Вячеслав Энсон - Эра беззакония
А три года назад случилось что-то страшное. Он заржавел внутри. Старался притворяться прежним Калмычковым, но получалось плохо. Пошли задержки по ночам, какие-то разборки. Она почуяла беду. Большую, настоящую. Подъехала с расспросами. Коля вывернулся. Сказал, что работает над тем, чтобы их семья не имела больше нужды. Пытается заработать деньги. И просит ему не мешать.
Деньги! Она боялась этого больше всего. Кого они сделали счастливым? Покажите хоть одного. А десяток распавшихся на почве шальных денег семей Валентина назовет лично. И погибших знакомых. И севших в тюрьму. И убивших за деньги и предавших друзей. Теперь и Коля — туда же? Чем придется платить их семье за фантазии мужа?
Она пилила его. Умоляла. Пыталась ему доказать страшный вред от неправедных денег. Они знали об этом оба. В юности. Почему он забыл?.. Бесполезно! Оглох Калмычков. Деньги залили уши воском. Списывал на новое время: «Все так живут!» Пусть все. Но платит-то каждый за себя!
Пошла на крайность. «Или — или!» Все бесполезно. Калмычков уперся и планов менять не хотел. Проклятая пуля! Летит и летит. Пока не убьет… Кого? Похоже — ее, Валентину. И семью. А сам? Сможет жить?
Нет ответов. И нет решений. Есть только страх!
От того и второй страх — Ксюня, девочка. Чует детская душа, что у родителей «нелады». Воюют, ссорятся. До ребенка им? Вот и растет как трава. «Ксюша, иди кушать!» Или в школу, или спать. Одета, накормлена — вот и ладушки. И в дневнике чтоб не двойки. Что у ребенка на душе, что в головенке? В дневнике об этом не пишут.
Потеряла Валентина ниточку, что была когда-то между ними. В эпоху полного доверия. Ксюня отдалилась быстро. Год-два — и словно чужая. Вымахала длинная, непокорная, острая на язык. Не поймешь, в маму или в папу? «В телевизор», — сказал как-то Калмычков, когда Ксюня объяснила ему популярно полное непонимание им современной молодежи.
Валентина подыскивала ключик, беседовала. Но, наверно, в этом деле легче потерять, чем найти. В душу Ксюня ее не пустила. Перестала рассказывать о личной жизни, о мыслях и сомнениях. Потом и про школу стала отвечать односложно. А когда мелькнет на минутку прежняя, еще страшнее.
Летом загорали на озерах, немного сблизились. Четыре дня ночевали в палатке. Коля рыбу ловил, а они комаров кормили, купались и загорали. Может, от скуки, от неимения собеседников, Ксюня потихоньку стала общаться с родителями. То одно, что-нибудь вспомнят — посмеются, то — другое. На третий день про свой класс Валентине рассказала, про друзей и подружек. По привычке, как раньше, как в добрые старые времена. Валентина радовалась, слушая дочкин щебет. «Чаще, — думала, — надо вот так, семьей…» Многого в Ксюнином рассказе не понимала — другие девочки были в пору ее детства. Переспрашивала, удивлялась. «Красятся с пятого класса? Родители разрешают?»
— Конечно! — отвечала Ксюня. — Мамы с бабушками те же сериалы смотрят. Что, не видят, какой макияж в моде? Пиво не всем разрешают, а мажутся девки как хотят.
— И деньги на пиво родители дают? — восполняла пробелы в новациях воспитания Валентина.
— Ма, пиво — это копейки! Просишь на «Сникерс», а берешь пиво. Так все делают. Пиво — это класс! Мы уже не дети! Имеем право.
— Подожди, а косметику на что покупаете? Вместо завтраков? — спросила Валентина.
— Кто как. Я твоей втихаря пользуюсь, — призналась дочь. — Не фанатею. Люблю натуральное. Некоторые копят — хорошая косметика дорого стоит. Некоторые зарабатывают…
— Молодцы! В наше время детей на работу не брали… — умилилась Валентина.
— Сейчас тоже гоняют. Конкуренция! — увлеклась рассказом Ксюня. — Автостоянку дальнобойную, знаешь — за школой, плечевые обслуживают. Поймают — побьют! Наши девки днем пробираются, когда плечевых нет, и зарабатывают. На косметику хватает.
— Дочуль, а плечевые — это кто? Машины моете, что ли? — не все поняла Валентина.
— Ой, мам, отсталая ты! — Ксюня засмеялась, но тему переменила. — Считай, что моем… Я не ходила, мне денег хватает… А пацаны наши, так вообще уроды! Раньше клей нюхали, теперь на траву перешли. Думают, взрослые… Клопы! Хоть бы один с меня ростом вырос.
— И не вырастут, если нюхают! — Эту тему Валентина помнила с родительских собраний младших классов.
— А глупые! — Ксюня закачала головой. — После майских праздников ходят, шушукаются. Секретничают. Мы с девками их раскрутили. Думали, что-нибудь интересное. А Копылов с Анохиным бомжа запинали за гаражами. По очереди удары отрабатывали. На телефон Анохинский сняли и хвастаются ходят. Придурки!
— Сильно избили? — поинтересовалась Валентина.
— Сдох, вроде. Утром милиция нашла…
Долго еще Валентина слушала школьные истории. Холодела и сжималась. Вечером спросила у Калмычкова, кто такие плечевые, и совсем перестала понимать мир. Боялась пристать к дочери с разговором. На следующий день ехали домой и ни словом в машине не перекинулись. Страх овладел Валентиной. Второй страх на букву «К».
Этой осенью «подъезжала» к дочери. Пыталась лаской достичь души. Куда там! Глухая стена! Похоже, и третья параллельная прямая рванула в сторону. Как жить?
На озере был их последний разговор по душам. Валентина не приставала с нравоучениями, стала выделять больше денег на карманные расходы, но близость между ними пропала окончательно. С сентября Ксюня ощетинилась иголками. А деньги только усугубили ситуацию. Теперь она тратит их не на пиво и «чупа-чупсы», а на поездки в бары. Как тут быть? Как не бояться?..
Валентина дошла до конца улицы, свернула еще раз налево. В переулке снег не убирали и не притаптывали, так мало народу здесь ходит. Узкая тропинка тянется вдоль домов, вдоль закрытой на выходные школы. Переулок закончился, под ногами снова заскользил утоптанный тротуар, и она вернулась к прерванным мыслям.
«Снова деньги. Опять они играют свою гадкую роль».
Валентина выросла в небогатой семье. Жили на две зарплаты, папину и мамину. Как все. И ничего, не умерли. В тряпье не ходили, голодом не сидели, и в доме все, что положено, было. Разносолов, конечно, в магазинах не продавалось. Как и всякой отравы, типа трансгенов. Молоко было молоком, масло — маслом. Каждое лето отдыхали на юге. Валентина не понимала тех, кто ругает «советское прошлое». Не дурели люди от денег.
Теперь деньги показали свою обратную сторону и в отношениях с Ксюней. Не давать нельзя — способы добычи карманных денег, озвученные тогда, на пляже, до сих пор вгоняли Валентину в ужас. А получив деньги, дочь тратит их по своему усмотрению. Это усмотрение тоже не устраивало Валентину. Снова — как быть?
Валентина сделала последний поворот налево. Теперь ее путь пролегал по парку. Вернее, по пустырю, который должен был стать парком. Засыпали гнилое озерцо, проложили асфальтовые дорожки, насажали деревьев. Деревья большей частью не прижились. Клумбы потоптали подростки. Недолго выстояли скамейки, грибки и беседки. Только церковь прижилась на окраине парка. Ее строили лет семь, но в прошлом году закончили. Как она называется и чему посвящена, Валентина не знала. Церковь гармонировала с парком. Такая же несуразная, незаконченная архитектурно, как весь парк. Видимо, ужимался бюджет, а вместе с ним таяли размеры, украшения и прочие, предусмотренные проектом «излишества». Новодел получился приземистым, корявым и выделялся лишь своей яркой окраской. Красные стены с белым обрамлением.
Валентина впервые видела церковь на фоне белого снега. Может, поэтому она и привлекла ее внимание. «А что? Веселенько…» — подумала она. Захотела разглядеть церквушку поближе. Свернула, на ведущую к ней, боковую дорожку.
Вдруг, сзади стал нагонять могучий топот. Валентина обернулась и обмерла от страха. Прямо на нее неслась огромная черная собака. Пасть открыта, с алого языка клочьями летит пена. Валентина застыла в ужасе. Мохнатое чудовище в три прыжка подлетело к ней, но не бросилось, не сшибло бедную женщину с ног, а затормозило передними лапами, проехало пару метров юзом и уселось у ног, скалясь в довольной ухмылке. «Испугалась, дуреха?» — написано на лохматой морде. Собака ткнулась горячей слюнявой мордой в ладонь Валентины, повернула голову на шум торопливых шагов. По дорожке, скользя и спотыкаясь, бежал ее хозяин — крупный мужчина в длиннополом кожаном плаще. Он размахивал поводком и кричал Валентине: «Не бойтесь! Он не кусается. Бон, ко мне!» Бон, судя по размерам и шерсти, молодой нюф, поглядывал на хозяина все с той же ухмылкой, но выполнять команду не собирался.
— Ну, вы даете! — напустилась Валентина на подбежавшего мужчину. — Чуть до инфаркта не довели. Держать надо собаку!
— О, извините! — мужчина приложил руку к груди. Потом защелкнул карабин на ошейнике ньюфаундлена. — Бонифаций добр, как дитя! И хорошо дрессирован… Ух, ты, морда!..
— Вижу я, как дрессирован, — уже без страха и особого раздражения сказала Валентина. — На людей бросается.
