Ингер Фриманссон - Тень в воде
– Ты работаешь с цифрами, я так понимаю.
– Точно. Лицензированный аудитор.
Тор и теперь помнил затхлый, влажный воздух – они говорили в теплице, отец Берит выращивал огурцы и помидоры.
– Ага.
Старик снял кепку и провел рукой по спутанным волосам. Он был стар, как и мать Берит. Она была поздним ребенком, и они следили за нею, как коршуны. За кровиночкой своей.
– Ты о ней хорошо заботишься? – строго и недоверчиво спросила мать Берит, заглянув в машину перед их отправлением в Копенгаген. – Я вот что скажу – хорошо было бы справить настоящую свадьбу в церкви.
А не бежать куда-то задрамши хвост, как от позора.
Перегнувшись через Тора, Берит сжала руку матери и умоляюще произнесла:
– Мама!
Нет, отношения с родителями жены так и не сложились.
«Какой-то там счетовод».
Они желали ей рукастого, крепкого парня, которому можно было бы передать дело отца – теплицу и прочую дребедень. Но Тор был не из того теста. Потому и не годился в мужья их дочери. К счастью, они давно умерли, так и не узнав, что он не сумел ее уберечь.
Усталость тяжелила тело, но мысль оставалась ясной и возбужденной. Смена часовых поясов, подумал он, усмехнувшись, и налил еще виски. Голод не давал знать о себе, странно. Тор продолжил перебирать фотографии. Спустя некоторое время после исчезновения Берит он отыскал все снимки, на которых была она, и сложил в одну коробку. Началось все с того, что полиции потребовались свежие фотографии, а были только старые.
К обороту некоторых фотографий присохли комки клея: эти карточки Тор вынул из альбома. Все снимки с Берит. Зачем? Что за безумие? Конечно, чтобы вся она была в одном месте, под крышкой. Откуда ей никуда не деться!
Постепенно Тор опьянел, начал говорить с самим собой.
Нет, с нею. Точнее, для нее – без ответа, как всегда. Она лишь плоско улыбалась с фотографий, смотрела в сторону или прямо сквозь него. Самые старые фотографии почти потеряли цвет. Берит на них выглядела усталой и разочарованной.
– А, путешествие! – воскликнул Тор. – Когда тебе исполнилось сорок пять, мы отправились в кругосветное путешествие, ты этого не ожидала! Это был сюрприз, и не спорь!
Да. Это была удачная поездка. По крайней мере, поначалу. Но в самолете на Сидней Тор заболел. Никто не знал, что с ним. Сам он боялся, что это малярия. Оказалось, что не малярия, а другой экзотический вирус, жар не спадал больше недели. Болезнь отняла у него слишком много сил.
– Черт возьми, Берит, я что, виноват?
Нет. Ни намека на настоящую силу, на то ощущение присутствия, которое ему иногда удавалось вызвать. В такие минуты она сидела перед ним: черный костюм, нога на ногу, блестящие колготки, красивая. Прямо-таки сидела перед ним и обвиняла.
– С тобой я утратила достоинство, Тор. Ты не принимал меня. Этого я тебе никогда не прощу.
Да, и это он помнил. Предательства другого рода. Ее жалкие попытки соблазнения.
Жалкие – потому что он был не в настроении. Когда мужчина не хочет, потому что устал, измотан работой, когда отчеты висят, – разве можно его обвинять и упрекать?
Тор взял в руки очередное фото и пристально вгляделся. На снимке она только что собралась на работу. Синее платье с глубоким вырезом. Их последнее лето вместе. Ее мягкие голые руки, кожа легко схватывала загар. Губы приоткрыты, меж передних зубов щелка, которая так часто ее раздражала. Ни один стоматолог в мире не мог бы избавить ее от этой щелки, хоть некоторые и пытались, орудуя металлическими инструментами и зажимами.
Надо выпить еще виски, чтобы уснуть. Но мозг сопротивлялся. На рассвете деревья за окном обозначились черными кулисами. Чириканье одинокой птицы доносилось через открытое окно. Скоро они соберутся тяжелыми стаями и двинутся на юг.
Йилл.
И вдруг – совсем другая тоска.
Заснуть удалось лишь к вечеру. Тор улегся на диван, коробку с фотографиями принес в гостиную. Через несколько часов он проснулся от собственного крика. Кошмар. Тело Берит, плавающее в воде, как бесформенное животное, руки и ноги под водой. Он стоял на берегу, исполненный знания: тело в воде, никаких сомнений, – но все же хотел броситься в воду, схватить за одежду, спасти. Ноги увязали в песке, все глубже и глубже, он едва не падал. У него за спиной кто-то двигался. Та женщина из высокого каменного дома, Жюстина.
Не глядя на часы, он взял трубку и набрал номер Йилл. Домашний номер он помнил наизусть. Она настроила переадресацию звонков на мобильный. Йилл была на работе, но он не сразу это понял. По голосу было заметно, что Тор ей помешал, хоть она и отрицала, он это понял. Но ему надо было выговориться после кошмара. Она выслушала и задала пару вопросов. Затем зазвонил другой телефон, и ей пришлось прервать разговор:
– Перезвоню позже, зашиваюсь…
Тору стало стыдно, и он положил трубку.
Наверное, Берит приснилась ему из-за всех этих фотографий. Последнее время такое случалось все реже. Становилось труднее вспоминать черты ее лица, вызывать их в памяти. В этом сне лица Берит не было видно.
Тор закурил и сразу же сильно закашлялся. Этот кашель вызывал беспокойство: серые комки слизи. Тор заставлял себя рассматривать их в поисках следов крови. Обнаружив хотя бы каплю, он бы бросил курить, – но не сейчас. Но тогда точно бросил бы.
Было холодно. Тор заснул в одежде, тело ныло, как после напряженной тренировки – болели бедра и икры. Тор принял душ и почистил зубы, затем тщательно побрился и надел вельветовые брюки и белую рубашку.
Который час? Нет и полуночи. Тор стал искать ключи от машины и наконец нашел в ящике письменного стола в кабинете. Когда-то это была игровая – игрушечные автострады и башни из «Лего». Тор снова почувствовал, что скучает по Йилл. Но она работала в ночную смену и следующим вечером тоже должна была выйти на работу.
Тор взял куртку и направился к машине. Это был старый «сааб», который Тор с удовольствием сменил бы на новую машину, если бы мог себе это позволить. После нескольких попыток мотор завелся. Выехав из гаража, Тор отправился в путь.
Глава 4
Этим утром тележка казалась особенно тяжелой и неуправляемой, будто ее колесики перестали вращаться. Ханс-Петер помог ей выкатить тележку из чулана и нагрузить полотенцами, постельным бельем, мылом, туалетной бумагой и пакетиками шампуня. А потом они с Жюстиной ушли. Ариадна стояла в столовой и смотрела, как они удаляются по Дроттнинггатан. Было ветрено, волосы Жюстины развевались. Она несла птицу, прижимая ее к груди, точно ребенка, – совсем как мама Ульфа, когда испечет хлеб.
– Тебе, может, неприятно, – сказала Жюстина, вынося птицу. – Не знаю, как ты относишься к животным. Но одно могу тебе сказать: бояться не нужно. Он чувствует, кто мне нравится, а кто нет.
Ариадна не знала, что ответить.
Жюстина откинула волосы с лица и указала на дверь каморки за стойкой.
– К сожалению, мы там наследили, – сказала она, смущенно улыбнувшись и оттого мгновенно похорошев и помолодев.
– Я уберу.
– Этого только не хватало. Я уже убрала. Кажется, ничего не пропустила.
Птица была большая, с черно-серым оперением. Она смотрела на Ариадну, быстро моргая. Интересно, о чем она думает? Умеют ли птицы думать?
– Как ее зовут? – тихо спросила Ариадна.
– У нее нет имени. – Жюстина наморщила лоб. – Не нашлось ей имени. Иногда мне хочется, чтобы ее как-то звали. Но вообще мы обходимся и так. Я почему-то не смогла придумать подходящее. Назовешь Ефремом или Путте – и унизишь ненароком, – засмеялась она.
Птица тихо заклекотала.
Они стояли в дверях, готовясь выходить. Ханс-Петер обнял Жюстину за плечи. Та смотрела прямо в глаза Ариадны и словно светилась. Она протянула листок с номером телефона:
– Человек не должен терпеть такие издевательства, Ариадна. Такое нельзя прощать. Ты знаешь, где мы живем. Вот телефон, можешь звонить в любое время. Я хочу, чтобы ты это помнила.
Ариадна покраснела.
– Все будет нормально, – прошептала она.
Едва они ушли, как Ариадна принялась заучивать номер. Он был ритмичным и простым, много восьмерок. Цифры легко укладывались в памяти. Она их не забудет. Разорвав листок на мелкие клочки, она выбросила их в мусорную корзину.
Ариадна снимала белье с двуспальной кровати в одном из номеров. Застывшие пятна спермы – подкатила тошнота, прежде она не замечала за собой такой реакции. Здесь ночевали влюбленные. А может, и нет. Пятна спермы еще не означают любовь.
Работало радио. Она его слушала больше по привычке – и еще потому, что так время шло быстрее. Хотя в этот день ей вовсе не хотелось, чтобы время шло быстрее.
Мы тебя заберем. Приходи к обсерватории.
Теперь он какое-то время будет добрым, почти преувеличенно дружелюбным. Ариадна не знала, притворяется он или нет. Это дружелюбие могло держаться неделю, а могло и несколько месяцев. Вот что было страшно – неизвестность. Конечно, имелись признаки того, что доброта скоро пройдет. Например, как он выпячивал нижнюю губу, которая твердела, наливалась кровью. Как начинал делать замечания по поводу ее внешности, по поводу всего, что она делала или не делала. Вспоминал все, что сделал и сказал хорошего за последнее время, желая взять слова обратно: она того не заслуживала, что это ему вдруг взбрело в голову!
