Скотт Туроу - Презумпция невиновности
– Прежде всего мы должны представить заявление об алиби нашего подзащитного, – говорит Стерн.
Тем самым мы официально уведомим обвинение, что по-прежнему стоим на той позиции, которую я высказал на совещании у Реймонда, а именно: в тот вечер, когда убили Каролину, я находился дома. Такая позиция лишает меня возможности привести, вероятно, самый веский с теоретической точки зрения довод защиты – сказать, что в тот вечер мы виделись с Каролиной по одному делу. Этот довод ослабит впечатление от вещественных доказательств. Несколько недель я надеялся, что Стерн найдет какой-нибудь хитроумный ход на алиби своего подзащитного. Но коней на переправе не меняют. Теперь нам придется подыскать более или менее правдоподобное объяснение моей выходки в «черную среду» – почему я потерял самообладание и разговаривал в таком тоне с моим боссом, моим другом и новым руководителем прокуратуры.
Стерн придвигает к себе коробку и принимается перебирать бумаги.
– Давайте начнем с главного вещественного доказательства – с бокала, – говорит Стерн.
Кемп выходит, чтобы снять копии с заключения о результатах дактилоскопического анализа. Компьютерщики завершили анализ накануне выборов. К тому времени Болкарро уже высказался в пользу Нико, а за ним и полицейский начальник Морано. Заключение сразу же пошло наверх, к Нико, который, судя по всему, говорил правду, заявив, что в ходе кампании получил серьезные сведения, порочащие меня, но предпочел их не разглашать.
Что касается самого заключения, то в нем говорится, что опознаны отпечатки большого и среднего пальцев моей правой руки. Принадлежность третьего отпечатка на стакане не установлена. Тот пальчик – не мой и не Каролины. Вероятно, их оставил кто-нибудь из постовых полицейских, что первыми приехали по телефонному звонку консьержа и бродили по комнатам, дотрагиваясь до всего, что попадало под руки, или сам консьерж, который и обнаружил труп, или медики, прибывшие на вызов, или даже один из набежавших сюда репортеров. Как бы то ни было, неопознанный пальчик представляет серьезную проблему для Нико дель Ла-Гуарди.
– Хотелось бы взглянуть на этот стакан, – говорю я. – Может, наведет на какие-нибудь соображения.
Стерн просит Кемпа составить ходатайство о предоставлении защите главного вещественного доказательства.
– Кроме того, – говорю я, – пусть дадут нам результаты дактилоскопического анализа. Там по всей квартире отпечатки снимали.
Это Стерн поручает мне:
– Подготовь ходатайство об ознакомлении нас с итогами всех видов экспертизы. Каких – ты лучше меня знаешь.
Я делаю пометку в блокноте.
– Ты, конечно, выпивал, когда приходил к Каролине?
– Конечно. Не могу сказать, что она была образцовой хозяйкой, но раз в полгода бокалы, наверное, все-таки мыла.
– Это хорошо, – улыбается Стерн.
– Еще стоит запросить список всего, что было в квартире, – посещает новая идея Кемпа. – Мебель, предметы домашнего обихода – словом, все. Где была противозачаточная паста, которую будто бы нашел химик? В аптечке? – Он смотрит на меня, ожидая ответа. Я качаю головой.
– По-моему, мы ни разу не говорили о том, как предохраняться. Можете считать меня мужчиной-шовинистом, но я никогда не интересовался, как она это делает.
Стерн размышляет, рассматривая свою сигару.
– Здесь поосторожнее, – говорит он. – Я ценю продуктивные соображения, но не надо наводить Нико на мысль о каких-то новых доказательствах. Наши требования должны быть скромными. Преимущества, которые имеет защита, могут обернуться против нее. И о том, что идет на пользу обвинению, лучше забыть.
Сэнди хитровато посматривает на меня. Ему доставляет удовольствие быть откровенным с бывшим оппонентом. Не исключено, что он вспомнил случай, когда скрыл от меня какое-то важное доказательство.
– Будем проводить изыскания, не раскрывая наших намерений, – заключает он и снова обращается к Кемпу: – Еще одно ходатайство – о получении полного перечня предметов, вынесенных из дома убитой, и о разрешении нам самим осмотреть ее квартиру. Кстати, она опечатана? – спрашивает он меня.
– Полагаю, что да.
– И еще. Ты упомянул о привычках Каролины, и я вот что подумал: надо настоять, чтобы в суд вызвали ее докторов. Всех, кто ее лечил, без исключения. Как знать, может быть, еще что-нибудь обнаружим. Даже наркотики.
Со свойственной ему учтивостью Сэнди спрашивает: не известно ли мне имя кого-нибудь из тех, кто лечил Каролину. Я никого не знаю, но все медики, не занимающиеся частной практикой, объединены в Голубой Крест. Вызов врачей в качестве свидетелей обещает много интересной информации.
Мы принимаемся за следующую группу документов – списки звонков с домашнего телефона Каролины и моего собственного. Это была стопка ксерокопированных листов толщиной два сантиметра с бесконечными цепочками четырнадцатизначных номеров. Я просматриваю каждый лист и передаю его Сэнди. Вот мои звонки Каролине из дома 5, 10 и 20 марта. Дойдя до 1 апреля, я останавливаюсь и подчеркиваю ногтем двухминутный разговор, состоявшийся в 7.32.
– Это номер Каролины, – говорю я Сэнди.
– Вижу, – говорит он. – Всем этим звонкам наверняка есть самые обычные объяснения.
Наблюдать, как работает Стерн, – все равно что следить за рассеивающимся дымом или удлиняющейся тенью идущего человека. Откуда это у него, легкое ударение на слове «обычные» – от его едва заметного акцента?
– Что ты делаешь, когда сидишь дома с ребенком? – спрашивает он, дымя сигарой.
– Работаю. Читаю свои записки, обвинения, вообще деловые бумаги.
– Тебе приходится звонить в это время сослуживцам?
– Иногда.
– И это естественно. Возникает потребность что-то спросить, посоветоваться, назначить совещание. Следовательно, все эти месяцы были звонки не только Каролине.
Я киваю:
– Разные бывают случаи. Что касается Каролины, мне кажется, в марте она работала над серьезным обвинительным заключением. Надо проверить.
– Проверь, – говорит Сэнди. Он снова смотрит на лист от 1 апреля и поджимает губы: – Позже ты никому не звонил.
Другими словами, нет доказательства, что после половины восьмого я находился дома.
– Это плохо, – говорю я.
– Очень плохо, – громким голосом подхватывает Сэнди. – Может быть, тебе в тот вечер звонили?
Я качаю головой. Вроде нет. Но я знаю, что говорить.
– Надо подумать. – Я беру лист от 1 апреля.
– А эти бумаги можно подделать? – задается вопросом Кемп. – Регистрацию звонка?
– Я уже думал об этом, – говорю я. – Окружному прокурору приходят стопки ксерокопий с распечатками телефонной компании. Если кому-то из служащих понадобится помочь или, напротив, навредить ответчику, у него всегда найдутся, грубо говоря, ножницы и клей, и никто ничего не заметит. – Я киваю Кемпу: – Да, эти бумаги можно подделать.
– Стоит ли нам прибегать к этому доводу?
Я слышу упрек в его голосе – или мне показалось? Сэнди рассматривает ниточку, приставшую к рукаву, но, когда он поднимает глаза, я ощущаю на себе прожигающий, как лазер, взгляд.
– Об этом можно подумать, – выдавливаю я.
– М-м-м, – раздумчиво тянет он. – Вряд ли об этом нужно думать до того, как мы получим от обвинения полный набор доказательств. Кроме того, мне не хочется, чтобы у них создавалось впечатление, будто мы ставим под сомнение достоверность сведений телефонной компании.
Сэнди обращается с этой тирадой к Кемпу, но адресована она мне.
Потом он смотрит на свои золотые швейцарские часы.
– До моей встречи с председателем Верховного суда – сорок пять минут, – говорит он. – Ему самому надо быть в суде еще раньше, не будем терять время, поговорим о свидетелях.
Я коротко излагаю то, что успел узнать. Мольто и дель Ла-Гуарди не прислали показания двух свидетелей, которые значатся в списке, – моей секретарши Евгении и Реймонда. Сэнди надевает очки в черепаховой оправе и углубляется в список свидетелей.
– Секретарша меня не беспокоит. Почему – объясню потом. Но вот Хорган, честно говоря, да. – Я настораживаюсь. – Некоторых дель Ла-Гуарди просто обязан вызвать в качестве свидетелей независимо от того, будут их показания выгодны или не выгодны ему. Ты это лучше меня знаешь, Расти. Взять того же Липранцера. На собеседовании с Мольто на другой день после выборов он честно признался, что ты просил его не запрашивать перечень телефонных звонков из твоего дома. Этого обвинению вполне достаточно, несмотря на то что Липранцер скажет много добрых слов о тебе лично. Что до Хоргана, то это не тот человек, которого дальновидный обвинитель захочет видеть на свидетельской кафедре. Его хорошо знают присяжные, они доверяют ему, и вызвать его свидетелем рискованно, если только… – Сэнди умолкает, снова вставляет в рот сигару.
