Вячеслав Энсон - Эра беззакония
А с Калмычковым беда! Он этого не понимает. Не видит, и слышать отказывается. Проклятая пуля!..
Он очень изменился после тридцати лет. Все, что нравилось в нем Валентине, — осталось. Сила, честность, стремление к цели. И семью он любит, заботится, переживает. Но все поменялось местами. Как будто в детских кубиках: в картинке с бегемотом вдруг поменяли местами голову и ноги. Кубики те же, но это уже не бегемот.
В начале семейной жизни линейку ценностей Калмычкова она представляла точно. На первом месте — она и Ксюня. Родителей не считаем, они вне конкурса. Второе место — Женька, объект ее тайной ревности. Делить Калмычкова она не согласна даже с другом детства. Потом идет дело: карьера, расследования, оперские заморочки. Ему повезло — на должностях не засиживался и звания получал в срок. Потому что умный. И пил не больше других. Из работы вытекали деньги как результат и эквивалент затраченных сил. Их не хватало, верней сказать — не было. Почти десять лет. Смешная милицейская зарплата, при полной самоотдаче с его стороны. Денег очень хотелось. Как результата и следствия.
Но жизнь подобна канатоходцу. В ней главное — баланс. Чего-то даст, и ровно столько же отнимет. Хотели денег? Пожалуйста! Работайте.
Они и работали. Верней, Валентина ходила на работу, а Калмычков именно работал. Большая разница. Дома бывал редко. Набирался опыта, матерел. И незаметно, как раз к тридцати, служба заняла место семьи в его табели о рангах. По факту. Проросла в Калмычкова и принялась менять его под себя. Он весь развернулся к работе. Начальник уголовного розыска, потом начальник ОВД — дневал и ночевал на проклятой каторге. Еще и любил ее! В постели, конечно, говорил, что любит Валентину, а мыслями был далеко. Она чувствовала. Терпела.
Работа в конце концов принесла деньги. Зарплаты стало хватать сначала на еду, потом на мелкие вещи. Выправились.
А счастья не прибавилось. Даже наоборот. Дорого ей обошелся достаток. Истаял прежний Калмычков. Работа обтесала его под свой формат. И год от года этот формат все больше не нравился Валентине. Милиция на всех парах летела в рыночные отношения.
Она не слепая. И не с Луны. Газеты читает, телевизор смотрит. Заметила, как люди поделились на богатых и бедных.
Бедные живут на зарплату. Их много, и милиционеры среди них. Но бедные мечтают стать богатыми. Присуще им такое свойство. Сидят как клещи, усыхают годами и чахнут. Пока не созреют условия. Пока не найдется трещинка, в которую можно пристроить хоботок, к чужому прильнуть и попробовать стать богатым. Им невдомек, что большое богатство имеет другую природу Им хватит маленького. Каждого в отдельности, их можно понять. Всем жить хочется! Но миллионы хоботков обладают страшной разрушительной силой. Далекая от экономики Валентина видела, как эти хоботки торчат из всех щелей человеческих отношений. Сосут и точат саму возможность построения чего бы то ни было. Как превращаются в неудержимые грунтовые воды, подмывающие любой фундамент любой новой жизни. И старую не щадят. Везде проникнут. Все растащат, все извратят. Морить их, что ли? Когда-то одних из них сдерживал страх, другие помнили слово — совесть. Но страх исчез, а это лишнее слово пора изымать из обращения как царские «яти». Слово осталось, а смысл — испарился. Валентине это очень не нравилось.
Богатые деньги «рубят». Она не знала как, но то, что писали в газетах, понимала правильно: честный человек — богатым не станет, сколько бы ни работал. В начале богатства — обман. Маленький или большой. Явный или узаконенный. Дырка в Законе: нравственном, административном, уголовном. Большие деньги — плата за проданную совесть. Оптом, одним куском. За редким исключением. Она не выводила доказательств. Приняла как аксиому, вместе с впитанным в детстве принципом: «Счастье — не в деньгах».
Валентина не знала, к кому принадлежат они с Колей. Наверно, к бедным. То есть к продающим совесть постепенно, маленькими кусочками. Незаметно для окружающих. Так, что можно себя успокоить — мое при мне, а деньжата — компенсация за годы лишений. Потом — еще раз, еще… Так у них и было. Денег хотелось. И зависть была. Вокруг все ударились в бизнес. Богатели как на дрожжах. Верка, у которой Валентина когда-то увела Калмычкова, через пару лет выскочила за бандита, тьфу ты, за предпринимателя «по металлолому». Сама разыскала Валентину, позвала в гости. Трещала весь вечер про машины, квартиры, дачи. Про то в какой элитной школе учится ее сын. Калмычковы сидели в гостях, и глаза их сами собой загорались от рассказов про заморские страны, про Лондон и Париж.
Шли из гостей на трамвайную остановку и мечтали про Турцию, про Египет. А когда Калмычков, размечтавшись, бил себя в грудь: «Будет, Валюха! Все у нас будет!.. До начальника дослужусь…» — она не перебивала его и не хотела думать о том, почему у начальника будет, а у старшего опера пока нет. Будет — и хорошо!
Когда Калмычков принес первые «большие» деньги, Валентина обрадовалась. Еще бы! Поизносились, родительская квартира без ремонта разваливалась, проданную дачу и машину давно проели. Коля сказал, что это премия. В выходные купили стиральную машину «Индезит». Знакомые уже давно обзавелись импортной техникой, а они все стирали в родительской «Сибири», смотрели перелатанный «Горизонт». Через две недели на новую «премию» с «Горизонтом» распрощались. Его место занял черный «Самсунг» с видеомагнитофоном. В первый вечер не отлипали от экрана, пока не закончилось вещание на всех каналах. Новой жизнью веяло от нового телевизора. Маленькое, уютное счастье поселилось в их семье. «Надо же, — думала она, — как деньги меняют жизнь». Следующие две «премии» Коля принес сильно выпивши, а через неделю завис где-то на две ночи подряд. Валентина заставила себя поверить про засаду, про оперативные мероприятия. Коля рассказывал, а глаза у него странно бегали, и в ванной он отмокал два часа… Радость от денег угасла.
Маленькое счастье усыхало почти год. После очередной «засады» они впервые ругались как два не родных человека. Валентина плакала. Он кричал на нее: «Не взятки, а подарки! Сами приносят, я не прошу. Даже, если взятка, что из этого? Дождешься у нас премии… Что мне делать? Милицию бросать? В дворники пойти? Там взяток не предлагают… — Он говорил резко, словно забивал гвозди в гроб их прошлой жизни. — Не я придумал! Все берут! Иначе не прожить. Мне нужна карьера, а должность предусматривает участие в общей схеме. Как звено в цепи — понимаешь? Не я придумал…»
«Премиям» она больше не радовалась. Тратила по необходимости. Одели Ксюню, отремонтировали квартиру. Коля скопил на машину, потом и на Турцию. Съездили, понравилось… Что с того? Счастья прибавилось? Нет. Видно, счастье лежит в каком-то другом сундучке. Не в том, где деньги и «красивая жизнь». Она разлюбила ходить на милицейские праздники и торжества в ресторанах. Чужие женщины на этих купеческих загулах поглядывали на Валентину свысока, не находя на ней мехов и бриллиантов. Это задевало скорее Калмычкова, и он перестал брать ее на застолья. Их отношения изменилась. Будто параллельные прямые разбежались в разные стороны. Каждый зажил отдельной жизнью. Случилось это три года назад.
Ей неприятен нынешний Калмычков. Работа придала ему отвратительную форму. Окончательно обтесала под себя и уложила в стенку. Не шелохнется. Прежним уже не будет, а обтесанный перестает быть «ее» Колей. И совместное их будущее уже совсем не то, о котором мечтала Валентина. Можно, конечно радоваться деньгам и побрякушкам, как делают жены калмычковских сослуживцев. Но ей нужно больше. Ей нужно счастье. Его за деньги не купишь. Оно живет совсем в другой стороне. Не в той, куда летит Калмычков. Что делать? Что она может сделать?
Тогда и родился страх на букву «К». Коля, муж. Что с ним? А с ней? Теряют друг друга?
Она боролась за него как могла. Когда запил первый раз — стерпела. Все понимала. Потерю родителей, мерзость открывшейся ему в операх действительности. И образ жизни тогдашнего контингента. Стерпела. Не ныла и не пилила. В рот не заглядывала и не выхватывала рюмку в застольях. Терпела, сжав зубы. Сам должен понять. И он заметил. Увидел, как разбивает ей сердце пьянством. Как отравляет любовь. Как убивает ее… Он умный. И сильный. Трех месяцев хватило Калмычкову на протрезвение.
Второй раз было сложнее. Он встал в колею. Пить с начальством — обязанность. И подносители подарков мечтали уважить. В этот раз она ругала его почем зря. Он зачерствел, и взывания к совести — что дробины слону. Заслонялся интересами службы, карьерой. Но не весь еще, видно, покрылся ментовской коростой. Прислушался, вывернулся и сбежал в академию.
А три года назад случилось что-то страшное. Он заржавел внутри. Старался притворяться прежним Калмычковым, но получалось плохо. Пошли задержки по ночам, какие-то разборки. Она почуяла беду. Большую, настоящую. Подъехала с расспросами. Коля вывернулся. Сказал, что работает над тем, чтобы их семья не имела больше нужды. Пытается заработать деньги. И просит ему не мешать.
