Шеннон Керк - Метод 15/33
Нана прилетела в Нью-Гемпшир из своего поместья в Саванне приблизительно за восемь месяцев до тридцать третьего дня. Мои родители уехали в Бостон на спектакль «Бродвей в Бостоне». Мы с Наной и Ленни играли в «Скраббл»[12] на кухонной стойке, уютно расположившись на высоких барных стульях с мягкими спинками. Разумеется, Ленни лидировал с сокрушающим волю к борьбе отрывом очков в семьдесят, и я подсчитала, что смысла продолжать игру нет.
— Нана, давай приготовим помадку, потому что мы все равно проиграли, — предложила я. — Я уже все просчитала, смысла бороться нет. Так что лучше закончить прямо сейчас. Или, может, сыграем в шахматы? Ленни совершенно не разбирается в военных стратегиях, и мы сможем его уничтожить.
— Ты хочешь сказать, ты сможешь уничтожить нас обоих, — уточнила Нана.
— Ну что ж, если ты так на это смотришь, — хмыкнула я.
Я щелкнула переключателем Привязанности и одарила Нану широкой обезоруживающей улыбкой, на что она сдвинула свои пушистые брови и подмигнула мне в ответ. Мне нравилось смотреть на ее мягкую, покрытую мелкими морщинками и очень белую кожу под стать ее белым вьющимся волосам. Она казалась мне сияющим привидением. Это был счастливый призрак в моей жизни — в красной блузке с цветами лайма, длинной красной вельветовой юбке с розовой шелковой лентой в качестве пояса, красных кожаных босоножках с розовыми ремешками… Обладая белым лицом и волосами, она одевалась так ярко и красочно… Казалось, ее душу обволакивает радуга.
Нана была писательницей, и ее романы — разумеется, детективные — постоянно издавались. Так что в своих краях она была довольно популярной личностью. Ее целевой группой были дамы ее возраста, которые, в отличие от нее самой, проводили время в креслах-качалках на берегах озер или в кирпичных стенах пансионатов для престарелых. В отличие от своих читательниц, Нана никогда не делала себе скидок на возраст. Она писала и шила, шила и писала, а когда приезжала в гости ко мне, готовила молочную помадку.
В этот вечер, за восемь месяцев до тридцать третьего дня, мы с Ленни были учениками предпоследнего класса. Была пятница в середине октября. Воздух был необычно теплым, и в открытые окна кухни врывался легкий ветерок, развевая шторки над стеатитовой мойкой. Когда запел чайник, Нана соскользнула со стула, чтобы его утихомирить.
— Знаешь ли, — произнесла она, — Ленни такой же, как и мы. Разница только в том, что он счастливый хозяин того же литературного паразита, который жил в Чарльзе Диккенсе и который живет в Бобе Дилане. О таком великолепном недостатке простым смертным приходится только мечтать. Как бы мне хотелось страдать от подобного отклонения.
Она обернула ручку чайника стеганой прихваткой, а я посмотрела на Ленни пустым взглядом. Тем самым, от которого ему, по его словам, становится не по себе.
— Лиза, не начинай, — произнес он, щелкая пальцами перед моим носом в попытке вывести меня из оцепенения.
Но мои мысли были уже далеко. Я затерялась в безлюдном, никому не видимом пространстве, погрузившись в режим решения задачи.
Когда Нана свела литературный дар Ленни к микробиологическому отклонению, что-то во мне щелкнуло, пробудив научный интерес к решению задачи. Возможно, ее дружеский комментарий не следовало принимать всерьез. Это была шутка, призванная оживить наш выходной. Возможно, мне не следовало возводить ее теорию до уровня доказуемой биологической теоремы. Но извращенная подростковая ментальность увлекла меня в гормональную бурю, пробудившую научный интерес и желание одновременно. Да, возможно, мне хотелось заразиться болезнью Ленни, его талантом к словам. Возможно, это стало причиной того, что обычные методы защиты не сработали: в ту ночь был зачат наш ребенок. Это произошло в машине Ленни, после того, как мы до отказа набили животы помадкой Наны. Мои мысли были на сто процентов посвящены микробиальной инокуляции и на ноль процентов овуляции. Научная фантастика против установленных медицинских фактов. Я ошиблась лишь один раз, споткнувшись в борьбе с гормональной бурей. Как это ужасно — быть подростком.
Когда подошло и миновало время следующих месячных, а Тампакс мне так и не понадобился, я решила, что больше никогда не позволю самому заурядному физическому желанию затуманить мой всегда ясный и острый ум. Я попросила у Ленни прощения и пообещала не разрушать его жизнь, заявив, что беру всю ответственность на себя. Мы снова сидели на мягких барных стульях, когда я сообщила ему новость и принесла свои извинения. Мои родители были на работе, а Нана вернулась в Саванну. Когда я сказала, что справлюсь со всем сама, эмоциональный Ленни не выдержал.
— Ни за что, — произнес он.
— Ленни, нет. Это я во всем виновата.
— Нет, это я виноват. Я этого хотел.
— Ты этого хотел?
— Лиза, выходи за меня замуж.
Я быстро подсчитала наш возраст и все последующие события наших юных жизней — как ее подросткового периода, так и того, что ждет нас после двадцати лет. Посвистывание чайника снова просигналило, что в нашей жизни происходят глубокие перемены, и я бочком сползла со стула, чтобы снять его с нагревающего элемента. Я честно сообщила Ленни о результатах своих подсчетов.
— Хорошо. Но ровно через четырнадцать лет, когда нам обоим исполнится тридцать, после того, как мы получим степени и ты заявишь о себе в литературе, а я в науке.
— Договорились, — ответил он.
Он вытер глаза рукавом и потянулся к ручке, чтобы задокументировать свое внутреннее смятение, нацарапав на салфетке короткое стихотворение.
Для меня это было высшим проявлением романтизма. Что думал и чувствовал Ленни, я не знаю. Он провел выходные в библиотеке, исследуя биографии и творчество поэтов, писавших о своих детях. В понедельник он вошел в школу с сияющим взглядом и чуть ли не вприпрыжку.
Нана пришла бы в ужас, если бы узнала, к чему она меня подтолкнула своей неожиданной аналогией. В любом случае я не собираюсь ей ничего такого рассказывать. Даже семнадцать лет спустя я досадливо морщусь, описывая эти события. Я опасаюсь, что ее восьмидесятивосьмилетние глаза могут обнаружить правду о ее правнуке.
Почему-то тогда, в камере Дороти, я вспоминала Нану и ее пророческие слова, произнесенные восемью месяцами ранее. Я подошла к постели Дороти. Ее тело было изогнуто в мою сторону подобно изуродованному круассану — с комком теста посередине. Я понятия не имела, как мне ее утешить, но понимала, что, скорее всего, лишь оттолкну ее, если начну описывать, как я убивала в своей комнате нашего другого тюремщика. Вероятнее всего, ее представления о справедливости значительно отличались от моих.
Мы слышали, как внизу ходит и расшвыривает предметы Брэд. Судя по его маниакальным воплям, у него окончательно сорвало крышу. Мощный удар сотряс все три этажа. Вероятнее всего, Брэд разнес о стену стул или журнальный столик.
Это все скоро закончится. Где копы? Копы приедут. Они нас спасут. Где они, черт возьми? Они скоро должны быть здесь. Мне кажется, они должны были бы уже приехать.
Я знала, что мне хватит секунды на то, чтобы отпереть деревенский замок Дороти. Входя сюда, я успела его осмотреть: старый замок, откроется без проблем, Преимущество № 38. Но не было никакого смысла предпринимать что бы то ни было до приезда копов или, если они так и не появятся, до отъезда Брэда. К счастью, из крыла Дороти было хорошо слышно все, что происходит снаружи и внизу. Я не сомневалась, что если мы будем сидеть тихо, то сумеем выждать момент, чтобы открыть замок и выбраться. Таким образом, вместо того чтобы мерить шагами комнату и изводить себя расчетами, я должна успокоить Дороти. Мы должны прислушиваться, прислушиваться и выжидать. И если копы так и не появятся, прибегнуть к выдержке — Преимуществу № 11 — и позволить Брэду покинуть дом. А потом, потом нам придется поторопиться.
Дороти лежала, содрогаясь в конвульсиях, и я только сейчас обратила внимание на ее помятое фиолетовое платье без подкладки. Мама ни за что не позволила бы мне надеть нечто подобное — явно низкокачественный ширпотреб. Впервые за время, проведенное в заточении, я задумалась над собственным облачением. Мои черные брюки для беременных были сшиты вручную во Франции и до сих пор на удивление хорошо удерживали форму. Они даже почти не помялись. Мама купила сразу две пары таких брюк на следующий день после того, как узнала о моей беременности.
— Это испытание не значит, что мы должны вести себя нецивилизованно, Лиза. Ты будешь одеваться надлежащим образом. Хватит этого мешковатого тряпья. Внешность очень важна во многих отношениях, — заявила она, щелчком сбивая невидимую крошку со своей безукоризненной блузки и поправляя бриллиантовые запонки под своими вышитыми на манжетах инициалами. — Это не имеет никакого отношения к богатству. Я могла бы купить тебе десять дешевых платьев для беременных по цене этих двух штанов. Большинство беременных именно так и поступили бы. Но качество важнее количества. И с экономической точки зрения очень глупо подменять качество количеством. Это означает пускать деньги на ветер. — Она помахала пальцами в воздухе, как будто отгоняя от себя финансовый крах, туда, где ему было место — где она не смогла бы его увидеть. Я спрашивала себя тогда — почему мой имидж волнует ее больше, чем мое состояние. Но теперь я понимаю, что таким образом она пыталась справиться с ситуацией.
