр… Это была фотокопия.
На минуту он потерял над собой власть.
— Ах ты, идиот!
— Почему?
— Ты фотокопировал…
— Да никто же не знал, что я копировал. К тому же я все время стоял возле машины.
— У копировальных машин есть негативы.
— Негатив у меня, — спокойно произнес Уоррендер. — Я сохранил его на случай, если понадобятся копии. Оригинал тоже в безопасном месте. — Он повел рукой. — Почему вы не прочитаете? Ведь мы сейчас об этом говорили.
Хоуден опустил голову, и слова проникли в него. Текст был составлен просто, по-деловому и написан его рукой.
«1. X. Уоррендер отходит от руководства и поддерживает Хоудена.
2. Племяннику X. Уоррендера (X. О’Б.) предоставляется лицензия на ТВ.
3. X. Уоррендер входит в состав кабинета министров Хоудена с правом выбора своего портфеля (за исключением внешних сношений или здравоохранения). Дж. X. не может отправить в отставку X. У. за исключением случаев, связанных с неблагоразумием и скандалом. Если такое произойдет, вся ответственность ложится на У. X. и не затрагивает X. У.»
Под этим стояла дата — девятилетней давности — и инициалы, начертанные обоими.
Харви Уоррендер спокойно произнес:
— Видите, как я и говорил, в соглашении не указан срок.
— Харви, — медленно произнес премьер-министр, — стоит ли взывать к вам? Мы же были друзьями…
Голова у него шла кругом. Достаточно копии попасть в руки какого-нибудь репортера, и это — крах. Не может быть никаких объяснений, никакого маневра, никаких надежд, — только разоблачение, позор…
Руки у него вспотели.
А тот, другой, покачал головой. Хоуден понимал, что натолкнулся на стену… непреодолимую, тут никакие уговоры не помогут. Он все же попытался еще:
— Тогда хотя бы был фунт мяса, Харви, и даже кое-что побольше. А теперь-то что?
— Я вам скажу! — Уоррендер пригнулся к столу и заговорил жестким напряженным шепотом: — Оставьте меня, дайте мне возможность сделать что-то стоящее. Возможно, если мы перепишем закон об иммиграции и сделаем это по-честному — изложив все так, как мы поступаем, — может быть, тогда у наших людей проснется совесть и они захотят перемен. Может быть, то, как мы поступаем, следует изменить, может быть, в конечном счете нужны именно перемены. Но мы не можем их начать, не сказав сначала обо всем честно.
Хоуден с озадаченным видом покачал головой:
— Не вижу в этом смысла. Я вас не понимаю.
— Тогда позвольте разъяснить. Вы упомянули про фунт мяса. Думаете, мне это важно? Думаете, я не мог бы отступить и ликвидировать наше соглашение, если бы это было возможно? Я вам вот что скажу: были ночи — и немало таких, — когда я лежал до рассвета без сна, ненавидя себя и тот день, когда я подписал это соглашение.
— Почему, Харви? Возможно, помогло бы, если б высказать все напрямик… что угодно могло бы помочь…
— Я продался, верно ведь? — Теперь Уоррендер заговорил со страстью. — Продался за мешок картошки, который того не стоил. И я тысячу раз жалел с тех пор, что мы не можем снова оказаться в зале конгрессов, где я мог использовать свои шансы против вас… какие у меня на тот момент были.
Хоуден мягко произнес:
— Полагаю, я в любом случае победил бы, Харви. — И на миг почувствовал глубокое сострадание. «Наши грехи, — подумал он, — возвращаются к нам в той или иной форме в зависимости от того, какими мы стали».
— Я в этом не уверен, — медленно произнес Уоррендер. И поднял взгляд. — Никогда не был до конца уверен, Джим, что я не мог сидеть за этим столом вместо вас.
«Значит, вот оно», — подумал Хоуден: он так себе это и представлял, только кое-что добавилось. Совесть и неосуществившиеся мечты о славе. Комбинация внушительная. И он осторожно спросил:
— Нет ли в том, что вы говорите, противоречия? С одной стороны, вы говорите, что ненавидите подписанное нами соглашение и, однако же, настаиваете на соблюдении его условий.
— Я хочу сохранить то хорошее, что есть, а если вы отправите меня в отставку, мне конец. Потому я за это и цепляюсь. — Харви Уоррендер вытащил платок и вытер вспотевшую голову. Помолчав, он сказал, уже мягче: — Иногда я думаю: может, было бы лучше, если бы нас раскрыли. Мы оба — фальшивки, и вы, и я. Быть может, тогда было бы установлено истинное положение вещей.
Это было уже опасно.
— Нет, — быстро произнес Хоуден, — есть лучшие способы, поверьте.
Он был теперь уверен в одном: Харви Уоррендер умственно неполноценен. Им надо руководить — уговаривать при необходимости, как ребенка.
— Хорошо, — сказал Джеймс Хоуден, — забудем об отставке.
— А как насчет Акта об иммиграции?
— Акт остается неизменным, — решительно заявил Хоуден. Компромиссам есть предел — даже в данном случае. — Кроме того, я хочу, чтобы что-то было предпринято в отношении этой ситуации в Ванкувере.
— Я буду действовать по закону, — сказал Уоррендер. — Рассмотрю эту ситуацию снова, обещаю. Но в точности по закону.
