Майкл Маршалл - Земля будет вам прахом
Я поднял его, оглядел парковку, но никого не увидел. Впрочем, чтобы удостовериться, что я получил послание, не требовалось наблюдать за мотелем.
Я вошел в номер и вскрыл конверт. Внутри обнаружился единственный листок, на двух третях которого был печатный текст, а внизу — низкого качества фотография. В тексте шла речь об убийстве в Берлине в 1995 году человека по имени Питер Риденхауэр. Его обнаружили в собственной квартире мертвым с многочисленными ножевыми ранениями. Риденхауэр долго находился под следствием по обвинению в сутенерстве. Он завлекал женщин обещаниями высокооплачиваемой работы в западноевропейских странах, потом завладевал их паспортами, после чего заставлял заниматься проституцией. Обычно при этом он облегчал себе задачу, подсаживая их на героин. Некоторые из этих женщин по прошествии нескольких лет возвращались домой, многие становились наркоманками или пропадали без следа. Они должны были обслуживать за день по дюжине клиентов, многие из которых имели такие вкусы, что обычные проститутки не пожелали бы их удовлетворять. Главная подозреваемая в убийстве — девушка, которую видели вместе с Риденхауэром заходящей в его квартиру, — вскоре исчезла из Германии, и хотя дело оставалось открытым, никто, казалось, не торопился его расследовать.
Подозреваемую звали Илена Зайтук. На фотографии, без сомнения, была та женщина, которую я утром навещал в больнице, только моложе.
Когда я открыл дверь и вышел на парковку, руки у меня дрожали. Я встал посередине и поднял повыше клочок бумаги.
— Это недоразумение, — сказал я, доставая зажигалку.
Я не кричал, но говорил громко и четко, и хотя голос звучал хрипловато, я знал, что он разносится далеко.
— Если вы хотели опорочить ее в моих глазах, то просчитались.
Я поднес зажигалку к бумаге, и та занялась огнем. Я отпустил листок, и его подхватил ветер. Пламя металось и дрожало, словно крохотный, но свирепый дух.
И тогда мне показалось, что я услышал звук в лесу на другой стороне дороги. Может, смех, может, птичий крик, а может, просто треснула ветка. Я сделал несколько шагов в том направлении и раскинул руки:
— Ну, давай, чего же ты ждешь?
Голос у меня был какой-то чужой. Ответа я не дождался.
Я прикинул, не позвонить ли Пирсу, но решил, что ничего хорошего из этого не получится. Подумал, не нанести ли визит Робертсонам, но слишком уж неподходящее было время (да и я не успел протрезветь). Кто знает, как долго будут они хранить эту информацию об Эллен. Если бы им хотелось избавиться от нее, то все сведения были бы выложены полиции. Но они, вероятно, хотят чего-то другого, не ищут кратчайшего пути. Эллен права. Речь идет о наказании, приходящем мучительно медленно и только в то время, которое палачи сочтут подходящим. Иным словом, издевательство. Капание на мозги. Получение максимального удовольствия от того, что лишаешь человека опор в жизни — одной за другой. Мне казалось, что им нужно ответить тем же.
Я сообразил, о чем размышляю все это время, и попытался остановиться — как пьяница пытается отказаться от следующей рюмки. Я пересилил себя и остался в мотеле, сидел при выключенном свете и пил чашку за чашкой плохой кофе, чтобы перебить завтрашнее похмелье. Но наконец я уснул.
Я проснулся три или четыре часа спустя.
В комнате стояла кромешная темнота. Голова у меня трещала от кофеина и алкоголя, во рту была Сахара. Я словно слился со стулом, превратился в дерево или камень и не мог пошевелиться.
Наконец я дотащился до кровати, но из-за шума не получалось уснуть. Снаружи завывал ветер, дождь молотил по крыше. Усталое сознание со временем перестало бы воспринимать эти звуки, но царапанье ветвей о стены мотеля бесило меня страшно.
Я встал и поплелся к двери, отпер ее и распахнул, но порыв ветра так толкнул дверь назад, что чуть не вывернул мне запястье, и я едва не вскрикнул от боли.
Я вышел наружу, добрался до конца длинного дома и завернул за угол, стараясь держаться под крышей, но все равно чувствуя, как быстро намокает одежда. Я знал, что моя иррациональная ярость не имеет отношения к раскачивающимся веткам, но я просто не мог больше выносить этот звук — сволочные деревья достали меня так, что дальше некуда.
Я, сутулясь, брел вдоль здания, пока не оказался с тыльной стороны моего номера. Я думал разобраться только со здешними ветками. Пусть другие постояльцы сами занимаются принудительным садоводством, если приспичит.
Одной ногой я стоял на бетонной дорожке, тянущейся вдоль дома, другой — на мокрой траве. Впереди, слева от меня, виднелась задняя стена мотеля. Справа начинался лес.
Расстояние от мотеля до леса было футов пять.
Я смотрел на это, пока не исполнился уверенности, что не страдаю галлюцинациями. Ветер был силен как никогда за все время моего пребывания в Блэк-Ридже, но ветки деревьев никак не могли стучать по дому. Они не доставали до него.
Ни в эту ночь, ни в какую другую.
И тем не менее, подойдя ближе, я увидел подтверждение тому, что по дранке все же что-то скребло. На ее поверхности виднелись отметины, явно свежие, потому что дерево было светлым. Царапины. Одни короткие, другие длиной около фута, но все разнонаправленные. Они не имели четко выраженной формы, которая позволила бы определить их источник, но напомнили мне о разбросанных на земле веточках, что я видел днем ранее.
Я развернулся и посмотрел на лес. Тускловатый свет едва проникал за первый ряд деревьев, и лес представлялся чем-то вроде черного зеркала.
Потом сквозь стену мотеля я услышал звонок. Звонил телефон в моем номере.
Я помедлил, потом поспешил к себе, поскальзываясь и чуть не падая в лужи. Телефон перестал звонить, как только я вошел в комнату.
Две минуты спустя он зазвонил снова. Я схватил трубку.
— Брук, — сказал я хрипло. — Вы за это поплатитесь.
На том конце ничего не было слышно. Телефон звонил всю ночь с интервалом в час, и в трубке неизменно стояла странная тишина. Возникало ощущение, что на линии поломка и только издалека доносятся неразборчивые слова.
Глава 23
Шестьдесят два раза. Шестьдесят три.
Шестьдесят четыре.
Она, дрожа, стояла в холодном коридоре в трусиках и бюстгальтере. Ноги ее делали маленькие шажки взад-вперед. Кэрол точно знала, где видела подобное прежде. В далеких 1970-х, в нищем зоопарке Гуантанамо. Там жил одинокий медведь со спутанной шерстью, жил в клетке, которая была слишком мала и выглядела так, словно в ней давным-давно не убирали. На обратном пути отец негодовал. Он устроил скандал персоналу у входа. Сказал, что, наверное, напишет жалобу… а он обычно сдерживал обещания. Но было слишком поздно. Кэрол уже увидела медведя. Она прилипла к сетке ограждения и смотрела, как он перемещается по клетке короткими шажками, словно старичок. Медведь, потерявшийся во внутренней темноте, медведь, охваченный бесконечным приступом паники, выражавшимся в этих скомканных движениях.
Она смотрела на него, цепляясь за руку отца и понимая, что видит что-то неправильное: животные не должны так выглядеть.
Ни одно животное не должно.
Даже она.
Почти тридцать лет спустя, вновь чувствуя себя маленькой девочкой, она с трудом отошла от дверного замка. Было около двух часов ночи. Она провела здесь полтора часа.
Потому что уже не первый раз вставала и выходила в коридор.
После появления того человека в библиотеке ничего не произошло. Никто больше не звонил. Не присылал записок. Но она не думала, что ее оставят в покое. В полицию она не сообщила. Телефонный звонок, не содержавший никаких угроз, и фотография, которую, возможно, она сама и сделала, не добавят ей репутации в глазах полицейских, не вызовут ничего, кроме презрения или, еще хуже, жалости. Если вы думаете, что первая реакция на родителя-одиночку — сочувствие, это не всегда так. В особенности если речь идет о матери-одиночке.
Все удивляются, почему женщина, которой едва за тридцать, живет одна, — наверняка с ней что-то не так. Наверняка мужчины находят ее неуживчивой.
Надпись на доске ничего бы не изменила, даже если бы она не стерла ее со всей яростью, на какую была способна, прежде чем поняла, что делает невероятную глупость.
Как только у нее появится что-нибудь конкретное, она, безусловно, обратится в полицию. А пока ей оставалось только держаться. Не паниковать. Не пускать хаос в свою жизнь, что удавалось ей уже почти три года. Не поддаваться страху и ни у кого ничего не просить — только у себя самой. Иногда помощь стоит слишком дорого.
Уж она-то это прекрасно знала.
Она заставила себя пройти назад по коридору. Она смогла это сделать, только заверив богов, что не притворяется, а в самом деле убеждена: да, дверь заперта. После небольшой передышки все началось заново. Она принялась проверять замок с удвоенной энергией. Ей показалось, что лампа мигнула, когда она проходила под ней, но это была просто усталость. Просто головная боль, протянувшаяся от уха до уха. Просто…
